And do I take you by the hand

And lead you through the land

And help me understand the best I can?

Pink Floyd — Echoes

Небо затянулось печальными серыми тучами, забывая о том, что сейчас лето. В такие моменты Петр думал, что, если подняться над облаками, небо окажется голубым: это придавало сил. На деревянную крышу беседки упали первые неловкие капли. Петр не сразу услышал, что стук капель перекрывал другой, доносящийся со стороны калитки. Он не догадывался, кто это мог быть. Впрочем, кто он такой, чтобы игнорировать человека, стучащегося к нему?

Распахнув калитку, Петр увидел девушку лет восемнадцати со спутанными длинными светлыми волосами. Петр слегка наклонил голову, ожидая, что скажет гостья.

— Здравствуйте! Меня зовут Серафима, я недавно переехала сюда. Хотела зайти к соседям, поздороваться. Я живу совсем недалеко, вон в том доме, — она показала на здание через несколько домов. Оно казалось не заброшенным, но забытым и неухоженным: поросло сплетшимися кустарниками, перекидывающими свои ветви через хлипкий забор. Петру стало любопытно, зачем девушке полуразвалившийся дом на северном берегу?

— Очень приятно, Петр, — ответил он.

— Рада познакомиться. Вы не против, если я зайду на днях?

— Можно на «ты». Заходи.

Девушка развернулась и побежала к своему дому из потемневшего дерева, не одаривая вниманием чужие калитки.

Знакомство почему-то произвело на Петра приятное впечатление. Во дворе стало слишком ветрено, чтобы продолжать читать. Петр забрал из беседки толстую книгу в потрепанном переплете и зашел в дом. В дверном проеме громко хлопала занавеска: дверь он закрывал только на ночь, в остальное время ткань защищала от насекомых. Петру нравилось наблюдать, как кусок ткани трепещет на ветру, но все же держится, не улетая и не разрываясь. Он задавался вопросом, насколько еще ее хватит.

**

Серафима вернулась через несколько дней с печеньем и конфетами в руках. Она стояла в неуверенности, пока Петр не пригласил ее снова. День был более похож на летний: нежное солнце согревало птиц, расправляющих крылья. Петр был удивлен — если быть честным, сам он не был гостеприимен и уж точно не стал бы специально налаживать связи. Однако и отказывать не было в его правилах, поэтому он накрыл стол в беседке и предложил девушке кофе или чай.

— У вас… у тебя здесь мило, — она оглядела дом в два этажа, беседку, участок с подстриженной травой и парой декоративных кустов (Петр пробовал есть с них ягоды, но они были слишком кислыми).

— Стараюсь. Я собираюсь провести здесь много времени, поэтому мне хочется, чтобы было хорошо, — Петр протянул Серафиме чашку чая. — А ты уже со всеми соседями увиделась? Я сам не так давно приехал. Пару раз здоровался, кажется, и все.

— По правде говоря… Нет. Никто больше не пустил меня к себе, — она потупила глаза.

— Ожидаемо. Наверное, и мне не стоило впускать незнакомку, но любопытство пересилило. Да и ты не выглядишь особенно подозрительной, — улыбнулся Петр.

— Правда? Рада слышать. Меньше всего мне бы хотелось выглядеть так.

— А вот это точно звучало подозрительно.

Серафима засмеялась. Ее взгляд упал на том, который Петр, убирая со стола, переложил на скамейку.

— А что это за книга? Такая старая…

— Антология христианского мистицизма. Читаю на досуге, — Петр заметил, что солнце заставляло светло-карие глаза Серафимы гореть янтарным светом. Он раньше не видел таких необыкновенно ярких глаз.

— Так ты ученый?

— Можно сказать и так. А ты?

Девушка слегка нахмурилась.

— Я… еще не решила. Думаешь, стоит?

— Ты молода, но пора задуматься о том, чего ты хочешь. Кстати, а лет-то тебе сколько?

— Восемнадцать исполнилось. Дом от дедушки достался… Вот я и приехала.

— Хороший возраст. Все еще впереди, — авторитетно заявил Петр.

