— Ямамото, — шипел я сквозь плотно сжатые зубы, — когда-нибудь, честное слово, я точно прибью тебя, — говорю я, смотря в глаза этому болвану и выделяя каждое слово.

Такеши сглатывает. Видимо, и в правду понимает, что он крупно попал.

Моей злости нет предела, я готов рвать и метать – так и хотелось задушить этого идиота собственными руками, попутно вправляя ему мозги, если таковые, конечно, имелись.

— Ну, Хаято, — ты, как всегда, начинаешь улыбаться, попутно сгибая левую руку в локте и поднося ее к макушке, — подумаешь, малость перестарался. С кем не бывает? — Смотришь на меня самой милой улыбкой из своего арсенала со щенячьими глазками, а вдруг получиться.

Нет, Такеши, не прокатит. Не сегодня, не в этом случае. Это тебе не алгебру или геометрию списывать.

— Малость? — Кричу я на всю комнату, рассматривая собственные руки и начинаю улыбаться оскалом. Мое возмущение возрастает с каждой секундой. — Это ты называешь «малость перестарался». Нет! Это называется «Такеши крупно постарался», а не «перестарался».

Ты понимаешь, что влип, причем, по самые уши. Делаешь осторожный шаг назад, внимательно наблюдая за мной. Боишься, чтоб я тебе чем-нибудь тяжелым по роже не заехал.

— Как? — Мое недовольство достигает критической отметины, и я срываюсь. — Как? Как я пойду с такими засосами в школу? Ты об этом подумал? Ладно, если бы один, его можно было бы как-нибудь скрыть, но не сорок один же? На мне живого места нет выше пояса. Все, — возмущаюсь я, надрываю горло, — абсолютно все в твоих засосах.

В комнате наступает тишина, и я слышу, как ты нервно сглатываешь. Стрелка часов отсчитывает секунды... секунды до твоей кончины.

— Хаято, ну, пару дней можно и дома отсидеться... — Делаешь еще шаг назад и прислоняешься к стенке, упираясь в нее руками. Все, дальше идти некуда. — Ты ведь сам говорил, что устал от школы. Вот отсидишься дома – отдохнешь.

— Знаешь, — я ударяю кулаком по стене рядом с твоим лицом, ты резко зажмуриваешь глаза и чуть сгибаешься. Боязливо открываешь левый глаз, а я уже прожигаю тебя своим уничтожающим взглядом, — если бы это случилось в начале или середине года, ну, или в крайнем случае – в апреле, я бы так и поступил, без каких-либо разговоров, но не в конце года же, мать твою, когда экзамены уже стоят возле твоего порога и говорят: «выходи, дорогой, мы так тебя ждали». Ты чем, вообще, думал? Нет, даже не так. Ты думал хоть чем-то, когда оставлял на мне такие «отметины»?

Молчишь. Ну, конечно. Это ведь не на тебе «пятен» больше, чем звезд на небе. Это ведь не тебе придется думать, как их скрывать от посторонних любопытных глаз.

— И что ты мне предлагаешь делать с этим «богатством»? — Ехидно спрашиваю, демонстрируя тебе руки и искусанную шею, на которой засос на засосе.

— С-с-с-свитер? — Неуверенно отвечаешь, пытаясь избежать моего гнева.

— Да, блять, что уж там. Только в свитере еще я не ходил в мае. — Отвечаю с сарказмом. — Что ж мелочиться? Давай тогда еще валенки, шубу и шапку-ушанку. Заебись просто идея.

Он бы мне еще костюм скалолаза предложил одеть со всем спецоборудованием. Блять, просто слов не хватает...

— Пластырь, — отвечаешь второй раз, уворачиваясь от собственной рубашки, которую я использовал в качестве того, чем можно тебя прибить.

— Где мы столько пластыря возьмем? Аптеку ограбим? — Провожу рукой по волосам, убирая передние пряди. Бесит, после секса мои волосы больше напоминают сено, торчащее во все стороны. — Ладно, предположим, нашли. И что скажем? Извините, на меня напала банда обкурившихся валерьянки кошек?

Хватаю подушку и, недолго думая, отправляю ее в тебя. Промах, блять.

— Хаято, да успокойся ты, в конце концов. Подумаешь засосы, ведешь себя так, будто залетел и...

— Радует, что такого при любом раскладе быть не может, — прерываю тебя и кручу пальцем у виска.

— Ну, да, — улыбаешься, — может, бинты тогда?

— Замечательно, теперь ты из меня мумию решил сделать в тридцатиградусную жару?

Сажусь вымотанный на кровать, у которой вид, ну блять, ахуенный просто: подушек нет, они где-то в комнате валяются, а нет, одна даже в коридоре, простынь смялась, половина одеяла на кровати... другая половина под кроватью, и эту прекрасную картину довершает разбросанная одежда. Шикарно!

Хватаюсь руками за голову, сил уже просто нет. Садишься рядом.

— Хаято... — Гладишь по голове. — Прости, правда. Я, честно, не хотел.

— Да, знаю я, — шепотом отвечаю, встаю, хватая тебя за руку, и резко тяну за собой.

— Ты что делаешь? — Непонимающе хлопаешь глазами, но не вырываешься. Пусть только попробует, я из него итальянские спагетти сделаю.

— Что, что? — Делаю невинную мордашку. — Сам виноват, значит, сам мне и поможешь.

Делаешь удивленное лицо, поднимая конец одной брови вверх.

— Как?

— Как? Молча. — Строю из себя саму невинность. — Засосы поможешь мне скрыть. — Объясняю, ища кое-что в ящике.

Смотришь на меня офигевшими глазами и не понимаешь, в чем дело. Такое лицо, будто ты увидел Скуало в купальнике. Шикарная реакция. Получилось даже лучше, чем я думал.

— Как скрыть? — Более-менее отходишь от шока и возвращаешься на Землю.

— Тональником. — Показываю тебе тюбик, который держу двумя пальцами. — И даже не спрашивай, откуда он у меня. — Тяну за собой в другую комнату, пока ты соображаешь, что к чему.

Все равно ведь не скажу.