За последние два столетия у него сформировалось достаточно двоякое отношение к празднествам. Казадор нередко организовывал балы и приемы для знатных особ, и на них, как правило, должны были присутствовать все его «возлюбленные отпрыски». В эти мгновения ты — более чем когда-либо, пожалуй — не принадлежал себе: не ты выбирал фасон и крой своего наряды, не ты произносил цветистые речи и высокопарные тосты и не ты решал, каким увеселениям будешь сегодня занят. Тем не менее, эти ночи и вечера вносили хоть какое-то разнообразие в прелую и бесконечно тягостную жизнь. Порыв свежего воздуха в щели заколоченного наглухо гроба. Кроме того, было по-своему любопытно наблюдать за дражайшим хозяином, вынужденным натянуть маску обыкновенного дворянина и держать свои садистские наклонности в узде. Ах, до чего сладкие мгновения… за которые, несомненно, отплатит кто-то из твоих братьев и сестер — или даже ты сам. Что, впрочем, слабо портило удовольствие в моменте. Живя вечностью, учишься хвататься за самые тонкие соломинки.

Потому весьма масштабные — по меркам их небольшой компании — приготовления к вечеринке вызвали у Астариона живейший интерес. Который один не в меру деятельный атаман принял за живейшее желание помочь! Нет! Он просто проходил мимо — и не нанимался рабочей лошадкой!

«Ну что такое? — с улыбкой спросил Ретт, когда, из-за очередной просьбы, он поднял невообразимый визг. — Тебе же нетрудно».

«Нетрудно?! — прошипел Астарион, сверкая глазами. — Две огромные бочки! Полные вина! Из самой Рощи!..»

«А-а, вот в чем дело», — фыркнул Ретт.

Понимающе покачал головой и отправил за бочками Уилла. Что? Что этот прозреватель человеческих душ всего по парочке фраз понял на этот раз?! Что ты не хочешь идти в Рощу. Очевидно — и, тем не менее, это было чистейшей правдой. Этому было много причин.

Бой, разразившийся через несколько дней после прихода гоблинских послов, напомнил Астариону отложенный оргазм девственника. Коротко, ярко, головокружительно, с легким привкусом недоумения в конце — а что, это все? Да, милый мой, все. Добро пожаловать в новую жизнь… жизнь боевого ветерана. Ветерана скорострела. Их пушки бахнули от силы раза два! И куда только ушли все золотые… «Настоящая война — на три четверти выжидание и только на одну треть — бой, — сказал Ретт, цитируя очередного дядьку. — Повезло, что эпидемии никакой не вспыхнуло. Хороши были бы вояки, с обгаженными штанами». Угх. Слава небесам, нет!..

Возвращение оказалось куда более живописным. Победный вой рога, ликующая толпа, атаман в слегка погнутом шлеме с широченной улыбкой на полных губах. Астарион настоял, чтобы он накинул алый шелковый плащ, что они давным-давно выкупили у торговцев со Всхожей тропы — «благослови чернь своей героической красотой!». Ретт согласился — но взамен попросил заколоть плащ брошью, той, что с рубином. Прозрачно-голубые глаза мерцали, пока он аккуратно прилаживал посеребренную звезду на место; его бледные пальцы почти светились на кроваво-красной ткани.

«Ваше высочество, — скромно произнес Ретт, намеренно вычурно расцеловав его ладонь, — ваша доброта не знает границ».

«Продолжай в таком духе, и она узнает», — фыркнул Астарион, выдернув руку.

Ретт расхохотался так, что невозможно было не вторить. Промежуток меж временным боевым лагерем и Рощей стал нежданной передышкой после всех бурь и треволнений. Словно они вернулись на два месяца назад, во времена, как оказалось, куда более мирные и беззаботные. Две ночи отделяли их от встречи с остальной рогатой шайкой, и отряд потратил это время с большой пользой. Карлах силилась развеселить Уилла — таскала в пещеры со всяким зверьем, просила проводить ее на лесные поляны — «поглазеть на цветочки», плескалась с ним в ледяном Чионтаре и болтала поздним вечером у костра. Никак еще одна парочка? Вторая ночи напролет сидела в обнимку, рассуждая о тонких материях и алхимических варевах. Точнее, рассуждала одна ее половина, другая слушала с томными глазами, прильнув к татуированной груди. Лаэзель — удивительно — возилась с тифлингами — теми, что не так хорошо держали оружие, как остальные. Один из парней даже попросил ее о «личных уроках» — и она, что поразительно, согласилась!

Ретт травил байки, всем улыбался и пил по вечерам крепкое вино — в неизменной «кудряшковой» компании. Последнюю ночь перед Рощей Астарион провел на атаманской груди. Было тепло и сухо, пахло мехом, вином и кровью; тишина обнимала их невидимым покрывалом. За этим должно было последовать глубокое откровение. Должно было… а его все не было и не было.

Видно, снова придется начинать ему.

«Ты как-то сказал мне, — проговорил Астарион, разглаживая невидимую складку на винно-красной рубахе, — что ты не герой. Что ты, цитата: «Совершил в своей жизни много херни».

