«Мне страшно», – думает Сычен.

 Он стоит на линии прибоя, море ласкает его ступни, а летнее солнце ласково обнимает со спины.

 – Мне страшно, – говорит Сычен вслух и делает шаг вперёд, навстречу серо-голубой вечно мятущейся стихии.

 «Мне страшно», – бьётся в его висках, пока он заходит в воду, не позволяя себе задержаться ни на мгновение. А потом он понимает, что это больше не правда, и бежит вперёд, дыхание перехватывает от восторга, и он бросается в солёную, как слёзы, холодную и чужую пучину вод.

 Сычен помнит, как много лет назад он тонул и волны накрывали его с головой, утягивая ко дну. Теперь он плывёт, и волны подбрасывают его вверх-вниз, как на качелях. Он отфыркивается, и слизывает с губ солёную горечь, и думает о том, как это восхитительно – плавать не в крохотном, пахнущем дезинфекцией бассейне, а в море, живом и дышащем, сверкающем под солнцем и срастающемся вдалеке с облачным горизонтом.

 Восхитительно – и совсем не страшно.

 Сычен смеётся, и с этим смехом внутри него ломается что-то ненужное, словно тонкая корочка льда.

Выйдя на берег, Сычен долго лежит на расстеленном полотенце, тонком настолько, что кажется, будто лежит он на голом песке, и бездумно пялится в синее небо. На пляже появляются другие люди. Смеются дети, кто-то включает музыку – этот шум вливается в голос моря и совсем не раздражает. Сычен балдеет под летним солнцем и далеко не сразу замечает надпись на внутренней стороне левого предплечья.

 «Кто ты? Чего ты боишься?», – читает он.

 И строчкой ниже: «Ты в порядке?»

 Буквы такие нежные, полупрозрачные, и они серебристо поблёскивают на смуглой коже. Они напоминают Сычену следы пыльцы, остающиеся на ладонях, если поймать бабочку, и кажется, если провести по ним рукой, то они исчезнут.

 Сычен проводит – слова остаются, только теперь он понимает, что тот, кто написал их на его коже, его соулмейт, почувствовал это. Сычен надевает рубашку, пряча руку, не обращая внимания на щекотное ощущение чужого дыхания, вдиктовывающего слова в его кожу, и, торопливо собрав вещи, уходит с пляжа, как будто в другом месте соулмейт его не найдёт.

В комнате гостиницы, где он остановился в свой отпуск, Сычен лежит в постели, укутав руку в одеяло, и пытается не чувствовать щекотку появляющихся на коже слов – словно кто-то пёрышком водит по его руке. Пытается представить, что у него вообще нет руки, и соулмейта нет тоже.

В открытое окно влетает солёный ветер, и Сычену кажется несправедливым, что этот запах, который он полюбил только-только сегодня утром, теперь навсегда будет ассоциироваться с этим беспомощным моментом, когда Сычену кажется, что внутри него что-то продолжает ломаться, только теперь это уже не что-то ненужное, от чего он хотел избавиться; это, наверное, вся его жизнь.

 На его губах снова соль, и он вдруг понимает, что плачет. Это его бесит, и, скинув одеяло с руки, не читая ничего из того, что написал соулмейт, – а вся его рука покрыта мелкими серебристыми надписями, – он зло шепчет:

 – Мне не нужен соулмейт.                    

 Все надписи исчезают, а через пару минут появляется:

 «Но ты меня даже не знаешь!»

 – И не хочу! – отвечает Сычен и снова прячет руку.

 Из какого-то суеверия он думает: наверное, не стоило приезжать в этот город. Не стоило плавать в море. Не стоило слишком радоваться, и тогда всё осталось бы по-прежнему.

Соулмейту надоедает писать послания, которые остаются без ответа, через два часа. За это время Сычен успевает прийти в себя, принять душ и пообедать безвкусным супом в отвратной столовой гостиницы. В глубине души – да и на поверхности – Сычен понимает, что виноват. Что его соулмейт, должно быть, переживал за него, когда прочитал его «мне страшно». Что он, может быть – наверное – почти наверняка, неплохой человек и ничем не заслужил Сычена. Но он сказал правду: соулмейт ему не нужен и не был нужен никогда.

