— Я вам ничего не обещал!

Припертый к стене Хонджун отбивался от настойчивого внимания Чонхо уже битых полчаса. Шеф «Альбедо», некий господин Иден, любезно уступил свой кабинет для дружеских разборок.

— Конечно, нет, разумеется, нет, господин Хонджун… — взгляд Чонхо, тяжелый и неподвижный, упирался прямо меж бровей непреклонного дизайнера и мастера уличной росписи под прикрытием, — безусловно — не обещали…

Хонджун перевел дух, с трудом. Получилось со второго раза.

Он честно предупредил Ёсана, что лично открутит ему голову — как только скандал уляжется, если это не успеют сделать Чонхо или сам Минги. Потребовал объяснений — и пришел в ужас от вида едва начавших сходить синяков во весь бок, оставшихся после эффектной встречи Ёсана с мостовой. Подтвердил, что лучше с мостовой, чем с тачкой Минги. Не одобрил вендетту, хотя и выразил понимание. Как и Уён — посоветовал пока не показываться в особо людных местах.

Не показываться, мать его, в людных местах!

— Итак, господин Хонджун? Когда мы будем иметь удовольствие познакомиться с анонимным художником?

***

Зачем анонимный художник, по совместительству классный танцор явился в «Альбедо» — на самую многолюдную вечеринку сезона, — Хонджун ума не мог приложить. Точнее, не просто явился — на пару с Чон Уёном они отрабатывали танцевальную программу за спиной Сонхва-хёна.

Хонджун и Сонхва демонстративно не разговаривали уже около полутора месяцев, и при всем желании Хонджун не мог узнать, что Сонхва лично явился уговаривать «болеющего» Ёсана — и таки уговорил, пообещав четырехзначный гонорар.

Ровно в стоимость титановой оси на скейтборд.

Уён, услыхав, куда их пригласили поработать, пообещал-таки придушить Ёсана. Если выберутся живыми. Но отказываться от подработки, что характерно, не стал.

Сонхва, одобрив обоих, поручил их какому-то мрачному типу весьма атлетического сложения. Со слов хёна — новому телохранителю. Атлетический телохранитель начал знакомство с вежливого раскланивания и, забавно смущаясь и краснея, представился:

— Сан. Очень приятно.

Отбросив мысль в случае чего просить защиты у Сонхва-хёна, Ёсан покачал головой. В случае опасности Сонхва и втащить мог, без преамбул. У Уёна на лице витало приблизительно такое же скептическое выражение — но новый знакомый, казалось, не обращал на это внимания.

— Я покажу вам, где можно переодеться.

Подхватив сумки и огибая техников, собиравших оборудование на сцене, оба, Ёсан и Уён, двинулись за широченной спиной Сана, эффективно маневрировавшего в нагромождении проводов и реквизита.

Сцена выглядела не слишком большой для такого зала, но с точки зрения выступлений была вполне удобной, а оборудование — качественным. Уж на чем владелец клуба не экономил, так это на звуке.

— Только у нас тут во второй гримерке это… — вновь невероятно смущаясь, сообщил через плечо Сан.

— Это?.. — переспросил Уён не без иронии, но Сан шутку не оценил — не понял.

— Освещение барахлит, вроде все работает — а потом может погаснуть. Господин Иден предупредил, чтобы не пугались. Говорит, что проводка с напряжением не дружит.

А вот на электрике — кажется, да…

— Как насчет починить? — деловито поинтересовался Уён, уже без сальностей.

Но Сан только развел руками, мол, какой с него спрос. Оказалось, что обе гримерки — и та, в которой обретался Сонхва, и их собственная, находились в некотором отдалении от сцены, за углом узкого коридора, по которому — если идти прямо, — можно было попасть на задний двор, усыпанный листвой, обрывками бумаги и еще какой-то дрянью, и на парковку клуба.

Очень удобно.

***

Когда Чонхо, вполне удовлетворенный «молчаливой договоренностью», как он любил это называть, с Хонджуном, вернулся на свое место, Минги приканчивал уже вторую пачку клубничного молока. Прямо из бокала для «маргариты».