«Угу, — сонно кивнул Ретт; видно, он слегка захмелел. — Было дело».

«Громкое заявление, милый, — заметил Астарион с лукавой усмешкой. — И, надо заметить, почти бездоказательное. Я, не покривив душой, обозвал бы тебя пределом всех совершенств. Не помню, чтобы ты хоть раз делал что-то кому-то во зло».

Ретт ответил не сразу. Покусал щеку изнутри, почесал щетину на подбородке. Его рука поглаживала Астариону спину. В конце концов, он глубоко вздохнул; с таким вздохом глубоко спящий просыпается ото сна.

«Люди стареют быстро, Кудряш, — хрипловато произнес Ретт. — Так что учиться тоже приходится быстро. Ошибившись однажды, стараешься больше своих ошибок не повторять — зачем зря тратить время?»

«Темнишь, — прищурился Астарион — и дернул атамана за золотистый локон. — Я не твой друид, моя радость. Со мной это не пройдет. Что ты скрываешь от нас, м? Что за жуткие тайны?»

«Даже не знаю, — хохотнул Ретт, — какую выбрать».

«О, — встрепенулся Астарион; а это интересно. — Знакомый тон. Давай же, дорогой атаман. Поведай мне великое откровение…»

«Я женат».

Пауза. За пределами палатки — дружный хохот: Карлах рассказывала очередную историю из своей богатой на истории жизни. Кажется, там был еще Уилл с Книгочеем. Миледи, наверно, уже спала.

Астарион смотрел на атамана так, будто у него выросла вторая голова.

«Ч-что? — выдавил он, наконец. — Как? Когда? На ком?»

«На принцессе, — ровно произнес Ретт, глядя ему в глаза. — На ком же еще».

Очередная пауза, за которой последовал оглушительный хохот — на этот раз совсем близко.

«П-прости, — прохрипел Ретт, вытирая слезы с глаз. — Не смог отказать с-себе в удовольствии».

«Удовольствии? — прорычал Астарион. — Это каком же?»

«Ох-хо-хо, видел бы ты свою моську…»

«Я тебя сейчас!..»

«Ой-ой, тихо, тихо, ладно, тихо! Я все объясню».

Признатся, объяснение было не менее шокирующим, чем заявление — хотя и намного более забавным.

«Выходит ты не только муж, но и отец, — задумчиво протянул Астарион, и Ретт принялся снова смеяться; он и сам прыснул. — Ублюдок! Бросил своих малышей на произвол судьбы!»

«Чтобы эти «малыши» залезли мне в ноздри и проросли где-нибудь в желудке или меж ребер? — фыркнул Ретт — и, почесав подбородок, протянул: — Так вот, каково это, носить дитя под самым сердцем».

«Слава Ретту Подземному, — воскликнул Астарион, резко воздев кубок. — Слава принцу грибов!»

На этот раз они расхохотались вместе. Астарион, правда, не сразу понял, откуда у миконидов принцесса и как именно они заключают брак. А главное зачем? С каких пор высокоразвитые грибы опустились до столь примитивного человеческого обычая? Ретт пояснил, что всю колонию собирались переселить с давно насиженного места живущие неподалеку дроу. Мол, так как у несчастных грибов на эту землю нет купчей, нет у них на нее и никаких прав. Пришлось беднягам вникать в законодательные и экономические тонкости, заводить собственных королей и королев, принцев и принцесс — и заключать политически выгодные союзы. Не то чтобы это сильно впечатлило темных остроухих, но хлипкий щит лучше, чем совсем никакого.

«Дроу не могли выжать их силой?» — скептически спросил Астарион.

«Могли. Но грибы были не одни, — криво ухмыльнулся Ретт. — Им помогли другие дроу, заинтересованные в том, чтобы долина оставалась заселенной. Желательно, тем, кто хочет с ними дружить. Я был их послом — а после стал и чем-то на вроде консорта. Вообще, эта долина как бы моя собственность… но только на бумаге. На деле все в руках тех, «добрых» эльфов».

«Вот оно что, — Астарион потер подбородок. — Ты. Дроу. Посол…»

«Я же обнимаюсь с тобой, — Ретт пожал плечами. — А лорду Зарру собираюсь проломить башку».

«Не совсем понимаю, как это связано», — нахмурился Астарион; не совсем приятный поворот беседы.

«Вампир вампиру рознь. Как и дроу, — объяснил Ретт и потянулся за вином. Отпив, глубоко вздохнул. — Зря я тебе сказал. Про Ризза. Ты теперь не отвяжешься».

«Прости, милый мой, — ухмыльнулся Астарион. — До сих пор не могу поверить, что в этом мире существует хоть что-то, что тебе не нравится».

«Я похож на гондийский автоматон?»

«Я сужу по последнему разговору с нашей темнокожей миледи, — где-то эта остроухая сейчас?.. — А также по нашим постельным разговорам. Мне показалось, ты испытываешь к ним неприязнь».