 Городок, в котором Сычен проводит отпуск, похож на его родной город: маленький, вытянутый вдоль моря, тихий летом и кажущийся мёртвым зимой. Можно даже представить, что это тот же самый город – дома и улицы выглядят смутно знакомыми, – с той разницей, что здесь он не рискует встретить никого из старых приятелей или родни. Этой свободой Сычен вовсю наслаждается, гуляя по набережной и любуясь морем и почти забывая о том, что у него где-то есть соулмейт.

 Ближе к концу дня появление соулмейта начинает казаться Сычену незначительной неприятностью, досадной, но никак не тянущей на статус катастрофы. Может быть, соулмейт вообще никогда больше не напишет, – думает он. Но соулмейт пишет ему ночью, едва Сычен устраивается в постели, и слова уже не помещаются на его предплечье, они ползут выше, к плечу, и дальше, по левой лопатке. Когда они добираются до позвоночника, Сычен выгибается от щекотки и шепчет:

 – Хватит!

 Он смотрит на свою руку, где исчезает всё написанное до этого. Сычен успевает прочитать «я сегодня ел суп на ужин, потому что не ел суп на обед», и это полностью подтверждает его подозрения: соулмейт всё это время нашёптывал всякую чушь.

 – Прекрати, – шепчет Сычен, прижав запястье к губам. – Я хочу спать.

 «Объяснись со мной!» – пишет соулмейт.

 – Нечего объяснять. Считай, у меня была такая детская мечта: умереть в одиночестве. И ты мешаешь её осуществлению.

 Сычен чувствует нежную щекотку под кожей и каким-то образом понимает: его соулмейт смеётся.

 «Ладно, – пишет он. – Спокойной ночи. Меня зовут Юта, кстати».

 «Мне плевать», – думает Сычен, но не говорит вслух.

С утра Сычен просыпается от того, что Юта продолжает.

 «Какой пенкой для умывания ты пользуешься? Моя сушит кожу», – читает Сычен и отворачивается, чтобы не читать всё остальное.

 Слова Юты щекочут его, словно прикосновения, и это ужасно, потому что его тело интерпретирует это как реальные прикосновения, и просыпается Сычен со стояком.

 «Как я тебя ненавижу», – хочет он сказать, но сжимает зубы. Он боится, что каким-то образом его соулмейт по этой фразе догадается и о её причине.

 Что делать со стояком, Сычен теперь тоже не представляет. Справиться с ним обычным способом он не решается, боясь, что солумейт узнает об этом. Он слышал, что такое бывает. Что некоторые соулмейты так тонко сонастроены, что чувствуют оргазмы друг друга – и не только оргазмы. Чужую радость. Чужие слёзы. Может быть, его соулмейт уже чувствует его возбуждение.

 От этой мысли становится мучительно неуютно в собственном теле, словно кого-то ещё засунули ему под кожу и теперь хотят, чтобы он принял этого человека и радовался. Обычно это так и происходит, Сычен сам видел: когда у его друзей появлялись соулмейты, все они радовались так, словно выиграли в лотерею, и бежали скорее с ними встречаться.

 Сычен никогда не понимал этого. Он не хотел быть ни с кем связан, будь его соулмейт хоть ангел во плоти. Не хотел никакой «второй половинки», никакой родственной души. Никакой любви или чего-то в этом роде. Он просто хотел жить свою жизнь так, как жил всегда.

Выбравшись из кровати, Сычен идёт в душ и стоит под холодными струями воды, пока его организму не становится не до эрекции, а потом, растерев тело жёстким полотенцем, отправляется завтракать.

 Послания Юты он игнорирует, как игнорировал бы какую-нибудь кожную аллергию.

После завтрака Сычен идёт в кино. Он любит кинотеатры и любит бывать в них в одиночестве, особенно на утренних сеансах, когда совсем мало народу и можно забыть о том, что за пределами кинозала существует какой-то там настоящий мир.

Зайдя в туалет перед началом сеанса, Сычен, сам не зная зачем, задирает рукав и читает: «Ты смотрел в детстве «Все псы попадают в рай»? Я бы сейчас пересмотрел».

В зале, кроме Сычена, едва ли больше десяти человек. Сычен сидит на последнем ряду, за несколько рядов перед ним – старичок, ещё дальше – две девушки, и в первых рядах – большая семья с детьми. Откинувшись в кресле в ожидании начала фильма – очередного сиквела к приквелу одной космической саги, – он вдруг осознаёт, что Юта как-то притих. Наверное, у него наконец-то тоже появились какие-то дела, – думает Сычен и расслабляется.