— Зачем мы вообще здесь, ты мне скажешь или нет? — недружелюбно поинтересовался он у младшего коллеги, прикидывая, что за встреча такая, куда Чонхо — впервые за долгое время, — запретил брать огнестрельное оружие.

Внизу, у самой сцены, Хонджун, на сей раз в абсолютно черных солнцезащитных очках и бархатном берете, кокетливо сдвинутом набок, о чем-то торопливо переговаривался с охранником своего обожаемого хёна. Чонхо, приблизительно догадываясь, о чем они ведут беседу, про себя порадовался и воззрился на безмятежно попивающего клубничное молоко Минги. Конечно, музыка и грохот танцпола мешали понять, о чем именно они говорят, но Чонхо редко ошибался в своих предположениях — Хонджун точно предупредит своего подопечного. И охрану заодно.

И если он не ошибался, то фора, любезно отпущенная условным мышкам, совсем скоро истекала.

Улыбнувшись одним уголком губ, Чонхо вернулся взглядом к Минги и его импровизированным молочным коктейлям.

— Затем, что, дорогой хён, ты, помнится, грозился всеми карами некоему уличному художнику…

— Ты его нашел? — оживился Минги, отставляя бокал и утирая густые молочно-сливочные усы бумажной салфеткой.

Поглядите-ка на него… Чонхо дернул бровью. Этот двухметровый франт и пальцем не пошевелил, чтобы отыскать, как он изволил выразиться, «помойную крысу», а теперь ведет себя, как босс мафии.

— Нашел.

— Ого-о… — Минги выглядел удивленным. — И где он?

Чонхо перевел взгляд на сцену, и Минги тут же зашарил взглядом по полумраку невысокого подиума в быстро сменяющемся освещении.

Звезда вечера Сонхва, который то и дело оказывался вне круга главного софита, отпадал сразу. Напрягая взгляд, Минги разглядел танцоров за его спиной — и Чонхо кивнул. Хён был на правильном пути.

— Вон тот, вертлявый?

— Нет. Он, конечно, талантлив, но в другом отношении. Кстати, звезды так сложились, что именно он привел твою машину в порядок. Классный мастер, хоть и совсем молодой.

Минги сжал челюсти. Пришла его очередь мстить.

Единственный оставшийся — затянутый в черную кожу и облаченный сверху в просторную белую рубаху, то и дело расходившуюся то на груди, то по воле самого танцора задиравшуюся над рельефными мышцами живота, — выглядел отсюда, сверху, из VIP-ложи, беззащитным, как мотылек на вот-вот готовой сжаться ладони.

Огни над танцполом и сценой затрепетали, вспыхнули на всю мощь и взметнулись к потолку фонтанами света. Сонхва, под гром аплодисментов раскинувший руки над толпой, с придыханием благодарил за теплый прием.

— Это последний номер программы, — пояснил Чонхо, откидываясь в кресле и наблюдая, как на лице Минги поочередно менялась гамма чувств: от неверия до ярости — и обратно. Он словно определялся, что ему теперь следует делать, как поступить. У него тоже была фора — и она уже оказалась исчерпана. Младший проверял его — или просто развлекался.

Никакого сострадания.

Минги инстинктивно сжал ладони и, опомнившись, тут же разжал их обратно.

Мышка уже оказалась в мышеловке, дело оставалось за малым. Ухмыльнувшись и пригубив свой «лонг-айленд», Чонхо наблюдал, как Минги, привычно похлопывая себя по бокам, на которых в этот раз не было ничего огнестрельного, выбирается из уютной ложи.

Коктейль оказался лучше, чем можно было подозревать, и Чонхо, оценив удаляющуюся в шум и полумрак фигуру хёна, подумал, что, наверное, так и должен выглядеть пресловутый выход из зоны комфорта.

Сам виноват, одним словом.