«Ничего я к ним не испытываю, — отмахнулся Ретт, скривившись. — Минтара — тварь, но тварь полезная. Услуга за услугу, она нам помогла, пускай чешет на все четыре стороны. Ризз меня раздражает, но то дело сугубо личное. Сами по себе дроу мне неинтересны. Раса как раса; чудесная и ужасная в своей разносторонности, как и все прочие на сем грешном плане».

«О, боги, замолчи, умоляю! — поморщился Астарион, вызвав довольную улыбку. — И этот человек не хочет называть себя героем — да ты звучишь в точности, как наш рогатый колдун! Неужели ты совсем не сердишься?»

«А что толку? Пустая трата сил и времени, — Ретт поиграл вином в чаше. — А еще страшное лицемерие».

«Хм?»

«Мой дядя дроу».

«О-о».

«Причем, Селдарина. И, в отличие от Ризза, всамделишный, убежденный. Кузен, почти как брат родной. Дроу-полукровка, хотя по нему в жизни не скажешь. Волосы как киноварь, глаза как два смарагдуса…

«Чего?»

«…а кожа розовая, как у поросенка. В веснушках весь с блин. В маму пошел. Даже пропорциями — тетка Эллин женщина аппетитная… Что, прости?»

«Как два — чего?»

«Смарагдуса. Изумруда, — Ретт почесал щеку и ухмыльнулся. — Берби это слово терпеть не может, так что я им делюсь со всем и каждым. Он такой смешной, когда злится. Так из него слова не вытянешь. Серьезный, весь в папу».

«Сколько у тебя вообще братьев?» — спросил Астарион, закинув ногу на ногу.

«Нисколько, — ответил Ретт. Помолчав, добавил негромко: — Должна была быть сестра, но мама сначала скинула, а потом серьезно заболела. Стало не до детей. А кузенов с кузинами пруд пруди. У меня, — прищурившись, он посчитал на пальцах, — три дядьки и две тетки. Это если по крови».

«А какие еще бывают?» — фыркнул Астарион, делая вид, что ему все это безразлично — подумаешь, дядьки-тетки…

А у самого ушки — на макушке.

«Названные, — улыбнулся Ретт, и его взгляд затуманился. — У меня их четверо — и они мне ближе родных. Во многом потому, конечно, что те давно умерли, а эти живее всех живых. Если повезет, я вас познакомлю».

«О, боги, не стоит, — нервно рассмеялся Астарион. — Не думаю, что они оценят столь… разношерстную компанию».

Ретт смерил его долгим взглядом исподлобья. Прозрачно-голубые глаза лукаво посверкивали.

«Ну-ну, — обронил он только — и от души зевнул. — У меня, на самом деле, не очень большая семья. Я, если бы был нормальным, давно бы уже имел с дюжину ребятишек. Тридцать лет, черт меня дери! Пора гроб стругать».

«Из тебя получился бы хорошенький труп, мой дорогой, — ухмыльнулся Астарион, зачесывая его волосы назад. — Слишком хороший, чтобы портить дерево с набивкой».

«Лучше закопать так, в сырую землю?» — фыркнул Ретт, убирая с шеи воротник.

«Нет, — с придыханием произнес Астарион, прильнув к нему. — Лучше тебе вовсе не умирать».

На этом их разговор сделал паузу. Долгую, тягучую, пленительную паузу.

«Все мы когда-нибудь умрем, — монотонно заметил Ретт, пока Астарион перевязывал ему рану — и добавил с легкой улыбкой. — Даже те, кто, казалось бы, должен жить вечно».

«То, что мертво, не может умереть снова, — просто заметил Астарион и поморщился, заметив, каким стало лицо атамана. — Прошу тебя, Ретт!»

«Ладно-ладно», — взмахнул тот руками.

«Мне приятна твоя забота, — вытолкнул Астарион из себя, слегка покраснев — можно списать на жару или переизбыток крови. — Но жалость — уволь. Это не то, отчего я прихожу в неописуемый восторг».

Куда лучше, когда ты холоден со мной. Когда не смотришь ни на мое лицо, ни на мои клыки. Когда мы спина к спине и плечом к плечу. Равные.

«А ты… — Ретт слегка запнулся, и он приподнял бровь. — А, ладно».

«Нет уж, — проворчал Астарион. — Договаривай».

«Ты совсем ничего не помнишь о своей семье? — спросил Ретт, глядя ему прямо в глаза. — Вообще?»

Проклятье. Бинты плохо сворачивались, так что пришлось запихивать их обратно скомканными в неопрятный шарик. Шум лагеря заметно стих…

«Забудь», — бросил Ретт, хлопнув его по руке.

«Урывками, — бросил Астарион, не оборачиваясь. — Сухими фактами. Единственный сын. Отец — чиновник, мать — обедневшая аристократка. Во Вратах всего два поколения. Ни дядек, ни теток. Все».

«Как ты к ним, — Ретт помолчал, подбирая нужно слово, — относишься?»

«Никак, — хохотнул Астарион — и скользнул к атаманскому боку; вздохнул, когда Ретт обнял его. — Я их не помню».

«Думаешь, они искали тебя?» — спросил Ретт, помолчав.

«Первые десять лет, — ответил Астарион после короткой паузы, — я надеялся на это. Хотел, чтобы они меня спасли. Следующие сто лет — злился, считал, что они меня бросили».