Фильм успевает дойти до середины, когда Сычен вдруг чувствует поцелуй на внутреннем сгибе локтя. Поцелуй этот щекотный и горячий, и ощущение настолько реальное и однозначное, что Сычен подпрыгивает на месте.

 Обнажив руку, он видит тускло мерцающие буквы:

 «Почувствовал? Держу пари, тебе понравилось».

 – Прекрати! – восклицает Сычен и тут же пугается, не вышло ли это слишком громко, но, кажется, никто его не слышал.

 «Я ещё даже не начинал», – отвечает Юта и оставляет влажный поцелуй на внутренней стороне своего – и Сыченова – запястья.

 Сычен автоматически вытирает это место, запоздало соображая, что никакой слюны там нет, и чувствует новые поцелуи, с языком и зубами.

 «Мне кажется, тебе должно быть приятно, – пишет Юта. – Даже мне приятно, потому что я думаю о тебе».

 Сычен зажмуривается. Он не слышит взрывов на экране – всё перекрывает грохот его собственного сердца.

 Он чувствует, как Юта облизывает пальцы, влажно обводит их языком и посасывает. В штанах становится жарко и тесно; Сычен невольно представляет, что ещё Юта мог бы так усердно ласкать.

 Юта ненадолго останавливается. Потом на руке появляется послание:

 «Интересно, а с простыми прикосновениями получится?»

 – Хватит! – возмущается Сычен и тут же ощущает очень нежное поглаживание по шее.

 По спине бегут мурашки. Изо всех сил Сычен старается отвлечься. Он представляет, что окружён глухой стеной – он точно видел что-то такое в сериалах про телепатов, – но всё, чего он добивается, – это следующее послание:

 «Пытаешься не думать обо мне? Готов поспорить, не работает».

 И в доказательство – новое поглаживание, от подбородка до ярёмной впадины.

 «Как тебя зовут?»

 – Не твоё дело.

 Юта ведёт кончиками пальцев вверх по шее, обводит ушную раковину (Сычен рвано вздыхает) и, погладив щёку, проводит пальцами по губам.

 «Я так хочу поцеловать тебя. Ты любишь поцелуи?».

 Сычен чувствует нежные, очень осторожные поглаживания – Юта обводит его губы кончиком пальца, проводит между ними и трогает с внутренней стороны. Сычен невольно приоткрывает рот навстречу ласкам и закрывает глаза, словно его и вправду сейчас поцелуют.

 «Скажи, как тебя зовут».

 Сычен не отвечает, и Юта перестаёт ласкать его губы. Вместо этого он ведёт пальцем по шее, вниз, и гладит грудь. У Сычена перехватывает дыхание.

 «Ты часто дрочишь? Мне интересно, когда ты это делаешь, ты хоть немного ласкаешь себя? Или сразу переходишь к делу?»

 Юта сжимает соски, ведёт рукой по животу и явно не собирается на этом останавливаться.

 – Не смей! – задыхается Сычен то ли от возмущения, то ли от удовольствия.

 «Надеюсь, ты сейчас дома. Но что-то мне подсказывает, что нет».

 Сычен чувствует чужое, смущающее прикосновение между ног.

 «Где ты сейчас? На работе? Посреди торгового центра? На обеде у любимой бабули? Уверен, ты возбуждён не меньше меня».

 – Пожалуйста, – выдыхает Сычен. – Перестань.

 «Как тебя зовут?»

 – Отвали.

 «Отстану, если скажешь. На время».

 – Сычен, – шепчет он в своё запястье.

 «Сычен. Рад с тобой познакомиться, Сычен. Хоть ты и мудак».

 Последнее слово остаётся на коже до обидного долго.

Обещания Юты хватает до вечера. Потом он снова начинает:

 «Нам нужно встретиться».

 – Нет, – отвечает Сычен, стоя у окна и глядя на море.

 «Если ты не хочешь меня видеть, скажи мне об этом в глаза!»

 – Не собираюсь.

 В сгущающихся сумерках зажигаются жёлтые фонари. Воздух пахнет солёно и сладко одновременно, знакомо, как в детстве. Незадолго до этого перед окном Сычена прогуливалась влюблённая парочка, совсем молодая, может быть, студенты или школьники, и Сычен вдруг испытал чувство, которое часто испытывал раньше, а потом перестал, – чувство незавершённости.

