Тихое прибежище оказалось не столь тихим, как они ожидали. Помимо неумолкающего ветра, незримо снующего меж темных скал, и бесплотных воплей подземных существ, в развалинах храма то и дело слышался едва уловимый шелест. Словно бы сами камни шептались о чем-то; кто знает, о чем и к кому обращен был их шепот. От него не исходила угроза, скорее степенное умиротворение. Уверенный покой, посещающий война, в миг когда он глядит на вражий стан с вершины высокой башни. Битвы не избежать, однако до рассвета еще далеко. Еще есть время перевести дух.

Впрочем, далеко не на всех в лагере бывшее селунисткое пристанище действовало столь же умиротворяюще.

— Что ты там бормочешь, дитя? — отчетливо, но негромко спросил Хальсин.

Шэдоухарт примолкла и бросила на него косой взгляд. Они сидели близ подъемной решетки, ожидая возвращение атамана с похода. Почти сразу после пробуждения Ретт, умыв лицо сотворенной водой и перекусив тем немногим, что осталось у них из запасов, отправился на разведку — очень уж ему захотелось обследовать «странные утесы» близ правого крыла храма. «Больно там темно — даже для Подземья». С собой атаман взял Лаэзель, Гейла и Уилла, оставив на попечение Хальсина всех остальных.

«Вести себя хорошо, — напутствовал он, грозя пальцем хмурому Астариону, ухмыляющейся Шэдоухарт и лыбящейся Карлах. — Ручки мыть, за лагерем следить, Хальсину помогать».

«Заметано, солдат, — лихо кивнула Карлах, стиснув бледного эльфа и шаритку за плечи. — Понятно, детки? Слушаемся папу-друида!»

«Звучит заманчиво», — тонко улыбнулась Шэдоухарт.

«Пф. Всенепременно», — криво ухмыльнулся Астарион.

С тех пор прошло несколько часов — весьма тягостных для Хальсина. Карлах, что так приглянулась ему еще в Роще, осталась в малом зале, перебирая оставшиеся припасы и затачивая оружие к бою. Шкряб и медвесычик присоединились к ней. Так что бывшему верховному наставнику выпало сомнительное удовольствие оказаться в компании шаритки и бледного эльфа.

— Разве не очевидно? Вспоминает рецепт супа к ужину, — скучающе заявил Астарион. Он сидел на ветхой скамье близ подъемного рычага и точил меч, что не так давно вытащил из алтаря дроу недалеко от храма; темный тонкий клинок с выгравированными на нем витиеватыми символами почти пел под его умелыми пальцами. — Гейл, как вернется, обещал устроить ей экзамен. Не так ли, милая?

— Селунэ, — произнесла Шэдоухарт, словно не слыша его. Бледно-зеленые глаза неотрывно глядели на высокую гордую статую в центре зала. — Здесь властвует Лунная ведьма. Леди Шар да простит меня…

«Ах, вот оно что». Неприятный холодок пробежался по холке, и то был явно не подземный ветер. Хальсин прочистил горло.

— В древних текстах попадались мне слова, — медленно произнес он, — о том, что Шар и Селунэ есть две стороны одного целого. Противоположности, извечно единые — и абсолютно равные друг другу.

— Глупость, — заявила Шэдоухарт, мотнув вороной косой. — Тьма никогда не будет равна свету. Тьма успокаивает и согревает, дарует убежище и покой, в то время как свет разрушает, рвет и испепеляет.

— Тяжело спорить… — протянул Астарион, разглядывая желобок посередине темного клинка. И, вскинув взгляд, резко ухмыльнулся. — …было бы. Мне. Несколько месяцев назад. Но сейчас, признаюсь, я бы предпочел нежиться под лучами яркого теплого солнышка, а не прозябать в этой ледяной непроглядной бездне. Без обид, моя драгоценная.

— Я и не сомневалась, — тонко улыбнулась Шэдоухарт, чуть сощурившись и склонив на бок хорошенькую головку. — Есть только одно божество, которому ты искренне поклоняешься — ты сам. Веры в тебе ни капли, только эгоизм, наглость и тщеславие. Без обид, мой бледноликий.