В палатке догорала лампа, распространяя запах топленого масла. Теплая рука лежала меж лопаток. В груди разверзлась пустота. Интересно, высунется ли сегодня из нее серое клыкастое лицо с красными глазами?..

«Это неправда, — произнес Астарион хмуро. — Они бы так не поступили. Они искали меня. Я уверен!.. Почему-то».

«Значит, ты что-то помнишь, — решил Ретт, тоже слегка хмурясь. — Не что-то конкретное, но все же. Этот ублюдок не сумел тебя полностью выхолостить».

Так ли? Хотелось бы верить. Но ему правда казалось, что родители искали его. Или, быть может, хотелось так думать… Хотелось так верить. По телу прошла волна дрожи; Ретт это заметил и поцеловал его в висок.

«А где был ваш дом?»

«Там, где мне нельзя было показываться».

«Да ну. Есть и такие места?»

«Полно. Около зданий гильдий, чиновников, складов. Магазинов и прочих мест, где собирается «почтенная» публика. В районе, где селятся искатели приключений… Нас отправляли в такие места, куда редко суются отчаянные».

«Там, где не спасут».

«Тебя бы я там точно не встретил».

Это вырвалось у него помимо воли. Ретт странно глянул на него; холодному не стучащему сердцу стало чуть тесновато в клетке ребер. Еще один поцелуй.

«Мы с тобой могли бы встретиться», — негромко проговорил Ретт.

«Я бы убил тебя, — просто сказал Астарион. Вне всяких сомнений. — Привел на убой, как их всех».

«Кто бы кого еще убил, — криво усмехнулся Ретт — и взъерошил ему кудри на затылке. — Хорошо, что мы с тобой не встретились. Всему свое время».

Золотые слова, мой атаман. «Ты как, где сегодня спишь?» Сегодня я в трансе в вашей палатке, дорогой братец. С вашего позволения. Ретт с улыбкой растянулся на нем, положив подбородок на плечо. Редкая поза, атаман не любил на него ложиться — видно, боялся раздавить. Теплый, большой, драгоценный, как большой, только что отлитый кусок золота. Астарион хотел его обнять, но сильные руки оплели его так, что тяжело было пошевелиться. Это последняя ночь. Только наша. Наслаждайся, несчастный, пока можешь. Рассвет отдерет вас друг от друга, не хуже вампира-лорда.

Так и случилось.

Солнце разодрало их, как два слипшихся листка, и на вакантное место приклеился новый постоялец. Куда более… напористый. Как верховный друид его обнимал, как целовал, думая, что никто не видит. Холодное сердце холодило желудок, несмотря на полуденный жар и маму Кей меж его ног, несмотря на широкую солнечную улыбку и всеобщий оглушающий гвалт.

Да, атаман. Мне не нравится в Роще — потому что тут ваш дурид. Мне не нравится в лагере тифлингов — потому что здесь полно зверья, тифлей и детей. Мне не нравится нигде — потому что вас со мной больше нет. И да, со мной вся ганза — проклятая, крепкая, надежная ганза — и все-таки без вас. Вы теперь просто друг. Просто брат. И я снова один, голый и неприкаянный… Вы увидели это, я понял. Когда оторвались от вашей новой любви и глянули на меня с недосягаемой вершины побед и ступеней друидского капища. Вы умный человек — и уже успели хорошо меня препарировать.

Поэтому-то вы избегаете меня, не так ли? Носитесь по делам вечеринки, бросаетесь парой фраз — и исчезаете. Проклятье, я могу ходить на солнце! Я могу купаться в его золотистом свете и божественном тепле! Я смотрю на него, дышу им и наслаждаюсь бесстрашно!.. И все равно чувствую, как оно обжигает меня. Солнце ненавидит меня, Ретт. А твоего дражайшего друида — любит. Неудивительно, что вы с ним сошлись. Вы, солнечное дитя, благородное и безжалостное. Нам с вами явно не по пути, что предначертало Провидение…

Но я — плут от природы. Я буду прокладывать свой собственный путь, пока хватит сил — или пока мне не обломают ноги.

***

Ближе к вечеру, пока они собирались на вечеринку, Астарион предложил Ретту план. Простой, красивый план. Мерзкий до чертиков, правда, но все же.

«Чем не доказательство твоей негероичности?» — с ухмылкой произнес он, намасливая и расчесывая волосы.

«Какой же ты козел, Кудрях», — с кривой усмешкой вздохнул Ретт, застегивая ремень потуже.

Так что на праздник они явились и провели добрую его половину вместе. Вместе пришли на поляну, под руку шатались меж гостей, даже к столу, где отдыхал друид, Астарион привел Ретта за ручку. Ретт на прощанье поцеловал его в висок. А впереди еще танцы, и выступление, и трапеза… Ох, сколько моментов, чтобы разбередить друидское сердце. Надо же выяснить наконец, каким любовным догматам верен этот большой и нежный медведь.

Попутно узнав много всего интересного о любовях более близких и менее болезненных. Хотя… как сказать.