 «Разве ты не хочешь любви?» – спрашивает Юта.

 – Нет. Не хочу никого и никогда любить.

 «Почему? С тобой что-то случилось?»

 – Ничего со мной не случалось. Я просто такой.

 «Давай встретимся».

 – Нет.

 «Но ты должен дать мне шанс!»

 – Не должен.

 Перед сном Сычен долго лежит в кровати и читает какой-то детектив при свете ночника. Не то чтобы он любил детективы, но он часто читал их в школьные годы, и теперь ему вдруг захотелось вспомнить то время (время, когда он ещё испытывал то странное чувство незавершённости).

 Мысли его, однако, постоянно возвращаются к Юте. Ему вдруг кажется непостижимым, что какой-то незнакомый человек связан с ним так крепко, так интимно, что может чувствовать его кожей. Чувство, что он что-то теряет, отказываясь от этого человека, на мгновение становится невыносимым. Тогда Сычен откладывает книгу и гасит свет.

 «Почему ты грустишь?» – читает он на своей руке мерцающие, как звёздная пыль, буквы.

 – Я не грущу. Я в порядке, – отвечает Сычен.

 Больше в тот вечер Юта ничего не пишет.

«Эй, Сычен. Ты такой мудак, что я подумал, вдруг ты мой бывший?» – пишет Юта с самого утра.

 – Ха-ха, – хмуро отвечает Сычен. – Ты всю ночь это придумывал?

 «Нет, с утра проснулся с этой мыслью. Но, на самом деле, ты ведь ничей бывший, да? То есть, ты ни с кем не встречался до меня?»

 – До тебя?

 «Ты ещё сомневаешься, что мы будем вместе?»

 Сычен фыркает.

 «И всё-таки я прав, ведь так? У тебя никогда не было отношений?»

 Этот вопрос Сычен игнорирует.

 Перед завтраком он идёт купаться в море. На пляже нет никого, кроме него, и, заходя в море, он не может удержаться от искушения раскинуть руки и обнять небо, такое нежно-голубое, в свадебной дымке облаков, и представить, что весь мир принадлежит только ему одному.

 Ныряя в холодную воду, он чувствует себя счастливым, плевать на всё, особенно на так не вовремя объявившегося соулмейта.

 Юта не трогает его до обеда, и Сычен бродит по улочкам города, снова чувствуя себя подростком. Он заходит на заброшенную стройку – какой-то торговый центр, оказавшийся ненужным этому богом забытому месту, – гуляет по набережной, разглядывая витрины местных магазинов, останавливается перед неказистым зданием школы и, в конце концов, возвращается в гостиницу, вспоминая, как когда-то – так давно, что это уже неправда, – он мечтал о том, как встретит своего соулмейта. Он представлял: однажды на его руке, в момент, когда это будет ему нужнее всего, появятся слова, которые прошепчут чьи-то чужие губы. Его тело станет чистым листом для посланий другого, а душа – чистым сосудом для любви. И однажды, рядом с соулмейтом, Сычен поймёт, для чего всё было нужно, для чего был он сам и вся его жизнь.

 Сычен не знает, что случилось с этим подростком, который мечтал о любви как о единственном смысле своей жизни. Может быть, он ждал слишком долго – или просто мечта изначально была ерундой.

 Мешая ложкой пресный суп, Сычен читает на своей руке:

 «Чем занимаешься?»

 – Дай поесть спокойно, – сердито шипит он, хотя есть не хочет совершенно – ему даже кажется, что от ещё одной ложки этой непонятной бурды его стошнит, и с этой мыслью он идёт в свой номер.

Юта – совсем не тот, о ком мечтал Сычен. Или, по крайней мере, так он себе говорит, лёжа в полутёмном номере. Ветер с моря колышет тёмные занавески и впускает дневной свет, и оттого весь номер словно покачивается, как на волнах.

 Нужно дойти в душ и сполоснуться после моря, но вместо этого Сычен лежит в кровати, чувствуя, как покалывает кожу засыхающая соль, и потихоньку начинает дремать.

