Первейшей вещью, всплывавшей из темных глубин его памяти, при упоминании Подземья были грибы. Великое множество грибов. Их колонии, обжившие целые мили прохладного влажного сумрака, встречались чаще любых иных творений природы, будь то растение иль зверь. Грибы-гиганты, подпиравшие широкими тяжелыми шляпками каменный свод, крохотные грибочки, притулившиеся в расселинах скал, в развалинах заброшенных поселений и у подножья своих более крупных собратьев, бесчисленные мхи всевозможных форм и расцветок, покрывавшие скалы, выступы и целые плато. Грибы, истекающие едкой ядовитой жижей, грибы, выбрасывающие из себя клубы ядовитых спор, грибы, грибы, грибы…

Какими бы ни были они, всех их сопровождал характерный запашок — нечто среднее меж запахом сырого мяса и свежескошенной травы. Ненавязчивый, даже приятный поначалу, после долгих часов блуждания по извилистым подземным тропам он становится почти невыносимым. «Это как в море с непривычки, — заметил бледноватый Ретт, чуть морща нос. — В первый день — надышаться не можешь, на десятый — блевать уже тянет». На фоне «грибного душка» все прочие запахи кажутся во много раз резче — в особенности, если они давно знакомы тебе.

Оттого Хальсин влет уловил тонкий аромат перебродившей вишни с отчетливой серной ноткой. Столь же влекущий, сколь неуместный на непролазном каменистом тракте.

— Чудные духи, Кудряшка, — хмыкнул Ретт, оглядываясь по сторонам с натужной беспечностью.

— Я знал, что ты оценишь, дорогой, — хохотнул Астарион, окидывая темные скалы пронзительным взором.

— Фу, — отозвалась Карлах, махнув рукой около носа. — Откуда несет?

«Несло» с перекрестка, где тракт прерывал узкий разлом, уводящий прямиком в чернеющую пропасть. Там, около пыльных, заросших темно-алым мхом останков изящной каменной арки их поджидал незнакомец. Невысокий, едва ли выше Астариона, худощавый мужчина шагнул к ним из тьмы с приятной улыбкой на тонких губах.

— Так-так, — протянул он тягучим бархатистым голосом. — Что у нас тут?..

Одетый, как важный вельможа, и говорящий, точно заправский артист, Хальсину он не понравился сразу. И дело было даже не в елее, что он расточал каждым словом и жестом, и не в манерах, равно почтительных и снисходительных. «От кого несет?» До чего точное слово! Несет. От незнакомца несло — надменностью, фальшью, коварством. Чем-то нечистым, неестественным.

И последующие его слова нисколько не помогли делу.

— …Тропа к спасению? Или дорога к гибели? Кто знает, ведь твой путь только начался…

Откуда он взялся? С ним ни телеги, ни мулов, ни товаров. Разбойник? Но оружия при нем не видать, да и тяжеловато нападать в такой… одежке. «Быть может, он не один». Хальсин в какой уже раз огляделся, однако не приметил ничего подозрительного — скалы больно далеко, перекресток открыт всем ветрам, а за тем немногим, что осталось от арки, едва ли сможет спрятаться малыш-тифлинг, что уж говорить про бывалого головореза. Кем бы ни был странный незнакомец, ему явно нравилось охорашиваться на публике — и, что самое неприятное, делал он это мастерски. Все слушали его пространную цветистую речь с должным вниманием — даже Астарион, давящий из себя скучающую мину.

В конце концов, когда велеречивый поток иссяк, слово взял Ретт.

— В последний раз ко мне так подошел индивид, обозвавший себя «кочующим аптекарем», — сообщил он, поглядывая на незнакомца темными глазами. — Сей сударь «всего за каких-то пятьсот золотых» предложил мне некую «необыча-а-айную» мазь, способную, по его словам, разом избавить от горба, увеличившегося зоба и врожденного косоглазия.

— И его нисколько не смутило, что ты — слава небесам! — не страдаешь ни одним из вышеперечисленных недугов? — хихикнул Астарион, и голос его звучал почти естественно.

