— Страшно?

Голос — тихий, вкрадчивый, с хитрецой.

Уверенный.

Значит, ему конец.

Мог бы — Ёсан закрыл бы глаза. Но они уже были закрыты — и надежно завязаны поверх чьим-то не слишком свежим шейным платком.

Он весь обратился в слух. Скрипа и качки уже давно и следа не осталось. День клонился к закату — как раз когда, по мысленным расчетам Ёсана, они должны были выйти на рейд Кингстауна.

Если переговоры провалятся, если губернатор откажется выкладывать золото за своего лучшего лекаря, то его утопят — как паршивого котенка, зашив в мешок с пушечным ядром.

Зачем тогда его привели в каюту капитана?

Ёсан мог ошибаться, но по расположению рангоута и количеству шагов предполагал, что, уж если его ведут на шканцы — то к капитану. Маленькому, хитрому и ловкому, лазавшему по снастям, как ни одному из матросов не снилось. Жадному до денег, но более того — до славы. Чтобы имя капитана Хонджуна гремело, как залпы стопушечного фрегата, чтобы клинки ржавели от ужаса при его виде, а девки задирали юбки, как только легкокрылая шхуна на всех черных, как полночь, парусах входила в порт.

Соленый ветер уже приносил прохладу — значит, солнце заходило, а зюйд-вест усиливался — это к ночному шторму. Должно быть, гнали во весь опор, чтобы успеть к полуночи, условленному времени встречи с посольством лорда-наместника. Точность — вежливость королей, а не был ли королем местных вод капитан Хонджун?..

Покои его, однако же, королевскими богатствами не блистали — скромно, по-спартански, ровно как в кубрике его матросов. Никаких излишеств. Эта простота некогда удивила Ёсана — когда он впервые предстал пред светлы очи капитана, оцениваемый не в переносном, а в прямом смысле — в цехинах и талерах.

Ёсан сидел на жестком табурете, одном из предметов нехитрой обстановки капитанской каюты, пробуя определить, где он и что с ним планируют делать — не зря же вытряхнули из гамака и так неласково, хоть и с почестями проводили в резиденцию капитана.

Теплая карибская ночь медленно вползала в распахнутые окна, вилась у обнаженной кожи ласковой и обманчивой свободой. Согревала запахом воска и треском одинокой свечи.

Приятно. В отличие от тяжелой сырости кубрика, где его держали. Ёсан поёжился. Руки, стянутые за спиной, начинали ныть.

— Эй, эй… — предупредили его.

Голос — не капитана.

Напрягшись, Ёсан пытался вспомнить, где слышал его.

— Погоди, скоро развяжу тебе глаза…

Короткий смешок.

Без угрозы, вальяжно так. И кто знает, что было в этом спокойствии: не подвох ли крылся за обманчивым тихим дружелюбием.

Где-то слева, у большого, крепко сколоченного стола завозились, запахло кожей и немного — металлом. И ромом. Рта Ёсана коснулся край глиняного стакана, и он отшатнулся — пить он не хотел. Тем более сейчас.

— Как знаешь, — обиделся его гостеприимный и пока невидимый собеседник, отходя прочь.

Несколько минут тишины — и второй табурет с грохотом опустился на хорошо выскобленные доски пола. Тяжелый вздох. Запах рома — чуть ближе, Ёсан слегка склонил голову, пробуя определить источник, но, словно пользуясь этим, чьи-то руки развязали узел на повязке, и платок упал Ёсану на колени.

— Так лучше? Руки не развяжу.

Моргая и привыкая к полумраку и такому яркому в нем огоньку свечи, Ёсан кивнул.

Перед ним, скрестив руки на мощной груди, сидел Минги — квартирмейстер. Вот уж кто не жалел ни себя, ни других… Молва о его абордажных крюках едва не опережала капитанскую, его тень маячила за Хонджуном всегда — и наводила ужас на тех, кто посмел недостаточно почтительно посмотреть на маленького капитана.

Ёсан помнил его как раз вот таким: молчаливым, таящим угрозу, знающим свою силу, исподлобья подглядывающим на врага, друга — не так уж важно. Подозревал, что именно эти ручищи вытащили его из каюты королевского галеона, набросив мешок на голову, едва не задушив, скрутив лучшей пенькой всех вольных морей.

Интересно, что теперь надобно от Ёсана квартирмейстеру, да так чтобы в каюту капитана пригнать?

Словно прочитав Ёсановы мысли, Минги потянулся к столу, на котором поверх расстеленного холщового мешка, вышитого каким-то нехитрым узором, были разложены какие-то не слишком хорошо различимые предметы. Один, поодаль, привлек внимание. Ёсан в полутьме принял его за миниатюрные ножны.

— Давай-ка поближе… Темновато.

И, подчиняясь воле и рукам Минги, табурет вместе с пассажиром с оглушительным скрипом переместился к столу, на котором стояла свеча. От медного кувшина, использовавшегося для нагревания воды, поднимался пар, затейливо завивая круг света.