 Если бы Сычен попытался описать, каким он представлял своего соулмейта до того, как перестал его ждать, то он бы сказал: кто-то нормальный. Кто-то надёжный и спокойный. Может быть, даже приземлённый. Крепко держащийся за реальность. Кто-то такой, каким сам Сычен хотел бы стать, но не смог. Определённо не тот, кто стал бы использовать их духовную связь для эротических приставаний.

 Сквозь полусон Сычен чувствует прикосновение к своей руке. Недовольно замычав, он прячет руку под простыню.

 – Не сейчас, – бормочет он, но вдруг понимает, что рядом с ним кто-то есть.

 Матрас прогибается под чужим весом, совсем рядом с ним, и, приоткрыв глаза – он, впрочем, не уверен, во сне или наяву, – он видит рядом с собой тёмный силуэт. Напрягая зрение, он пытается увидеть лицо, но, как назло, шторы безвольно висят на окне, закрывая свет.

 Чужак в его постели гладит его щеку, нависает сверху – и целует его. Сычен чувствует вес его тела на себе; его язык у себя во рту, глубоко, массирующий дёсны и толкающий поджатый язык Сычена; чувствует всё это так ясно, что никак нельзя принять это за сон.

 Глухо застонав, Сычен отталкивает незваного гостя – и понимает, что в кровати он один.

 «Ух ты! Ты тоже это почувствовал?» – читает он на своей руке.

 Сычен лежит, зажмурившись. Ему очень страшно от того, что с ним происходит и от того, что Юта ещё может с ним сделать.

 – Убирайся! Знать тебя не хочу! – шепчет Сычен.

 По его руке пробегает невесомая щекотка – Юта смеётся – и сжимает сразу оба соска. Сычен бьётся под его призрачными ласками и вдруг, в порыве своеобразного вдохновения, направляет все свои мысли на Юту – и впивается зубами себе в сгиб локтя. Он боли на глаза наворачиваются слёзы и перехватывает дыхание. Ему кажется, что он сейчас перекусит себе вену – и пусть так, лишь бы Юте было больно, – но прокусить кожу не так-то просто.

 Он продолжает сжимать зубы, пока боль не становится тупой, а ярость не превращается в усталость. Разжав челюсти, Сычен смотрит на красный след на коже и рядом с ним слова:

 «Эй! Зачем?»

 – Чтобы ты почувствовал.

 «Но почему? За что ты меня так ненавидишь?»

 – Я не ненавижу тебя. Я просто хочу, чтобы ты оставил меня в покое, – устало говорит Сычен, роняя голову на подушку.

 Во рту – отчётливый вкус морской соли.

 «Ну и иди нахуй. Мудак».

 Сычен подозревает, что последнее слово может остаться на нём на всю жизнь.

Весь вечер Сычен проводит на пляже. Он плавает до наступления темноты и возвращается в номер замёрзший, но в приятном изнеможении. Надеясь сразу уснуть и не думать больше ни о чём, он по-быстрому принимает душ и забирается в кровать.

 Ему снится море. Тёмное ночное море, покрытое чешуёй лунного света, потом утреннее, мутно-зелёное и сверкающее; вечно движущееся, дышащее, безграничное и непостижимое, оно держит Сычена над бездной и качает на своих волнах, прежде чем – утопить.

 Сычен просыпается со вкусом соли на губах и несколько ужасающе длинных секунд не может вдохнуть.

 Резко сев на кровати, он кое-как ловит ртом вязкий воздух, с трудом узнавая темноту гостиничного номера. Какой-то части его сознания приснившийся кошмар кажется реальнее настоящей реальности, и Сычен чувствует себя немного – на крошечную часть своей души – утопленником.

 В комнате душно и совсем темно. Наверное, дело в духоте, – говорит он себе, вытирая лоб от липкой испарины.

 Нащупав на тумбочке пульт, Сычен включает кондиционер, но из него тянет какой-то кислятиной, и приходится его выключить.

 Тогда, пошатываясь, он идёт к окну – из-за штор на него светит полная луна, яркая, как фонарь, какого-то мутного зеленоватого оттенка.

 Открыв окно, Сычен долго дышит свежим, пахнущем солью воздухом, понемногу приходя в себя. На душе тяжело и муторно и хочется, чтобы уже наконец наступило утро, но время едва перевалило за полночь.