— Нисколько, — кивнул Ретт, и ухмылка его была почти натуральной.

— Мой драгоценный друг, — с придыханием произнес незнакомец, раскрыв руки широко, точно желая показать всего себя миру, — неужели я хоть чем-то напоминаю того никчемного торгаша?

— Ага, — оглядев его с головы до пят, произнес Ретт. — Всем.

Колючий огонек мелькнул в глубине глаз незнакомца. Большие, карие, потемневшие во мраке, они были украшением его смуглого благородного лица. Тем, что притягивало — и тут же отталкивало. Потому как, несмотря на всю расточаемую мужчиной сердечную теплоту, взгляд его пробирал ледяным холодом.

— Ты ранишь меня в самое сердце, — проговорил незнакомец с нарочито печальным вздохом. — Поверь, я много больше, чем то жалкое ничтожество, с коим тебе так неудачно довелось пересечься. Я — Рафаил.

— Ретт и ко, — помолчав, представился Ретт.

— Очень приятно, — заулыбался Рафаил, слегка поклонившись. — К вашим услугам.

— Смотря, к каким, — заметил Ретт, склонив голову на бок. — Учти, мы благотворительностью не занимаемся. Хочешь что-то получить — плати или отнимай.

В ответ Рафаил рассмеялся. От этого низкого грудного смеха волосы на загривке встали дыбом, а зверь внутри заворчал. Что за дьявол?..

— Что за речи! — воскликнул Рафаил, обнажив в широкой улыбке ровные белоснежные зубы. — Мы однозначно поладим — коль ты дашь нам обоим шанс.

— Для чего? — приподнял бровь Ретт.

— Понять друг друга, — вкрадчиво ответствовал Рафаил. — И, быть может, стать много ближе…

— Он мне не нравится, — буркнула Карлах негромко (так, что услышали бы даже на скалах в дали).

— …Разумеется, в более уединенном и… скажем так, утонченном, месте. Здешнее, на мой вкус, больно уж неказистое.

— Место как место, — зевнул Ретт, почесывая ухо — и поигрывая секирой. — Поставим столик, расстелем скатерку, хлебнем винца — и мир вмиг обретет невероятную прелесть. Что думаешь?

— Весьма заманчивое предложение, в особенности из твоих уст, — произнес Рафаил с тонкой улыбкой на губах — и ледяным огнем во взгляде. — Однако мне видится, что дело, которое я хочу тебе предложить, заслуживает чего-то большего, нежели эти заунывные каменные коридоры.

И не успей никто из них и слово выдавить, звучно прошептал: «Пойдем». По ушам ударил громкий хлопок, глаза ослепила ярко-белая вспышка, и последнее, что Хальсин услышал, было чье-то недовольное: «Вот так сходили на разведку».

***

— Твою мать, — выпалила Карлах, и лицо ее исказили разом досада и злость. — Камбион.

— Браво, дорогая, — проворковал Рафаил, поводя плечами — видно, чтобы размять затекшие крылья. — Декада верного служения архидьяволице не прошла даром, не так ли? Но довольно приятных воспоминаний. Вы так устали после долгого изматывающего дня. Присядьте, переведите дух, утолите свой голод! Кто знает, когда вам удастся сделать это вновь…

Никто из них не сдвинулся с места. Хальсин на силу сдерживал зверя, отчаянно рвущегося наружу. В окружении роскоши столь показной, что казалась почти оскорбительной, лицом к лицу с монстром, чье наигранное гостеприимство выводило из себя, все внутри него жгло и нарывало. Броситься, повалить, разорвать! «Отец-дуб сохрани меня, в какую же переделку мы встряли!» Далеко не его одного так ломало. Карлах, казалось, вот-вот возгорится диким пламенем, Астарион бегал глазами из угла в угол, в тщетной надежде отыскать выход.

Ретт держался спокойно, однако не убирал секиру и не спускал с дьявола мрачного взгляда.

— Откуда мне знать, — проговорил он негромко, — что еда не отравлена?