***

Они двигались почти синхронно — но в таком шуме на это «почти» никто не обращал внимания, и публика приветствовала их не менее горячо. Сонхва тоже выглядел вполне довольным — выступление удалось, хоть и репетировали всего ничего.

Поэтому, когда Уён дернулся и выбился из ритма, Ёсан постарался подстроиться — и смог подобраться ближе.

«Все в порядке?» — вопросительный взгляд.

Склоненная голова — как и полагалось по хореографии, но Уён бросил взгляд искоса и быстро-утвердительно взмахнул ресницами. Потом Ёсан сразу же потерял приятеля из виду — сложная фигура у другого края сцены.

Когда они — во время бриджа, — оказались вновь рядом, то Уён, каким-то чудом не размыкая губ, потребовал:

— Посмотри вниз!

Ёсан посмотрел — и, откровенно говоря, ничего не увидел. Толпа бесновалась, танцевала, подпевала, волновалась, как предгрозовое море. В волнах света и звука плыли одинаковые лица, фигуры, плечи… Одиноким утесом возвышалась фигура в черном, почти на голову выше окружающих, которые, словно опасаясь, обходили его кругом, изредка бурля возмущениями — почему такой красавчик не танцует.

Сложенные на груди руки, широченные плечи.

Возмутительно-наглый субъект. Из тех, кому явно позволено слишком много.

Ёсан попробовал вздохнуть — глубоко, насколько позволяла грудная клетка, но отвратительным воспоминанием заныли ребра. Под белоснежной тканью рубашки и слоем грима все еще сходили медленно желтеющие кровоподтеки.

Он уже видел это лицо. В тот вечер, когда едва не отправился на тот свет.

Одновременно поймал на себе сочувствующий взгляд Уёна. «Это и есть твой сраный педик?»

***

— Быстро, быстро…

Сообразительный Уён шустро спровадил Ёсана со сцены с противоположной от зала стороны — пока Сонхва раскланивался. Да, танцоры ушли несколько торопливо, но орущие от восхищения зрители едва ли это заметили.

— Давай, приятель, поспеши… Гонорар я заберу сам, встречаемся завтра у меня… Двигай, двигай…

На прощание Уён отвесил смачный шлепок пониже спины — Ёсану в общем и собственной тяги бы хватило, но Уён предпочитал перестраховаться.

И правильно. Потому что ограждение у сцены было символическим, а единственный проход в помещения для стаффа охранялись безусловно бдительным, но слишком уж вежливым Саном.

Отстегивая гарнитуру и снимая перчатки, Ёсан и не обратил внимания на шаги следом — мало ли, здесь свободно перемещались техники, или Уён вдруг решил что-то еще сказать…

Короткий взгляд искоса — назад.

Бля.

Ускоряясь, за Ёсаном по коридору шел сам Сон Минги. Надо думать, что в этот раз он не будет опрометчив и не оставит в живых ни свидетелей, ни потерпевших.

Сердце ухнуло в пятки, и Ёсан завернул за угол — к гримеркам. Интересно, а та, в которой переодевались они с Уёном — запирается изнутри?.. Времени соображать не было, и, надеясь на лучшее, он скользнул в темное помещение, притворив за собой дверь как можно тише.

Лязгнула дверная ручка.

Это дверь напротив — комната Сонхва-хёна.

Бля…

За долю секунды прикинув соотношение сил, Ёсан отступил во тьму, вбок, потому что в следующее мгновение дверь с треском распахнулась — и почти весь проем оказался занят.

— Ну привет… — поздоровался Минги с темнотой и решительно переступил через порог.

Ёсан затаил дыхание. Он и в самом деле ощущал себя мышью в стремительно захлопывающейся ловушке — быть может, он успеет проскользнуть… Но, кажется, Минги в таких делах соображал не хуже. Он решительно захлопнул дверь за спиной, отрезая пути к отступлению — и себе, и жертве, — и зашарил правой рукой по стене — там, где, по идее, обычно в помещениях находился выключатель.