Губы «бледноликого» продолжала кривить широкая ухмылка, однако взгляд красных глаз потемнел. Рубиновый оттенок, цвет пролитой крови… «Этого еще не хватало!»

— А сколько веры в тебе? — произнес Хальсин, равно чтобы отвлечь бледного эльфа и выразить собственные мысли. Давно и тщательно скрываемые. — Ты твердишь догматы своей богини, точно правильная ученица слова строгой наставницы — но понимаешь ли, в чем их суть? Вера без разума, что лезвие без рукояти — равно опасно, как для врага, так и для тебя. В особенности, когда речь идет о леди Потерь.

— Ты меня осуждаешь, друид? — Шэдоухарт приподняла бровь, не переставая улыбаться. — Ты? Тот, кто рабски предан своему рогатому лесному божку?

— В моей любви к Сильванусу нет ничего от принуждения, — подчеркнуто сухо произнес Хальсин, глядя на девчонку исподлобья. — Мне он и наставник, и отец… и твоему атаману, если ты плохо помнишь.

— Прекрасно помню, — отрезала Шэдоухарт, и ее глаза вспыхнули нежданно ярко. — И я уважаю его выбор. А Ретт, в свою очередь, помнит и уважает мой. Тебе, старик, было бы неплохо у него поучиться.

Зверь внутри заворчал, однако Хальсин разом успокоил его. «Она всего лишь дитя, взращенное жестокими воспитателями. Ее идеи — их идеи, ее уста повторяют их слова». Раздражение сменило волнение, смешанное с беспокойством.

— Столь истая преданность похвальна, — осторожно произнес Хальсин. — Я не упрекаю тебя за нее, лишь прошу не возводить ее в абсолют. Не дай оторвать себя от земли.

— Спасибо за совет, папа, — сладким голоском пропела Шэдоухарт. — Но я и сама могу…

— К слову, о земле, — проговорил Астарион, вскочив на ноги. — Неплохо бы поднять решетку — и, желательно, побыстрее.

— Что ты видишь? — выпалил Хальсин, поднялся за ним и поморщился — бедро все еще отдавало болью.

— М-м, небольшой отряд, — сообщил Астарион. Прикусил губу и добавил: — И большого минотавра.

«Отец-дуб, он прав!» Видно, тварь догнала их — или, быть может, даже поджидала — у самого аванпоста. В отдалении раздался громогласный звериный рев, посыпались первые всполохи заклинаний и послышался приглушенный, но отчетливый крик: «Прикрывай атамана!» О, Ретт…

— Наверх! — приказал Хальсин шаритке и эльфу. — Отвлеките тварь! Карлах! Сюда!

— Иду, иду, иду! — крикнула воительница преисподней, в три прыжка оказавшись рядом с ним. — Давай-ка, старик, навали-и-ись!..

Подъемный рычаг проржавел насквозь. Поднять его было трудно, а сотворить шипастую поросль — еще труднее. Хальсин с досадой осознал, что еще не до конца оправился. От второго заклинания — липких лиан — у него закружилась голова, так что подкосились ноги. Ему слышался отчаянный рев. Чудовище билось в лианах, что карась в рыбацкой сети. Вокруг него плясали темные фигурки, а с вершины подъемной решетки на него лился град стрел и заклинаний. Впрочем, последний удар урвала Карлах. Взревев едва ли не громче, чем минотавр, воительница ада бросилась в самую гущу боя. Хальсин увидел блеск ее топора, услышал хлюпающий хруст — и чудовище, хрипя и сопя, свалилось навзничь.

— Моя огненная!.. — раздалось в отдалении, громко и радостно.

— Здорово, солдат!.. — был ответ, ровно такой же.

— Ретт! — позвал Хальсин, поманив его рукой. — Скорее! Сюда!

— Да-да! — крикнул Астарион. — Скорее иди сюда! У нас уже сил нет терпеть твоего дурида!