«Чк. Я предлагаю им бурю, а они довольствуются дождичком, — проворчала Лаэзель, тряхнув туго заплетенным косами; в честь праздника Ретт нарядил ее в подобие кафтана. — Что толку от дьявольской внешности, если за ней скрывается ангельская душа? Наш Клинок, видимо, совсем затупился».

«Пойду его проведаю», — заявила Карлах и тут же бросилась к озеру.

«Тебе легко говорить, — хмуро произнесла Шэдоухарт, аж привстав. — Не тебя дьяволица загнала в ловушку».

«Милая, не стоит…» — заквохтал Гейл, приобняв ее за талию.

«Да, ты права, — произнесла Лаэзель, чуть сощурившись. — Я никогда бы не повелась на ее лживые наветы. Я не спасу Уилла, но дам ему то, что ему нужно больше всего — забвение. Моя сила станет для него щитом от мира».

«Отстань от Уилла, немедленно, — повторила Шедди, сверкая глазами. — Он чистая душа, ему нет до этого дела. Ты его только расстроишь!»

«Я уже поняла, — пожала плечами Лаэзель. — И все же жаль. От его вида кровь пламенеет в жилах».

На это шаритка не нашлась, что ответит. Милая девочка, неизвестно с чего, но она привязалась к рогатому болвану — почти как к Ретту, только более нежно. Видимо, решила играть роль боевой старшей сестренки. Хм-м-м. Кстати, о бое.

«О, дорогая, — воскликнул Астарион с кокетливым смешком. — Я ранен в самое сердце. Мне казалось, ты предпочитаешь кого-то более… опытного».

Лаэзель неожиданно внимательно посмотрела на него. Жутковатые — и удивительно манящие — гитские глаза пронзили его насквозь.

«Да-а, — выдохнула она спустя время, когда грянули первые музыкальные аккорды и все отвернулись к импровизированной сцене. — Это было бы замечательно. В тебе есть сила, в тебе есть злость. В тебе есть огонь. Это могло бы стать шедевром экстаза».

«Так почему бы ему им не стать? — прошептал Астарион, воспламенившись — неожиданно даже для самого себя. — Найди меня после праздника. Я знаю одно укромное место. Тут, в лесу, неподалеку…»

«Нет, — ее рука крепко сжала его повыше локтя. — Лес холоден и опасен. Я знаю руины. Хорошие руины, где тепло и сухо. Я отведу тебя туда».

Командный тон. Вы оседлаете меня, госпожа китрак? В… кхм… ваших руинах. Странный выбор, на самом деле… Ладно, это неважно — время пришло. Выход музыкантов. Выход Ретта. После бессмысленных свитоплясок (в которых его швыряло по всей поляне меж танцующих, как горящее ядро по полю меж гоблинов — спасибо, матушка Кей!) небольшое выступление непризнанных талантов обещало быть, как минимум, любопытным. Ретт сказал, что желает показать что-то особенное. И…

Что ж… Он показал.

Разумеется, он слышал, как атаман пел. Короткие баллады, лирические песни, забавные анекдоты. Его хрипловатый баритон со странным резковатым акцентом густым маслом лился в уши, смазывая тело изнутри. Но чтобы так. Так… долго, так… чувственно, так… проникновенно. Астарион понял, что на несколько мгновений в прямом смысле слова забыл, что нужно дышать. В какой-то момент Ретт сошел «в зал», продолжая петь — при этом не потеряв ни ритм, ни темп! — и приблизился к ним, застывшим и ошалевшим от шока. Положил ладонь на его плечо и крепко сжал; неизвестно почему, но это место еще долго потом горело. Ретт добавил в пение элемент драмы — легкие эмоциональные вставки там, где они были уместны. Таких мест было много. Еще бы — в истории о братстве, любви и предательстве.

Астариону не понравилось. Совсем-совсем! Слишком болезненно, слишком жизненно. Слишком лично. Лучше бы этот идиот сгнил в темнице! Что толку ему теперь жить? Разве что для мести… Но он отказался от нее!..

«Вот те раз, — сказал на это Ретт. — Так ты любишь, когда все заканчивается хорошо? Не ожидал».

«Что? Нет! — возопил Астарион; они ненадолго остались одни, Ретт был бледноват, он тоже. Оба слегка дрожали. — Просто все это было… чересчур сентиментально. Исполнение — выше всяких похвал. Но смысл…»

Ретт только слабо улыбнулся. Прозрачно-голубые глаза затянула легкая поволока, загорелые ладони небрежно выбивали табак из трубки. Не зная, что еще сказать, Астарион выпалил:

«Эта ночь будет отдана чудеснейшему гитьянскому созданию».

«Вот как», — произнес Ретт.

«Встреча эта обещает доставить мне наслаждение свыше любого астрального плана. Драгоценная мартышка знает толк в искусстве любви».

«О, да, — кивнул Ретт — с очевидным знанием дела. — Вне всяких сомнений».