— Ниоткуда, — ровно ответствовал Рафаил. — У тебя есть только мои слова. А верить им или нет — выбор только лишь твой.

Атаман помолчал пару мгновений — все взоры были направлены на него.

— С чего ты вообще решил нам помогать? — произнес Ретт наконец.

— С того, что сострадание мое безгранично, — ответил дьявол нараспев, изобразив смиренный вид. — Я хожу среди нуждающихся, дабы облегчить их тяжкую участь. Протянуть им руку помощи. Вопрос в том, — уголки его рта поползли вверх, — примете ли вы ее?

— Нет, — произнес Ретт и поставил секиру на пол с гулким стуком. — Вопрос не в этом. Вопрос в том, что ты хочешь за свою помощь? Ваш брат никогда не работает задарма — это все знают. Так вот. Что ты хочешь, Рафаил? Конкретно.

До чего смелые речи. Хальсин не знал, восхищаться ему или ужасаться. «Берегись, дитя. Одному черту ведомо, что у другого черта на уме. Не гневи его без повода». Впрочем, Рафаил не выказал гнева. Напротив, ответ Ретта его даже как будто повеселил.

— Какой гибкий, острый ум, — протянул он и улыбнулся, обнажив ряд острых белых зубов. — Жаль отдавать такую драгоценность мозгоеду… Ты быстро прозреваешь суть, мой дорогой. Деметрий мог бы тобой гордиться.

«Деметрий?» Хальсин недоуменно глянул на Ретта — и приметил, как его бесстрастная маска пошла трещинами. Крылья носа дрогнули, и челюсть отвердела. Прозрачно-голубые глаза потемнели.

— Тебе-то откуда знать? — произнес Ретт подчеркнуто сухо.

— Видишь ли, — проговорил Рафаил шелковистым голосом, — в далеком прошлом меж нами — мной и твоим отцом — была заключена крайне выгодная сделка. Наш союз стал изумительным актом созидания и редким примером плодотворного сотрудничества меж смертными и бессмертным. Мы разошлись мирно, довольные итогами наших трудов и тем недолгим, но впечатляюще занимательным периодом, что мы провели бок о бок.

— Врешь, — выпалил Ретт, сверкая глазами.

— Тебе? — воскликнул Рафаил с нарочитым изумлением. — Возлюбленному сыну моего давнего товарища? Это было бы настоящим преступлением… равно как и бросить его на произвол мерзкому иллитидскому паразиту. Поверь, Валерий, я не желаю тебе зла.

«Валерий?» Хальсин попытался поймать взгляд Ретта, однако тот смотрел, куда угодно, но только не на него.

— И добра, как я полагаю, тоже? — резко и ехидно вопросил он.

— А это уже зависит от тебя, — вкрадчиво и низко ответил Рафаил. — Мое сострадание безгранично — чего не скажешь о терпении.

Тишина, последовавшая за этим словом, звенела натянутой тетивой. Атаман и дьявол стояли напротив в равном напряжении, пронзая друг друга равно внимательным взором. В конце концов, Ретт глубоко вздохнул — и у Хальсина екнуло сердце. Ему вспомнился давний вечер на скалах. Алый закат, прохладный бриз, тень усталости и печали на загорелом лице. И то же выражение в глазах, словно бы Ретт собирается сигануть со скалы прямо в морскую бездну!..

И точно. Расправив плечи и перехватив секиру, атаман произнес, спокойно и с расстановкой:

— Что ж. В таком случае не смею его более тратить. Благодарю за приглашение, сэр. Мы с удовольствием им воспользуемся.

— Ретт! — со смесью ужаса и ярости выпалила Карлах.

Хальсин тоже хотел было возразить — «нет доверия дьявольскому отродью!» — но тут ему в локоть впились холодные пальцы, а в голове раздалось резкое: «Не время для увещеваний, старик. Совсем». О, Сильванус… Зверь взбрыкнул было, но человек его приструнил — и заодно заставил прикусить язык. Астарион прав — нечего лезть. Не ему более делать выбор, не его слово теперь решающее.