«Вот заноза. Откуда у Ретта берутся силы терпеть твои остроты?» Впрочем, сейчас было не до обид. Едва отряд оказался под сенью храма, стало понятно, что поверженный минотавр был меньшей из назревших проблем. Большая упала Хальсину на руки, мелко дрожа и обливаясь потом.

Ретт изнывал от лихорадочного жара.

***

Знание о неведомом ночном госте достигло Хальсина весьма… своеобразным образом. Спустя несколько дней после того, как они снялись со стоянки близ Рощи, в глухую холодную ночь Ретт влетел в палатку, что они делили на двоих, весь трепеща. «Я не должен сегодня уснуть, — диким голосом прорычал он. — Сделай так, чтобы я не уснул!» Его бил озноб, кожа его пылала под стать его потемневшему взору, и с него градом шел пот. Хальсину не удалось вызнать у него ничего — ни напрямик, ни исподволь. А после для этого не осталось ни сил, ни желания.

Отец-дуб, те полночные часы, казалось, длились целую вечность. Верный своему слову, он изо всех сил старался отвлечь своего атамана — и тот не остался в долгу: Ретт будил его каждый раз, стоило Хальсину смежить веки. И хоть Матерь-Природа равно одарила их обоих редкостной выносливостью, под конец ночи они не могли ни слово сказать, ни толком пошевелиться. Голова Хальсина гудела, мир перед глазами плыл, а тело ныло так, словно ему посчастливилось пешим ходом пересечь Перевал и проплыть несколько миль против течения Чионтара. «Надеюсь, — обессиленно подумал он, прежде чем соскользнуть в ласковую темноту глубокого сна, — Ретт будет доволен».

Увы, нет. Точнее, не в полной мере. «Это было божественно, ты просто превосходен, — с истым чувством заявил парень, зацеловывая его колени — и одновременно с тем сурово хмурясь. — И это зрелище только для меня. Не надо никаких иных лиц, будь они хоть трижды нашими спасителями. Понял меня, больной ублюдок? Еще раз сунешься ко мне в башку в такой момент, и я исполню предписание Королевы Трупешник! В точности!»

Так ему приоткрылась еще одна тайна — как самого Ретта, так и всего отряда. Еще одна грань бремени владения мозгоедской личинки.

— Вот, — произнес Уилл и подал Ретту миску с теплым бульоном. — Выпей разом, как лекарство.

— Странно, что только ты ощущаешь недомогание, — заявил Гейл, с напряженным вниманием вглядываясь в лицо своего атамана. — В прошлый раз симптомы цереморфоза проявились у нас всех — в той или иной степени. Может быть…

— Благодарю, книгочей, — прохрипел Ретт, отпив немного из миски, и, скривившись, вытер рот дрожащей рукой. — Бу-э. Прости. Очень вкусно. Но… бу-э.

— Разом, — повторил Уилл мягко. — Как лекарство.

— Не мог бы ты наколдовать воды, Гейл? — попросил Хальсин, расчесывая золотистые влажные волосы. — Нет у кого тряпицы?

— Вот, — сказала Лаэзель, вынырнув из темноты, и произнесла сурово: — Одной воды недостаточно. Его сведет судорогой, его будет бить озноб. Нужно масло, чтобы расслабить мышцы, и лекарство, чтобы сбить жар.

— Как я понимаю, Ретт пройдет только первые этапы обращения, — выдержав паузу, заметил Гейл. — Это займет не слишком много времени, так что, я полагаю, столь радикальные меры не требуются.

— Я полагаю, вашей расе не требуется мозг, — бросив на волшебника надменный взор, прошипела Лаэзель. — Эти «первые этапы» длятся целые часы. Его мышцы будут гореть, его кости будут ныть. Его будет изводить лихорадка и нестерпимая боль. И ты хочешь, чтобы он прошел через все это без какой-либо помощи?! Каньйак!

— Тише, моя китрак, — пробормотал Ретт, смежив веки. — Не драматизируй. Впрочем, от капельки исцеляющего я бы не отказался.

— Я принесу, — тут же выпалил Лаэзель и, чеканя шаг, направилась к своей палатке.