Это полоснуло, как нож. Астарион почти почувствовал вкус крови во рту — должно быть, просто прикусил губу или что-то в этом роде… Как легко Ретт это сказал. Как безразлично. Верно, мысли заняты другим. Другим. Тем, кому сегодня уже он отдаст всю эту ночь. Всего себя. Не к нему ли он так спешно собирается?.. Не уходи, вдруг пронеслось в голове — и правда потекла из него кровавым потоком. Останься. Повернись, поцелуй, проводи меня в свою палатку и сделай со мной все, что только вздумается. Забудь о нем. Его любовь – фарс. Не предавай меня. Не бросай меня. Посмотри на меня. Посмотри же, ну!.. Ретт посмотрел. И грустно улыбнулся. От этой улыбки невидимая рана заныла просто невыносимо.

Ретт попытался его обнять, но Астарион не дался.

«Кудряш».

«Не надо».

«Ты мне очень дорог. Слышишь? Очень, очень дорог».

«Мне пора идти».

«Прости меня».

«Ни за что».

«Я страшный дурак».

«Не льсти себе».

«Так… надо. Просто поверь мне. Братец, прошу. Так будет лучше».

Астарион кивнул и пошел прочь, сквозь ночь, восторженные вопли толпы и ослепляющий свет костра. Внутри — зияющая ноющая пропасть. В палатке он переоделся и надушился как следует, а еще хлебнул вина с кровью — для храбрости. Внезапно его нос уловил… аромат. Нет, даже его отголосок. Запах меха… Его уверенность дрогнула. Что если ее не пустить? Что если сказать, что перебрал и сегодня не хочешь никого? Что никогда этого не захочешь?..

И просидеть сычом в духоте, пока другие наслаждаются заслуженной наградой. Мама Кей с болваном, миледи Шедди с Книгочеем. Остаются только они с Лаэзель. Злющие, колючие. Неприкаянные… Быть может, поэтому она выбрала его?

«Пойдем», — как звук рога на битву — или колокола на виселицу.

Разумеется, он пошел. Место, куда она его привела, действительно выглядело весьма… мило. Эта развалина стояла на месте их старого лагеря; когда-то это, должно быть, было что-то вроде небольшой дозорной башни. Сохранился первый этаж и несколько стен второго. Крыша обвалилась; дерево сгнило, пол растрескался. Ветер не попадал сюда, но было прохладно и пахло, как в подвале. Однако гитка подготовилась: разложила спальники, разожгла камин так, что жаром пыхало до самой середины комнаты. В самом деле было сухо, в самом деле было тепло. А вот безопасно…

Она подвела его к руинам и попросила подождать. Еще один краткий миг колебаний. Чего ему стоило развернуться и убежать? Но как потом смотреть ей в глаза наутро? Она поднимет меня на смех! Так что Астарион стоял, чувствуя легкий мандраж. Короткий звук позвал его внутрь. Когда он вошел, она вышла к нему. Нагая и блестящая от масла, точно крепкое длинное копья, натертое и готовое к битве. Болотно-зеленые глаза мерцали в тусклом свете огня. Хищно, как ему показалось. Нет, подумал он беспомощно. Не хочу. Выбор сделан, поздно поворачивать назад. Однако не успел он упасть перед ней на колени — быстрее, быстрее, в спасительное оцепенение!.. — как она обвилась вокруг него лозой и уложила на спину.

Что я творю, подумал он, когда с него стянули колет. Что я делаю? На мгновение ему захотелось оттолкнуть ее, укусить, ударить и сбежать, и плевать на то, кто что там подумает!.. Лаэзель это словно почувствовала. Она в принципе оказалась на удивление… чуткой. Она была терпелива, она не спешила. Не спешила его целовать, не спешила обнимать, даже прикасалась без особой страсти. Астарион попытался ей подыграть, изобразить невероятное возбуждение, но Лаэзель сказала: «Чк». И он притих. Ее методичность и сдержанность почти убаюкали его… когда она внезапно провела языком по его шее.

«Гитьянки знают свое тело в совершенстве, — шепнула она ему на ухо — и тут же прикусила его, пустив табун мурашек. — Это наш инструмент, мы используем его мастерски с малых лет. Я знаю, на что я способна и чего я хочу. Вопрос. Чего хочешь ты? Скажи, и это будет исполнено».

Святые небеса. К нему вернулась дрожь. Озноб? Страх? Астарион смотрел в гитское лицо. В любых других обстоятельствах он назвал бы его уродливым или как минимум неприятным — его отталкивали все далеко нечеловеческие лица. Однако Лаэзель… Лази, как говорил Ретт… это ее выражение…

В горле было очень сухо.

«Это правда? — вырвалось внезапно само собой; гитьянки бросила на него внимательный взгляд. — Ты и Ретт. Это правда?»

Ему нужно знать. Ему станет… легче, если он узнает. Если он поймет. Почему она? Почему он?!.. Лаэзель молчала. Нетипичная реакция для типичного гитьянского воина. Разумеется, это ерунда. Больная фантазия, которую ты выдумал от ревности. Как там говорил Ретт? Его проклятье – чрезмерное воображение, да?..

«Да», — произнесла Лаэзель негромко.

Оу. Оу. Холодное сердце ухнуло в желудок.

«Ретт не любит женщин», — иначе давно бы склеил кого-нибудь из девчонок.