— Прошу прощения, — напрочь проигнорировав выкрик подруги, произнес Ретт, — мы толком не одеты к ужину.

— О, что ты, что ты, — добродушно отмахнулся Рафаил с очаровательной улыбкой. — К чему лишние препоны? Что бы я был за хозяин, если бы обращал внимание на подобные мелочи?

— Внимательным? — ухмыльнулся Ретт, присаживаясь за богато убранный круглый стол в центре комнаты.

Спрятав секиру под стул, он жестом приказал им последовать его примеру. Астарион подчинился влет, изящно усевшись по левую руку от атамана. Хальсин, поколебавшись, сел по правую. Карлах, сверкая глазами и зло пыхтя, грузно бухнулась рядом с ним — ее жар почти опалял ему кожу.

Рафаил удобно расположился на противоположной части стола, прямо напротив Ретта.

— Мелочным, я бы сказал, — улыбнулся он, слегка обнажив клыки, и поднял роскошный золотой кубок. — За нашу столь нежданную и столь радостную встречу!

— За встречу! — с приветливой улыбкой кивнул Ретт и отпил немного из кубка.

Им ничего не оставалось, как выпить вместе с ними. Супротив ожиданиям Хальсина, пища и питье оказались на редкость приятными и как будто бы совершенно обычными — ни слабой горечи, ни излишней сладости он не ощутил. «Видно, чудовищу впрямь не хочется нас губить». Пока что — но еще, как говорится, не вечер. Когда первый голод был утолен, хозяин нежданно решил их развлечь ни к чему не обязывающей беседой. Последние новости из Калимшана, очередное поветрие близ земель Невервинтера, подавление восстания рабов в Мензоберранзане… «Хорошо иметь соглядатаев во всех концах света».

Ретт на удивление бойко поддерживал беседу, поведал даже между делом, что не так давно городская стража Элтуреля «прихлопнула шайку дезертиров», долгое время терроризировавшую предместья и близлежащие деревни. «Не без помощи таинственного чужестранца», — с тонкой улыбкой добавил Рафаил, глянув на Ретта лукавым глазом. Атаман только пожал плечами — им были нужны новобранцы, полроты уже лежала в земле: «Дезертиры — не пьяницы-разбойники с большой дороги. Их сложно прижать и еще сложнее прикончить». Все это время Карлах и Астарион сидели тихо. Она, очевидно, из ярости, он, вероятно, из хитрости. Жаль, с ними не было ни Уилла, ни Гейла…

— Послушать тебя, так дело не стоило выеденного яйца, — проворковал Рафаил, изящно смывая жир с кончиков когтистых пальцев в серебряном рукомойнике. — Тебе явно не чужд риск, мой дорогой.

— Если выхода нет, что поделать, — отозвался Ретт, вытирая рот наполовину скомканной салфеткой. — Коль убьют, так умру.

— Твое неизменное кредо, — хохотнул Астарион, потягивая вино из золотого кубка. Это ведь… вино? Почему так странно пахнет?.. — Негодяй, ты входил в состав Адских Всадников! Мог бы поделиться с дражайшими товарищами этим занятным фактом.

— Я думала, туда берут только нас, — буркнула Карлах, терзая жесткое кровавое мясо тонким столовым ножом. Помолчав, бросила на Ретта хмурый взгляд: — Тифлингов в смысле.

— Для такого, как наш дорогой герой, можно сделать исключение, — сладким голосом пропел Рафаил.

Расправив крылья, он откинулся на высокую резную спинку и изящно закинул ногу на ногу. «Переговоры продолжаются». Ретт отложил вилку, отставил кубок и сел удобней, широко расставив ноги.

Прозрачно-голубые глаза прохладно посверкивали.

— Я не герой, — отозвался он резко — резче, чем следовало бы.

— Благодарим за сытную трапезу, хозяин, — чуть громче него, произнес Хальсин. «Мир вашему дому» в последний миг замерло на кончике языка. — Все… было очень вкусно.