— Ох, как топочет, — хмыкнул Ретт и откинул голову назад с легким стоном. — Сейчас половину лагеря разбудит. Не хотелось бы — Шедди меня сожрет не хуже любого мозгоеда.

— Ты сказал, что тебе стало лучше? — спросил Уилл с легкой усмешкой.

— Нет, — ответил Ретт с кривой ухмылкой. — Я сказал, что все прошло.

Точно в насмешку, его скрутило легкой судорогой, и Хальсин мягко провел по его лбу тряпицей, стирая пот. Атаман тяжко вздохнул. Они сидели около широкой медной жаровни на развернутых спальных мешках: Гейл послеживал за тушенкой из мяса глубинного ротэ, Уилл очищал от грязи и смазывал рапиру, Ретт полулежал, опираясь Хальсину на грудь.

Взгляд прозрачно-голубых глаз затянуло мутной дымкой.

— Насчет хранителя, — произнес Ретт хрипло. — Я попросил его следить за вами. В первую очередь. За мной — в последнюю.

— Ретт! — воскликнул Уилл с осуждением и беспокойством.

— Не удивлен, — хмыкнул Гейл, спокойно и слегка раздраженно.

— Это не слишком мудро, дитя, — проговорил Хальсин, мягко, устало.

— Что важнее — группа или индивид? — нежданно резко бросил Ретт и, не дожидаясь ответа, промолвил: — Абсолютное Зло, видно, страстно меня возлюбило, так и жаждет заполучить в липкие осьминожьи объятия. Приказ о моем обращении приходит чаще, чем о вас всех вместе взятых. Пускай так. Защита стоит. Она хуже, чем у вас, но тоже крепкая. Должна выдержать. А если нет… Ну. Уж лучше я один сойду с ума, чем вы все разом. Проще побороть, проще прикончить. Это логично.

— Если бы дело было только в этом… — протянул Гейл странным тоном.

Хальсин хотел было спросить, о чем он, но тут явилась Лаэзель с мазью, лекарством и еще одной тряпкой. Воду налили в небольшое ведро, откопанное в недрах аванпоста. По твердому настоянию девы-гитьянки Ретта раздели до исподнего, обтерли маслом, дали выпить зелье и, одев в чистую одежду, обернули в покрывало.

И все это в напряженной тишине.

— Мне неприятно, что в моей голове копошатся, Гейл, — произнес Ретт наконец, слегка нахмурившись. Неясно — от боли или раздражения. — Еще неприятней, что эта зараза что-то упорно от нас скрывает. Чего, к слову, как раз таки не скрывает!

— У нас нет выхода, мы должны ему довериться, — внезапно произнесла Лаэзель, присев рядом с его спальником.

— Вот-вот! — волшебник воздел палец с довольным видом. — Чьи слова?

— «Должны» и «хотим» разные вещи, — заявил Ретт и поморщился, как от зубной боли. — Не буду говорить много. Сам знаешь из-за чего. Скажу только, что мне милее тот, кто желает мне зла и честно в этом признается, чем тот, кто отмалчивается до последнего, будь он хоть ангелом-хранителем во плоти.

— Это понятно, — терпеливо, словно обращаясь к малому ребенку, произнес Гейл. — Однако силы, которые он может дать…

— О, боги, не превращайся в Астариона, — буркнул Ретт, зарываясь в покрывало с носом — его начала бить дрожь. — И без того тошно.

— Но…

— Дно.

— Как прошла разведка? — как мог (как умел) ненавязчиво вклинился Хальсин. — Вы нашли что-нибудь?

— Одного монстра и дюжину дроу, — хмуро ответствовала Лаэзель, меняя тряпку на лбу Ретта.

— А еще небольшой баул с припасами и пригоршню здешних ягод, — с улыбкой добавил Уилл, подкладывая в огонь немного грибного трута. — Гейл сказал, хочет их изучить.

— В какой-то из книг я прочел, что они обладают седативными свойствами, — пробормотал Гейл и кашлянул неловко. — Я… В последнее время меня беспокоит неприятное покалывание в груди. Признаюсь, это несколько… тревожит. Нам и без того хватает проблем, так что я подумал, что неплохо бы найти средство, которое…

— Переложи свой спальник подальше от спальника Шедди, — пробурчал Ретт из-под покрывала — Хальсин и не заметил, что он забрался туда по самую макушку. — Покалывание исчезнет влет.