Прикинув, как удачнее атаковать, Ёсан приготовился к схватке — или ко всему, если у водилы-мудилы с собой окажется оружие. Таких, как он, досмотры на входе не смущали.

Послушный «щелк» раздался почти одновременно с ослепительной вспышкой — лампы накаливания одновременно дали яркий свет, а потом, сразу, салют и залп из всех орудий, после которого тут же вновь воцарилась темнота, уже не реагирующая ни на никакие щелканья, пусть и в исполнении уважаемого и влиятельного Минги.

Электричество барахлит, предупреждали же… Стараясь не отходить далеко от двери, Минги сделал выпад вперед и вытянул руки, водя ими в темноте. Ёсан про себя поблагодарил интуицию, что не отскочил именно в эту сторону — здесь дверь была гораздо ближе к стене, и он оказался бы в руках Минги немедленно.

Кошки-мышки с усложнением ни одну из сторон не устраивали. Время шло на секунды, на вдохи-выдохи, на удары сердца, глаза привыкали к темноте — и совсем скоро Ёсан окажется обнаружен.

Нужно было действовать — и быстро.

Молниеносное, едва уловимое движение — одновременно. Один шагнул вперед, к двери, второй — отступил, повинуясь какому-то сверхъестественному чутью. Шорох, шелест натянувшейся ткани, выдох — до боли в легких. Ёсан оказался в захвате крепкого и злого объятия, так, что едва мог вдохнуть.

— Отпусти меня, — немедленно потребовал он.

— Нет.

Ёсан попробовал пошевелить руками — бесполезно. Вообще бесполезно.

— Отпусти!

Тяжелое прерывистое дыхание. Как-то охотник не очень радовался добыче…

— Я темноты боюсь… — просто и бесхитростно пояснил свою позицию Минги, ни на мгновение не ослабляя хватку.

Потрясающе. От неожиданности Ёсан чуть не расхохотался — если бы не вспомнил вовремя, что, вообще-то его только что собирались примерно уничтожить за порчу чужого имущества.

— А я здесь при чем?

— Не бросай меня!

— Хватит! Отпускай, иначе…

— Иначе — что?..

Это Ёсану показалось, или от начинающего гангстера, контрабандиста и уважаемого человека Минги пахнет клубничным молоком?

Сделав усилие и приподнимаясь на цыпочках — а пока Минги его невежливо тискал, он едва доставал до пола пальцами ног, Ёсан огорошил противника и завладел стратегическим преимуществом при помощи банального поцелуя.

Дальше уговаривать не пришлось, несмотря на страх темноты, Минги резво отскочил, кажется — упал на пол, обороняясь от покушений на свою честь, а заодно и освобождая путь к свободе. Сгребая по пути свою и, кажется, Уёнову, одежду и сумку, Ёсан бросился к двери, переступая через чьи-то ноги, валявшиеся на пути свертки, остатки декораций и опор освещения, которые хранились здесь за неимением других мест, и спустя каких-то пару ударов оглушительно бьющегося сердца оказался на продуваемой всеми ветрами парковке.

Укрывшись между машин, он наскоро натянул на себя плотную толстовку и куртку, опуская на лицо капюшон. Упихивая рубашку в сумку, Ёсан только теперь обратил внимание, что она была… как минимум не Уёна. У него бы денег на эту баленсиагу никогда в жизни не хватило… С определенной долей подозрений Ёсан встряхнул ее. Потом открыл и убедился — рядом с набором косметики для обуви и трех одежных щеток по дну катались два или три баллончика с краской.

Отлично… Даже выбор есть, кажется, в этом сезоне в моде розовый.

***

Не веря своим глазам, Минги пнул носком колесо ни в чем не повинной машины.

Прежде, чем сесть за руль, он некоторое время просто нависал над распахнутой дверью, опираясь руками на крышу автомобиля, до боли сжимая челюсти.

Все, хватит с него пацифизма. На этот раз — точно.

Со снопом искр из-под колес со стоянки вырулила черная, как полночь, «ламборджини». Поперек борта теперь во всю ширь значилось модным розовым — «Принцесса».