— Это как посмотреть… — девушка слегка помрачнела. — Скажи, а у тебя… есть мечта?

— Вот так вопрос. Мечта… Была. Я мечтал прожить жизнь так, чтобы не жалеть, когда я умру.

— Больше не мечтаешь?

— Больше стараюсь об этом не думать. Несбывшиеся мечты слишком тяготят, так что лучше не иметь никаких. Просто жить дальше.

— …Извини, если что.

— Ничего. Если захочешь попросить совета, обращайся. Не знаю, что у тебя за ситуация, но я готов помочь, — казалось, что такие расспросы только отражают собственные размышления девушки.

Серафима ушла домой, оставив на столе недопитую чашку чая и надкушенное печенье. Она успела спросить у Петра, где самые красивые места в окрестностях и как до них добраться. Пару раз казалось, что Серафима как-то странно на него смотрит: желая о чем-то спросить, но не решаясь.

Вернувшись к себе, Петр выбрал самую верхнюю из стопки книг. Он пытался читать, но внимание необратимо расплескивалось, отказываясь от замысловатых слов. Отвлекшись, Петр повертел в руках полупустую упаковку лекарств. Их хватало, чтобы снимать тупую боль в висках, но они не могли вылечить его. Голова часто немилосердно кружилась, иногда он боялся потерять сознание, выходя на улицу.

Книги были лучшим утешением, но он разочаровался в том, что в них искал. Редкие тома, среди которых были настоящие манускрипты, по-своему подходили к ответу на его вопросы, но, сколько он ни вглядывался, не мог постичь скрытого смысла за расплывающимися от напряжения глаз строчками. Он уже не был так уверен, что этот смысл есть и что все мистические откровения, тщательно описанные отшельниками и сумасшедшими, не были плодом их воображения. Он возвращался к ним раз за разом, как блудный сын, вновь и вновь раздувая гаснущую надежду.

Петр не был слишком увлеченным мистиком, но годы изучения средневековой литературы не оставили его равнодушным. В экстатических трактатах были зерна правды: он не мог отрицать, что есть нечто большее, чем видимый мир. Да и в видимом мире было множество парадоксов, оставлявших ученых в недоумении. Он не исключал рационального ответа на все, что кажется чудом сегодня, но к шепоту интуиции прислушивался чаще.

Надоело. Петр захлопнул книгу.

**

На следующий день, выйдя в магазин, Петр обнаружил Серафиму неподалеку от дома: та увлеченно копалась в стареньком велосипеде. Девушка обернулась на звук шагов и обрадовалась знакомому лицу.

— Привет. Что тут у тебя? — Петр подошел ближе.

— Цепь слетела. Разбираюсь, — судя по лицу, на которое стекал пот, смешиваясь с темными разводами от велосипедной смазки, она скорее перемазалась, чем разобралась.

— Помочь? — предложил Петр.

— А ты умеешь? Давай!

Починка цепи была нехитрым искусством, и Петр поделился им с девушкой. Приятно было чувствовать себя нужным.

— Ты вся испачкалась, — заметил Петр.

Она и не пробовала стереть грязь с лица: вопросительно смотрела на Петра, ожидая, что тот все уладит. Петр сдался и предложил ей зайти к нему умыться. Серафима тут же потеряла интерес к теперь исправному велосипеду, бросив его на траву во дворе.

Серафима казалась если не беспомощной, то бесхитростной. Немного оторванной от мира. В тот день он пристально вгляделся в правильные черты лица, ловя себя на мысли, что такую красоту нельзя прятать в маленьком поселке.

Вечером, когда Петр взялся за книги, поверх строк промелькнул образ Серафимы: почему она здесь одна? Она сбежала от родителей или уехала отдыхать на лето? Как она собирается прожить в доме, где вряд ли есть электричество? И чем он мог ее заинтересовать?

**

Ночью Петр проснулся, задыхаясь, будто выброшенный из сна волной. Он не помнил образов сна в точности — только фигуру Серафимы с ослепительно-белыми крыльями.