 Неосознанно, Сычен касается своей руки, там, где очень долго и временами как будто болезненно горело оставленное Ютой обидное слово, но теперь там ничего нет. Только чистая кожа.

 Оставив окно нараспашку и раздвинув шторы, Сычен ложится обратно в постель.

 Он пытается заснуть, повернувшись спиной к окну, чтобы спрятаться от света, и ему это почти удаётся, когда он снова чувствует прикосновение Юты. Вздрогнув, Сычен сжимает зубы, чувствуя, как Юта ведёт ладонью по внутренней стороне бедра, поглаживает кончиком пальца паховую впадину и мягко сжимает мошонку.

 – Да отвали уже! – шепчет Сычен. – Не лезь ко мне!

 Ощущение пропадает, а через минуту на руке появляется ответ:

 «Я о тебе даже и не думаю».

 – Тогда почему я опять тебя чувствую?

 «В душе не ебу».

 Несколько минут ничего не происходит, и Сычен начинает надеяться, что на этом всё и закончится – он сам бы точно не стал продолжать, – но у Юты другие соображения.

 Сжав бёдра почти до боли, тот ведёт руками по бокам, снова ласкает соски и спускается вниз, по животу. Сычен терпит это удовольствие, которое ему не нужно, которого он не хочет, как терпел бы боль. Юту в этот момент он ненавидит от всей души, и, наверное, Юта это понимает. Сычену кажется, что он чувствует горечь в чужой душе, боль из-за того, что его отвергает тот, кто должен был любить, и это чувство путает всё окончательно. Сычен действительно чувствует себя мудаком.

 Юта, тем временем, ведёт по коже самыми кончиками пальцев, и от этого прикосновения захватывает дух и хочется большего, настолько, что Сычен сам тянется к своей коже, чтобы повторить ладонью путь прикосновений Юты, и только в последний момент, спохватившись, отдёргивает руку.

 Юта гладит себя внизу живота, должно быть, вдоль резинки от трусов, потом поднимается чуть выше, обводит пупок и осторожно тянет – Сычен понимает, что пупок у Юты проколот и тянет он за пирсинг. Почему-то мысль об этом заводит. Сычен никогда не замечал за собой интереса к таким вещам, но, вопреки всем его представлениям о себе, мысль о том, что у его соулмейта на теле есть это необычное украшение, заставляет Сычена потерять голову.

 Закусив губу, он изгибается на кровати, двигая бёдрами.

 – Перестань! – просит он скорее жалобно, чем зло.

 «Вот ещё. Я не собираюсь отказываться от удовольствий только потому, что мой соулмейт, оказывается, не любит секс. Я ещё пойду найду себе кого-нибудь и пересплю с ним, чтобы ты прочувствовал всё в деталях».

 В глубине души Сычен не хочет, чтобы Юта спал с кем-то другим. Мысль об этом причиняет ему боль, но он боится себе в этом признаться.

 Юта сладострастно проводит ладонями по внутренней стороне бёдер и разводит их – Сычен невольно подчиняется его рукам, и тёмная волна желания накрывает его, утаскивая на дно его собственной души и не давая вдохнуть.

 Сычен ещё бестолково барахтается. Он говорит себе успокоиться, подумать о чём-то другом, но эти благие намерения слишком слабы, чтобы помочь ему выплыть. Желание секса, желание любви, желание чего-то большего, что возможно только с другим, желание узнать чужую душу и быть узнанным – всё это накатывает на него, заглушая голос разума и затемняя реальность.

 Невольно он думает о том, как хорошо было бы заняться сексом со своим соулмейтом в реальности. Представляет чужое тело, вжимающее его в кровать, представляет чужую плоть, входящую в него – и чужую любовь, захватывающую его душу.

 У желания вкус соли и горечи и нет дна.

 – Мне страшно, – произносит Сычен.

 В последней попытке как-то остановить это, он делает то, что спасло его в прошлый раз: пытается причинить себе боль. Изо всех сил он впивается ногтями в собственное бедро и ведёт по нему, оставляя розовые следы, но боль оказывается только ещё одной экзотической лаской.

 «Я покажу тебе, что нечего бояться», – читает он слова Юты уже на своём бедре.

 Почему-то от этого становится только страшнее.

 Прикосновения Юты отдаются стыдом и жаром. Он точно знает, как и где нужно дотронуться, чтобы заставить Сычена биться и извиваться под его призрачными ласками.