Буря возмущения, разразившаяся после этого заявления, быстро утихла, когда стало понятно, что это было последней связной мыслью атамана на этот вечер. Цереморфоз взял свое — сильное загорелое тело била крупная дрожь, сводило мощной судорогой и почти выгибало дугой. Иногда Ретт стонал, иногда шептал еле слышно. В конце концов, Хальсин решил остаться у огня, пообещав позвать на помощь, если атаману станет хуже. Троица разошлась не сразу. Уилл принес из своей палатки еще одну подушку, Лаэзель набрала еще одно ведро чистой воды, Гейл снял с огня тушенку и оставил томиться в одной из расселин. И все, перед тем как уйти, бросили на Ретта взгляд — равно усталый и сочувственный.

***

Едва они остались одни, Хальсин лег рядом с Реттом, обнял его и впал в чуткий транс. Ветер выл над их головами и стонал в разверстых щелях старой кладки. Невидимые подземные существа кричали где-то в далеких мрачных глубинах. Подземье жило, как жила Роща, и ему не было дела ни до их радостей, ни до их горестей. Через несколько часов Ретт зашевелился в его руках. «Кажется, жар спал», — подумал Хальсин и коснулся его лба тыльной стороной ладони. Выдохнул с облегчением.

— Как ты? — шепнул он тихонько, приглаживая золотистые волосы. — Тебе лучше?

— Да, — прохрипел Ретт и попросил ломко: — Пить.

«Все, что захочешь, дорогой мой». Хальсин помог своему мальчику сесть и нагрел ему миску воды, сдобрив ее медом и специями. Не чай, конечно, но тоже неплохо, Ретту явно пришлось по вкусу. Несколько мгновений он просто сидел, неспешно потягивая отвар и отстраненно разглядывая паутину трещин на каменных плитах.

И вдруг произнес, опустив взгляд в миску:

— Знаешь, что самое противное в этом?

— Ты про воду? — с легкой улыбкой спросил Хальсин, и Ретт фыркнул.

— Если бы, — покачал он головой и, разом допив, заглянул ему в глаза. — Я повязан с ним намертво. Я не могу его послать, не могу от него скрыться и не могу с ним спорить. Он сплошь прав, он всегда рядом — он мне нужен. Жизненно необходим. Я на игле, нанизан на нитку — мы все! — и не слезть, не ухватиться, не порвать!.. Не за что, нить бесплотная, ускользает из пальцев… Ты понимаешь?

«Он, видно, еще не до конца проснулся. Мысль скачет с одной на другую». Однако смысл кристально ясен. Ненадежный союз супротив всяких желаний и устоев. Неизвестность, обернутая в острую нужду и сомнительное доверие. Их круг во главе с Иерофантом первое время тоже недолюбливали этих странных арфистов, повсюду сующих свой длинный нос… знали бы они тогда, что…

— Да, — произнес Хальсин уверенно, глядя своему мальчику в глаза. — Я понимаю.

— Это… только капризы, ведь так? — неожиданно выпалил Ретт — и опустил глаза в пол. — Капризы упрямого ребенка, который привык делать все по-своему. Который не потерпит, чтобы его водили за ручку. Это неправильно… верно ведь?

«О, Отец-дуб». Это уже был другой разговор, и подтекст его был иной совершенно. Хальсин и не задумывался раньше о том, что Ретт при всем своем добродушии в глазах своих товарищей остается сосредоточием власти. Атаман, «первый из равных»… равный, но все-таки первый. «Неужто этот таинственный гость пытается навязывать ему свою волю? Или, быть может…»

— Тебя смущают его советы? — осторожно спросил Хальсин.

— Меня смущает он сам, — хмуро ответил Ретт. — Его дружелюбие, его прямота, его открытость. Он до того честен, что в его честности начинаешь сомневаться. Все эти «мы с тобой похожи», «я такой же, как ты», «у нас один путь»…

Атаман поморщился, точно лимон надкусил. Взгляд прозрачно-голубых глаз пронзал непроглядную подземную темень.