— Вы слишком добры, верховный наставник, — сердечно произнес Рафаил, слегка склонив голову, и тонко улыбнулся Ретту: — Забавный парадокс. Ни один истинный герой не называет себя героем.

— Злодеев это тоже касается, — негромко заметил Ретт, не меняясь в лице. — Парадокс!

— Воистину! Вся жизнь состоит из них, — воскликнул Рафаил, театрально взмахнув рукой — а заодно и хвостом, видно, для пущего виду. — Многие считают, что дьяволы приносят только горе и страдания, но вот мы здесь! В Доме Надежды! Быть может, единственном месте, где вы сможете отыскать лекарство от своего чудовищного недуга.

— Где-то я это уже слышал… — проговорил Ретт, задумчиво сощурившись.

Наступил короткий миг тишины. Очень короткий, однако же Хальсин приметил его — а заодно то, как дьявол на миг стиснул челюсть.

— Что может быть лучше, чем дьявол, которого ты не знаешь? — произнес Рафаил лукавым, даже игривым тоном. — Дьявол, которого ты знаешь. Позволь себе узнать меня, Валерий. Я могу стать, кем ты только пожелаешь. Другом? Вполне. Противником? Может быть. Спасителем? О, да — несомненно! Все зависит только от тебя.

— Звучит весьма… завлекающе, — хмыкнул Ретт и бросил взгляд на громадное полотно в золотой раме, висящее над камином. — Это твой портрет?

— Руки известного мастера, — с придыханием произнес Рафаил, аж прикрыв глаза от удовольствия. — Я могу показать тебе еще несколько его работ — сразу как мы придем к соглашению.

— Не стоит, — покачал головой Ретт — и досадливо поморщился. — Если они того же качество, что это. Нет, выглядит красиво, не спорю!.. Но на тебя не похоже ни разу. Что за мерзкий обрубок у него на лице?

— Кхм-кхм, это нос, моя радость, — тихонько — и опасливо — шепнул Астарион ему на ухо.

— Вот это, — Ретт ткнул пальцем в сторону Рафаила, — нос. А это — свиное рыло. Коль этот «мастер» у тебя еще под рукой, прикажи перерисовать все сызнова! Это же просто отвратительно!

«Ох, Сильванус Великий, Ретт! Что ты творишь, скажи на милость?!»

— Вижу, — прочистив горло, проскрипел Рафаил, — в тебе, дорогой мой, деликатности ни на грош. Деметрий был бы разочарован…

— Для меня правда ценнее лести, — процедил Ретт, сверкнув глазами. — У тебя прекрасный нос — точеный и благородный. Твой «мастер» — дурак, раз не заметил этого и намазюкал взамен это убожество, а если тебе неприятно это слышать, вышвырни нас прочь и не трать попусту свое драгоценное время.

— В моем распоряжении все время мира, мальчик, — резче прежнего произнес Рафаил. — Его я могу тратить столько, сколько захочу. В отличие…

— От меня, — кивнул Ретт, криво усмехнувшись. — Я и так по твоим меркам бабочка-однодневка, а уж теперь…

— Теперь ты в отчаянном положении, — подхватил Рафаил, вернув своему голосу сердечный тон возлюбленного дядюшки. — В одной обители два постояльца, и из-за них там — полный бардак. Я могу все исправить вот так.

И он звучно щелкнул пальцами. Огненные всполохи заиграли на кончиках угольно-черных когтей. Их отсветы играли в прозрачно-голубых глазах.

— Какой безумец согласится на сделку с дьяволом? — протянул Ретт равно задумчиво и веско.

— Тот, кому больше нечего терять, — ответствовал Рафаил равно уверенно и — в кои-то веки — серьезно. — Неужто ты взаправду полагаешь, что избавиться от паразита будет так легко? И кто после этого безумец? Впрочем, выбор твой. Попытайся вылечиться сам. Справься о ценах, вымоли скидку, займи в долг, укради, если выйдет. Исчерпай все возможности до последней. И когда надежда иссякнет, а отчаяние проберет тебя до самых костей, тогда-то ты и постучишься в мою дверь. Не сомневайся — надежда лучшая из возможных приманок.