«В постели мы можем стать кем угодно, — спокойно сказала Лаэзель; ее гладкие жилистые пальцы мягко коснулись его живота. — Ретту нужен был ориентир. Нужна была сила — и мгновение покоя. Я стала все этим для него. Я стала для него мужчиной».

И могу им стать для тебя, говорили ее глаза. Почему бы нет? Хрупкая на вид, на деле Мартышка была крепка, как скала. Он мог закрыть глаза и представить кого угодно. Мог представить кого угодно кем угодно. Каким был бы Ретт, родись он гитом? Возможно ли это?

Святые небеса, что ты несешь?! Живот скрутило так, что заныли старые раны. Астарион крепко зажмурился.

«Нет, — выдохнул он, не открывая глаз. — Я… не хочу. Я-я… не знаю…»

«Тихо, — раздалось над ним во мраке. Твердо, уверенно, но ровно, спокойно. — Не говори, не думай. Чувствуй».

Да… Да. Так будет лучше всего. Все, что произошло дальше… Э-это даже трудно было назвать сексом. Астарион ожидал… ну, хотя бы головокружения. Приятной боли. А получил сеанс долгого — и, надо признаться, — глубоко массажа. От которого из глаз посыпались искры, а с губ сорвался сдавленный стон. Ему не нравилось кричать в постели. От шума у него быстро начинала болеть голова. Был ли он таким всегда? Стал ли таким после сотен лет фальшивых воплей? Как сильно он изменился за эти годы?.. Лаэзель стерла его слезы с щек и расцеловала лицо, а когда он скользнул к ней — навалился вернее, ноги и руки подогнулись — мягко уложила на грудь и запустила пальцы в волосы.

Дрожь сотрясала ему позвоночник.

«Н-неудивительно, что вы с Реттом подружились», — выпалил Астарион, усмехнувшись дрожащими губами.

«Мы сошлись в стали и крови, а после познали друг друга в непререкаемой честности, — негромко произнесла Лаэзель. — Плоть стала для нас всего лишь способом успокоить внутренний жар. Тогда у Ретта еще не было тебя».

«Теперь у него Хальсин», — прошептал Астарион пустым голосом и зарылся носом в ее сильную шею.

«Ему еще предстоит быть взвешенным, — твердо произнесла Лаэзель, расчесывая ему волосы пальцами; от нее пахло рекой, оружейной смазкой и каменной крошкой — изумительно свежо… — Любовь в отдалении и вблизи — разная любовь. Знакомство только началось, кто знает, что оно сулит. Ретт всегда может выбрать — у него есть достойная альтернатива».

Святые небеса. Она утешает меня. Подбадривает скорее, но все одно. Астарион хотел ее укусить — даже открыл для этого рот. А вместо этого заплакал. Так позорно и жалко, что аж тошно. Вскочив, прямо так, обливаясь слезами, он пошел к своим вещам и принялся одеваться.

«С-спасибо за ночь, — обернувшись, манерно поклонился он — так, что едва не упал. — З-замечательно. Все было. П-просто з-замечательно».

Лаэзель молча встала, отобрала у него колет и отвела обратно на спальник. Во второй раз все было куда острее; ему даже удалось сделать ей приятно. А главное — наконец-то успокоиться.

«Вы, мужчины, эгоисты», — заявила Лаэзель, когда они уже одевались.

«Почему?» — спросил Астарион не без интереса; теперь ему рядом с ней было почти уютно.

«Все это время вы совсем не думали о нас, — тонко улыбнулась Лаэзель — и он все понял. — Я лягу с тобой. Мое тело так и поет о тебе, а ты все еще жаждешь насыщения».

«Я вампир, дорогая, — хмыкнул Астарион, помогая ей затянуть ремень потуже. — Это мое проклятье. Но я не против. А если ты еще подаришь мне пару глотков красненького…»

«Чк, — Лаэзель вздернула носик, и он решил, что проиграл. А она сказала: — Не больше пяти глотков. Я должна быть всегда готова к битве».

«Тресни меня, если я захочу выпить больше», — хохотнул Астарион, и она поцеловала его в лоб.

Она похожа на Ретта, пронзило мозг, когда она взяла его под руку. Его сила, его уверенность, его напористость. Вот почему я… Он не додумал — не хотелось. Впереди долгий переход к палатке, не наткнуться бы на кого. Например, на Кей с Уиллом, кувыркающихся в озере. Астарион видел, как ветеран то и дело хватала колдуна за рога и бока, а он улыбался и, слегка прихватывая ее руки, целовал локти и запястья.

«Дети, — произнесла Лаэзель; в ее голосе звучала странная нотка. — Мы должны следить за каждым их шагом. Когда уходят родители, их место…»

Она не успела договорить. Внезапно над лесом пронесся оглушительный вой; от него всполошились задремавшие в камышах утки и охотящиеся в кронах совы. Уилл с Карлах перестали плескаться и напряженно переглянулись. Астарион встал в боевую стойку, даже не задумавшись. Это еще что за?..

«Мой нож в палатке», — прошептал он, пристально всматриваясь в темноту.