— Я чувствую, что мне в затылок направлено острие клинка, — проговорил Ретт негромко. — И я не могу ничего с этим сделать.

Я бессилен и безволен, и это выводит меня из себя. По телу Ретта прошла короткая дрожь, он моргнул, поморщился. На лицо его набежала тень, губы дрогнули в кривой улыбке, и вокруг рта собрались маленькие складки. «Он растерян, — понял бывший наставник. — Главный управитель и защитник, он не знает, как управиться с этим существом — и как защититься от него. И необходимо ли это вовсе?..» На его плечах забота о своем отряде, о своей ганзе, о которой он печется, быть может, просто из-за того, что они избрали его своим лидером. Своим атаманом. Власть для него не привилегия, но обязанность, которую нужно заслужить и которую необходимо оправдывать. Иначе, какой с него атаман?..

«Достойнейший». Хальсин обнял Ретта за плечи, поцеловал в макушку и заговорил негромко ему на ухо:

— Не будь столь категоричен. Да, ты не способен от него избавиться, но это еще не значит, что ты не можешь его контролировать. Взять хотя бы то, что ты ему тоже нужен. Быть может, даже сильнее, чем он тебе. Весь его мир — только внутренность призмы. Ему нужны твои глаза, чтобы видеть, твои уши, чтобы слышать, и твой рот, чтобы говорить то, что он бессилен сказать сам. Ваша потребность друг в друге обоюдна. С чего ты решил, что это не так?

— Он довольно часто проникает в мой разум, — помолчав, проговорил Ретт неуверенно — хотя и не столь безнадежно, как говорил до того. — Якобы просто, чтобы поговорить. Но…

— Да, это проблема, — протянул Хальсин и, подумав немного, предложил: — Может быть, проверишь его? Исподволь.

— Как? — спросил Ретт, глянув на него искоса и с интересом.

«Заговори о чем-то таком, что вы никогда не обсуждали, и оборви фразу на полуслове — пусть он продолжит твою мысль. Вверни вопрос, ответ на который можешь знать только ты — пусть он ответит на него».

— Не хочу говорить много, — ответствовал Хальсин с легкой улыбкой, нежно погладив складочку у его рта большим пальцем. — Сам знаешь из-за чего. Скажу только, что существует масса способов, и я убежден, что ты их вспомнишь — и умело воспользуешься каждым из них.

В глубине прозрачно-голубых глаз мелькнул огонек — яркий, искристый, живой. Тень покинула загорелое чело, и складки вокруг рта разгладились. Ретт тихо улыбнулся, оставил на его виске долгий поцелуй и притянул к себе за пояс, шепнув: «Не хочешь прилечь?..»

«С превеликим удовольствием». После той истории с аристократами-дроу Ретт загорелся идеей перещеголять «темнорожих остроухих» в любовном искусстве. Это звучало бы самонадеянно, если бы не оказалось вполне… реальным. Таланта и воображения юноше было не занимать, на удивление, о некоторых приемах даже Хальсин с его богатым опытом никогда не слышал. Нынче, впрочем, они обошлись самым малым. Малым — однако не менее приятным. «Тихо ты, тихо, — шептал Ретт, посмеиваясь и прикрывая ему рот ладонью. — Всех перебудишь». Прости, мой дорогой, прости… но просто… да… да, вот так… еще… Сильванус, как хорошо…

На их копошение пришлепал сонный медвесычик и с беспокойным урчанием сунул клювик к ним в спальник.

— Куда! — шикнул Ретт, шлепнув его по мордочке. — Тебе еще рано на такое смотреть. Шкряб! Чего не следишь за малявкой?..

— Скажи, а как хоть выглядит твой хранитель? — спросил Хальсин, тяжело дыша и стирая пот с загорелого лба.

Спросил больше из праздного любопытство, чем из всамделишней нужды. Ответом ему был долгий сверкающий взгляд — и заявление, выданное ровным, почти скучающим тоном:

— Как ты. Один в один.