И снова этот низкий грудной смех, что в дьявольском обличии звучал еще более зловеще. Зверь зарычал, скребя когтями изнутри. Карлах бросила на Ретта пламенный взгляд и что-то горячо зашептала ему на ухо. Астарион сидел неподвижно, глядя на дьявола и одновременно с тем — в никуда. Его тонкие бледные пальцы до натянутых жил вцепились атаману в предплечье.

Впрочем, Ретт казался не впечатленным.

— Я еще не сказал тебе нет, — заметил он спокойно, с приятной улыбкой, — а ты уже наобещал мне целую прорву неприятностей.

— Что ты, дорогой! — воскликнул Рафаил, точно спохватившись. — Я всего лишь намечаю вероятные исходы твоего крайне неприятного состояния. Просчитываю риски — и предлагаю способы их обхода.

— Способ, — подсказал Ретт, и улыбка его медленно перетекла в ухмылку. — Один. В наставники набиваешься?

— О, для меня это было бы честью, — ухмылкой на ухмылку ответствовал Рафаил. — Столь любознательный и энергичный ученик был бы очень ценным приобретением. Впрочем, с этим я, очевидно, припоздал. Лет так на десять.

— Человек учится всю жизнь, — пожал плечами Ретт.

— С весьма сомнительным успехом, — тяжко вздохнул Рафаил.

— Циник, — фыркнул Ретт.

— Пессимист, — цыкнул Рафаил. — И, поверь, у меня есть на то веские причины. Далеко не каждый день, знаешь ли, моими клиентами становятся доктора естественных наук.

Наступила короткая пауза.

— А-а-ах, — вздохнул Астарион, скорчив гримасу, и погладил место на загорелом предплечье, куда он до того так немилосердно впился. — Что за день! Столько нового о тебе узнаем, дорогуша.

— Подумаешь, — буркнул Ретт, слегка покраснев. — Доктор.

— Действительно — «подумаешь»! — передразнил Рафаил, взмахнув рукой и ударив хвостом о пол. — Подумаешь, предлинный глубокий трактат о взаимодействии небесных тел!

— Я написал его на спор, — проворчал Ретт.

— Вышло недурно, — заметил Рафаил.

— За две недели.

— Тем паче!

— Большая часть идей — не мои!

— О, слышал бы тебя Деметрий…

— Хватит упоминать моего отца!

— Нижайше прошу прощения, — Рафаил низко склонил голову, приложив когтистую ладонь к груди, — и глянул на них исподлобья, — но это выходит само собой. Как ты похож на него, Ретт! Ликом, статью, словом, мыслью… Идеальное творение. Я почти завидую.

— Врешь, — бросил Ретт почти устало.

— Лукавлю, — улыбнулся Рафаил почти нежно.

— И издеваешься, — вздохнул Ретт, поднимая секиру с пола.

— Подначиваю, — кивнул Рафаил, проследив за ним взглядом. — Вы с отцом обладаете, помимо прочих, одной схожей чертой: вы оба прекрасны в гневе. Не так ли, господин Анкунин?

— По-твоему, это гнев, дьявол? — произнес Астарион с надменным смешком — какой, при всем его старании, прозвучал немного фальшиво. — О, ты еще не видел его в настоящем гневе. Зрелище просто убийственное.

— Вне всяких сомнений, — тонко усмехнулся Рафаил, разглядывая вампира горящими глазами.

— Что ж, — произнес Ретт и, кряхтя, поднялся на ноги. — Благодарим за фантастический вечер.

— Уже уходите? — состроив расстроенную мину, произнес Рафаил. — Как жаль. Мы могли бы обсудить еще столько любопытных вещей… и не менее любопытных личностей.

— Ну уж нет! — вспылила Карлах, подскочив. — От тебя и так уже тошнит!

— Ты ранишь меня в самое сердце, дорогая, — зевнул Рафаил, отпив еще немного из кубка — он, очевидно, даже не думал вставать. Вместо этого он бросил на Ретта нежданно серьезный взор. — Ты поступаешь мудро, Валерий. На редкость мудро. Не сворачивай с этого пути — не разочаровывай отца.