«Хорошо, — прошептала Лаэзель хмуро. — Ты не опозоришься, кинувшись с ним на медведя».

«Медведя? — Астарион поднял брови. — С чего ты взяла, что…»

Рев повторился, и в нем действительно было много от звериного… но и от человеческого, надо сказать, тоже. Это какой медведь будет кричать человеческое имя посреди ночи?

Вопрос риторический.

«Пошли, — бросила Лаэзель под оглушительный хохот и пронзительный свист, донесшийся с озера. — Мы на опасной территории».

«В опасной близости от медвежьих объятий, ха? — сально ухмыльнулся Астарион. — Я думал, ты любительница укрощать зверей».

Тем не менее, он действительно, не думая, пошел вперед — и этим сам себя подставил. Твердая рука ткнула его в плечо так, что он потерял равновесие, а после схватила за локоть и развернула к себе. Мир закрутился, колени оцарапал кустарник. Губы впились в губы, и Лаэзель прижала его к громадному стволу. Этот раз был нечета всем предыдущим. Никаких пальцев, языков и губ… точнее, и они тоже, но теперь по прямому назначению. Он долго вбивался в нее, прижимая к дереву и кусая за ухо, после чего она свалила его на землю и оседлала, как китрак красного дракона. Астариону на миг показалось, что он способен пыхать огнем. В конце она сумела так извернуться, чтобы достать до его входа. Его затрясло, зубы стукнули о зубы.

Ее поцелуй отдавал мускусом и почему-то жимолостью.

«Что это?» — спросила Лаэзель, когда они добрались до палатки и разделись.

Праздник кончился, дражайшие гости соизволили вернуться в Рощу. Миледи с Книгочеем давно спали, Кей и Уилл, видимо, решили прилечь у пруда. Шкряб сопел рядом с Медвесычом. Одна из палаток пустовала.

Они вернулись никем не замеченные.

«М? А, это, — Астарион поморщился и потянулся за покрывалом. — Стих. Подарок Казадора. Еще один его… садистский акт. Не обращай внимания, милая. Ложись».

«Язык напоминает дьявольский», — проронила Лаэзель, подбивая подушку.

«Дьявольский? — удивился Астарион — Ретт ни о чем таком не говорил. — Черт его знает, что могло прийти больному старику в голову. Не думай, дорогая. Ложись. Завтра трудный день…»

На последнем слове у него сел голос — он увидел их. Друид, завернутый в какие-то лохмотья, неловко прошел в палатку. За ним — Ретт. Галантно придержав старику полог, он зашел в палатку и обернулся, чтобы задернуть полотно. И глянул в его сторону. То ли почувствовал, то ли просто решил в последний раз за день окинуть дорогой лагерь хозяйским взором. Неважно — их глаза встретились. Они смотрели друг на друга. Всего пару мгновений, но, боги, какими же долгими они казались. Ретт был взъерошен, помят и словно бы растерян. Ретт улыбнулся ему. И странная эта была улыбка. Сонная, сказали бы другие. Натянутая, больная, сказал бы тот, кто хорошо его знал.

Как было не улыбнуться в ответ?

«А ты сам?» — вкрадчиво произнесла гитьянки.

Я тоже, моя милая. Утро вечера мудренее. Не о чем думать, завтра настанет новый день. Кошмары обратятся в прах, мир будет взвешен на весах, а выбор будет сделан. Быть может, новый. Быть может, старый. Кто знает. Быть может, простой красивый план не так уж и «похерился». Она права, подумал Астарион, прижимаясь спиной к гитской груди. Ретт еще может выбрать. Ему придется выбрать — ведь мечта оказалась не так идеальна, как он думал. О, эта улыбка. О, этот жест, когда он закрывал палатку. О, это выражение в прозрачно-голубых глазах… Оно сказало больше сотни слов.

Ничего. Я все исправлю, милый. Мы все исправим.

Ты — невероятный дар, я не упущу тебя. Ты — ценнейший актив, я не продам тебя. Ты — мой. Просто мой. Во всех смыслах. Ему придется за тебя бороться — именно бороться. Такого, как ты, нельзя резать по кускам. Ты не хлеб, в конце концов!.. Однажды ты устанешь. Однажды он ошибется. Я буду рядом. Я — твой. Целиком и полностью. Нужно лишь продумать все как следует. Настоящий план стоит просчитывать на несколько шагов…

***

На следующее утро они разбили целую груду тарелок и сломали лагерный котелок. Во многом виновато зверье, но не досмотрели за ними они, так что… На Гейла было жалко смотреть; Ретт пообещал купить ему новую утварь.

«Змея еще не покинула логово, господин мой, — произнес Астарион, положив подбородок на атаманское плечо. — Позвольте мне сходить за новыми котлом — а заодно и припасами. У нас их не так много. Вряд ли хватит для долгого перехода под землей».

«Я пойду с тобой, — сказал Ретт, попыхивая трубкой. — Много тащить, еще надорвешься… Эй, Кудрях, да ты весь светишься! Колись, чего такое?»

Астарион смерил неловко выползающего из палатки и натужно кряхтящего Хальсина коротким взглядом — и нежно улыбнулся своему атаману.