 Юта сжимает член, но не останавливается на этом, а ведёт пальцами вниз, мнёт мошонку и трогает между ягодиц.

 Сычен потрясённо вздыхает.

 «Ты когда-нибудь трахал себя пальцами?» – спрашивает Юта, и Сычен рефлекторно сжимает ноги, хотя и понимает, что это ничем ему не поможет.

 – Нет, не делай этого, – просит он.

 Он готов даже умолять, но знает, что Юта его не послушает.

 «Обещаю, тебе понравится».

 – Ты готов пихать в себя пальцы, лишь бы помучить меня? – поражается Сычен, но Юта только смеётся над его наивностью.

 «Тебе понравится, – повторяет он. – Ты ведь чувствуешь то же, что и я, а для моего тела это не в новинку».

 Сычен с трудом сглатывает слюну. От последнего признания Юты у него идёт кругом голова. Его соулмейт занимался сексом с мужчинами – делал это в пассивной позиции, позволяя им входить в своё тело, – и не стыдится этого перед своим соулмейтом.

 Тихо застонав, Сычен кусает себя за руку.

 «Не бойся, твоё тело останется девственным, – продолжает Юта. – Ты просто получишь удовольствие – и сможешь наутро сказать себе, что ничего не было».

 – Пожалуйста. Я не хочу этого чувствовать, – шепчет Сычен на грани слёз, понимая, что это ничего не изменит – да и правдой уже не является.

 Он чувствует, как Юта ласкает вход в своё тело и начинает осторожно вводить палец. До крови закусив губу, Сычен сдаётся. Он говорит себе, что скоро это закончится, но понимает, что до этого удовольствие, которое испытывает то ли Юта, то ли он сам, изменит в нём что-то.

 «Удивительно, как мы чувствуем друг друга, – пишет Юта, и послание появляется на бедре Сычена. – Такое редко бывает. Ты ведь сейчас стараешься не думать обо мне? Но всё чувствуешь. У нас очень крепкая связь – и ты всё равно не хочешь меня видеть?»

 Сычен действительно чувствует всё – пальцы Юты внутри, явно больше одного; чувствует, как Юта трахает себя и одновременно свободной рукой ласкает свои соски. Сычен снова разводит ноги, неосознанно стремясь навстречу удовольствию, и двигает бёдрами, понимая, что Юта каким-то образом подстраивается под него.

 «Тебе хорошо? Скажи».

 Сычен молчит. Юта ведёт рукой по груди вниз, гладит свой живот, – Сычен видит тускло мерцающий след того же цвета звёздной пыли, каким проявляются его слова. Он тянется рукой к этому следу, касается его и чувствует, как под его пальцами вздрагивает Юта.

 «Тоже это видишь?»

 – Да.

 «Прикасайся ко мне. Пожалуйста. Это так классно – чувствовать твои прикосновения».

 Сычен не может ему отказать, слишком сильно он хочет этого сам. Он гладит свою шею, грудь и живот, мнёт бёдра, представляя, что это чужое тело, и больше не может отделить своё удовольствие от удовольствия Юты.

 – Одна душа на двоих, – шепчет он скорее сам себе, пытаясь как-то свыкнуться с этой мыслью.

 «Мой соулмейт, – откликается Юту. – Невероятно, да? Я всегда мечтал об этом, но никогда не думал, что у меня действительно будет соулмейт».

 – Я тоже.

 Сычен чувствует, как Юта кладёт вторую руку на член, и задыхается от удовольствия. Юта не торопится, он только неспешно поглаживает свой член, и этого очень мало, так что Сычен тоже тянется к себе и пытается дрочить.

 «Давай вместе», – читает он послание Юты на внутренней стороне бедра.

 Юта делает это медленнее, и так гораздо слаще, и Сычен, хотя у него в голове уже всё мутится от возбуждения, подстраивается под его темп. Краем глаза он видит что-то смутно светящееся на своём лице и, бросив взгляд в зеркало на стене, видит две серебристые дорожки на щеках – следы чужих слёз.

 – Так хорошо, что ты плачешь? – спрашивает он.

 Это его последняя мысль перед тем, как оргазм накрывает их обоих сверкающей волной, на несколько долгих мгновений превращая их в одно существо. На губах Сычена – морской вкус слёз, хотя сам он не плакал.