— Меня не проймешь лестью, Рафаил, — с неприкрытой усталостью выдохнул Ретт. — Конкретика. Факты, как говорит мой знакомый волшебник.

— Как угодно, — улыбнулся Рафаил и произнес, отчетливо ясно и подчеркнуто сухо: — Факт первый: твоя жизнь висит на волоске. Факт второй: один из твоих так называемых «союзников» — лжец, отчаянно скрывающий от вас всех довольно нелицеприятную правду. Факт третий: это не дает почти никаких результатов, из-за чего он несколько… скажем так, раздражен. И факт четвертый: …

— …я лучше его во всем, и поэтому наш союз — лишь вопрос времени? — иронически процедил Ретт, вскинув бровь.

— …у вас проблемы с припасами, — участливо произнес Рафаил, ласково улыбнувшись. — Уже следующим вечером вы начнете испытывать нужду. Прошу, прими сей скромный дар.

— Дар? — хмыкнул Ретт. — Ты про объедки?

— Я про еду, — вздохнул Рафаил — и нежданно бросил на Хальсин разом усталый и ехидный взгляд. — Что за несносный мальчуган! И как его можно не любить, не правда ли, наставник?

***

«Сильванус да сохранит нас в эту долгую ночь». Лагерь погружался в миротворную тишь. Гейл лениво дошептывал что-то на ухо Шэдоухарт, Карлах начинала похрапывать, обретя наконец-таки блаженный покой. Уилл давно уже лег, как и Лаэзель. Астарион нынче стоял на страже — а заодно охотился на мелких зверей, прячущихся в скальных расселинах. Хальсин лежал, подсунув под голову руку, и слушал. Слушал и ждал. Не идет ли его атаман?..

По возвращении в лагерь Ретт отпил немного горячей похлебки, сгрузил весь скарб, добытый в Подземье и подаренный Преисподней, и отправился в одну из комнат внутри храма. Якобы поискать заточку для секиры.

«У меня есть, — воскликнул Уилл, когда атаман уже ушел. — Я могу ему…!»

«Пускай, сынок, — сказал на это Хальсин, сжав его плечо. — Пускай идет. Пускай поищет».

Это ведь был очевидный предлог. Повод остаться наедине с далеко невеселыми мыслями. На сердце оттого было тяжело, и зверь внутри выл и поскуливал. Сна не было ни в одном глазу. Ретт вернулся только глубоко за полночь, тихий и мрачный.

— Не спишь, — вздохнул, едва сбросил рубаху и скользнул под меховое покрывало.

— Не сплю, — произнес Хальсин, перевернулся на бок и, заглянув ему в лицо, проговорил тихонько: — У тебя… странный взгляд. Все хорошо?

— Нормально, — отмахнулся Ретт, слегка поджав губы. — Пойдет.

А то как же. Линия челюсти напряжена, грудь вздымается чаще положенного. Прозрачно-голубые глаза, устремленные строго в темный полог, отливают морозной синевой. «Сладкоречивый черт ранил его своим ядовитым языком». И ранил глубоко, глубже, чем воин готов был показать. Помедлив мгновение, Хальсин попытался его приобнять… а Ретт вдруг взял и прильнул к нему сам. Золотистые волосы пощекотали нос, колючая щетина мазнула плечо. Легкая дрожь прошла по сильному загорелому телу. Его драгоценный мальчик…

— Ты вел себя достойно, — заявил Хальсин, степенно и веско. — Так, как положено истинному мужу.

— Мне было тошно, — пробормотал Ретт, сдавленно и отрывисто. — От каждого его слова. Особенно про отца. Ощущение, что меня оплевали.

— Это дьявольский яд, их любимое орудие, — произнес Хальсин, слегка нахмурившись, и прижал юношу к себе ближе. — Клянусь, к утру он весь выйдет. Добрый сон в помощь.

— Откуда ему взяться? — хмыкнул Ретт, прижимаясь щекой к его шее. — Сну этому доброму?

— Мне ведомы некоторые особые заклинания, — слегка улыбнулся Хальсин, расчесывая пальцами золотистые локоны.

Ответом ему был краткий миг тишины, от которого вновь неприятно сдавило сердце. Что такое? Он что-то не то сказал?

— Это метафора? — без особого энтузиазма, даже с легкой опаской спросил Ретт. — Прости, старик. Я бы с радостью, но сейчас немного… не в форме.

«Сильванус Великий!»

— Конечно, нет! — выпалил Хальсин в праведном возмущении. — Я совсем про другое!

«Я нашлю добрые видения или вовсе погружу в сон без сновидений. Нынче тебя не коснется ни горечь, ни скорбь, и никто не потревожит твой покой — ни нажитые противники, ни сомнительные союзники».

Прозрачно-голубые глаза поблескивали в полумраке.

— Хэл, — негромко произнес Ретт, и одного этого слова хватило, чтобы все внутри обдало жаром, — не надо. Не надо никаких чар. Просто… поговори со мной.

— Конечно, мое сердце, — прохрипел Хальсин, поглаживая его по голове. — Все, что пожелаешь.

— Ты… не злишься? — спросил Ретт тихо — еще тише, чем до того.

— С чего бы мне злиться? — удивился Хальсин непритворно.

— Всадники. Докторская. Отец, — суховато, чуть напряженно произнес Ретт. — Валерий.

Ох, он про это… И прямо сейчас? «Все, что пожелаешь».

— Не знал, что у людей бывают домашние имена, — произнес Хальсин с легкой улыбкой.

— Как ты понял? — помолчав, удивленно пробормотал Ретт.

— У вас с отцом они похожи, — пожал плечами Хальсин, скользнув пальцами по вискам в его волосы. — Эта традиция была и в нашей семье, и во многих других семьях, что жили в Великой Пуще. Для меня это привычно, — и, чуть помолчав, он произнес с тихим трепетом: — Валерий. До чего красиво. Валерий.

Прозрачно-голубые глаза влажно блеснули, и по загорелому лицу растекся темный румянец. Ретт потерся щетинистой щекой о его плечо и шепнул, равно смущенно и с любопытством:

— А у тебя? Какое у тебя имя?

Неприятный холодок скользнул вдоль хребта, и Хальсин на миг оробел. «Отец-дуб, да что же я это? Это же Ретт! Он никогда… ни за что…» И все же от одной его просьбы стало отчего-то не по себе — и его мальчик, внимательный, чуткий, не преминул это заметить.

— Ладно, забудь, — выпалил он, поцеловав его в шею. — Я не хотел…

— Гальфин, — произнес Хальсин хрипловато. И повторил, больше для себя, чем для Ретта: — Мое имя Гальфин. Или Кэлвин, так меня звала матушка. Уж не знаю, почему…

В глазах слегка защипало, и взор заволокло мутной пеленой. Тяжело сглотнув, Хальсин припал губами к золотистой макушке. У двух его старших братьев волосы тоже отливали червонным золотом. Самый старший, Галлин, даже разрешал плести из них косы, и Хальсин из любви к нему старался как мог своими неумелыми крохотными ручонками. Он был высоким, его брат, как тополь, и щекотал ему бока так, что живот потом ныл от смеха. Отец-дуб, как много воды утекло с тех времен! Как много песка просыпалось…

«Боги, я что, произнес это вслух?!» Видно да. Забылся, старик. Впрочем, это неважно. И не страшно. Только не с Реттом. Судорожно вдохнув, его атаман притянул его ближе и припал к губам своими, горячими и сухими. О, Сильванус. О, Рогатый Король…

— Хэл. Хэл…

— Хм? Да, Ретт?

— Вот поэтому ты, а не… кто-то другой.

— «Поэтому»? Почему?

— Потому что… ты. Только ты. Только с тобой я могу… вот так. Только с тобой… Как дома… Хэл, я…

— И я. Я тоже. Спи, мое сердце. Спи.