В руках Минги сверкнуло лезвие бритвы, а на лице — добродушно-плотоядная ухмылочка. Он в упор рассматривал жертву,

— Ты уж не сердись, господин Ёсан… верно ведь, Ёсан? Не сердись, красавчик…

Сосредоточившись на острие, Минги попробовал бритву ногтем большого пальца. Недовольно цыкнув, он обтер лезвие куском ткани, пригляделся и неторопливо, с нажимом прошелся ладонью по кожаному ремню, лежавшему на одном его колене.

— Лекарей у нас на судне не водится, а уж более того — брадобреев, так что, уж не обессудь, тобой займусь я. Говорят, у меня твердая рука и верный глаз, — Минги хохотнул и вгляделся в лицо своего вынужденного гостя.

С едва заметным шорохом лезвие бритвы прошло по ремню.

Ёсан прикрыл глаза. Оставалось вспомнить какую-нибудь молитву.

— Ром… Осталось еще? — проговорил он хрипло, отрывисто. Так, словно и правда в горле пересохло. — Мне надо выпить.

***

— Не дергайся. Иначе мне придется привязать тебя к рее.

Ёсан зло усмехнулся. Он при всем желании не особенно мог навредить противнику — безоружный и со связанными руками. Фехтовал он прекрасно, и встреться он со здоровяком Минги в равном поединке — еще неясно, кто остался бы победителем, но теперь…

Убивать его пока не собирались — быть может, и правда хотели привести «товар» в надлежащий вид. Закончив править бритву и проверив остроту, Минги отложил ее подальше. Рывком поднялся, шагнув вперед, и Ёсан едва не помянул всех святых в грязном ругательстве — его волосы, убранные в хвост, оказались зажаты в кулак.

— А ты и правда хорош… Недаром пройдоха-губернатор дает за тебя шестьсот полновесных дукатов и еще столько же талеров — серебром.

Сощурившись, Минги рассматривал его в упор, поворачивая из стороны в сторону за многострадальный хвост. Когда Ёсан, оскалившись, собрался отвернуться, в скулу уперся свернутый жгутом ремень, о который Минги только что правил бритву.

— Понял? Или не к рее. Просто свяжу.

Ремень издавал нестерпимый запах сыромятной кожи. Ёсан вскинул подбородок.

Вредить ему точно не будут. Нарочно.

Или так, чтобы не оставить следов.

Хватка Минги разжалась, и Ёсан встряхнул наконец свободной головой.

— Попробуй, — отрывисто бросил, вырываясь, Ёсан, но руками не размахивал — помнил, как его накрепко связали на сутки. Так, что кости ломило и синяки сходили почти полторы недели. Все то время, пока пиратская шхуна держала путь на Тортугу.

— Ты похож на шавку её сиятельства, — почти добродушно усмехнулся Минги, — маленькую и визгливую…

Минги не придумывал — однажды, делая тайную вылазку в Нассау, пираты видели что-то вроде праздничной процессии, возглавляемой гувернатрис, женой наместника. Предметом насмешек на судне еще долго оставалась собачонка графини — крохотное, тщедушное и весьма вспыльчивое создание.

— А от тебя просто разит псиной, — вывернулся наконец Ёсан

.

Громоподобно расхохотавшись, Минги отстранился и отвернулся от дорогого гостя. Дорогого в буквальном смысле.

Шестьсот дукатов, подумать только…

Ёсан прикусил губу, задумавшись о таких деньгах. Компания в целом доверия не заслуживает, но жалованье у них, должно быть, хорошее…

Скидывая с себя верхнее, Минги присел обратно.

— Не хочу, чтобы ты испортил мне камзол, если вдруг начнешь плеваться ядом.

Сам же сноровисто распустил на рубахе Ёсана завязки у ворота, раздвигая их к плечам — видимо, чтобы тоже не испачкать.

Кровью?

Странно было видеть на белой, щегольской рубашке грубые лапищи. И еще более — чувствовать их прикосновения на коже. Просто чувствовать. Просто видеть. И стараться убедить себя, что бояться нечего.

— Капитан с тебя три шкуры спустит, если испортишь мою, — Ёсан не мог знать точно, но, судя по реакции, предположил верно. Минги напрягся.

— Посмотрим!

Широкая ладонь решительно легла на затылок Ёсана, а большой палец небрежно прошелся по щеке и скуле. Сощурив глаза до того, что стали похожими на щелочки, Минги внимательно осматривал его.

— Словно изваяние…

Взгляд, тяжелый и откровенный, лениво переползал с лица Ёсана на шею, по скулам, губам, подбородку — к ключицам. И ниже.

В полумраке каюты большая фигура Минги, казалось, заполнила всю темноту, оставив немного места бледно-желтому кругу, в котором властвовал огонек свечи. Жар его тела, ленивый прищур. О, нет, убивать его сегодня точно не будут… Ёсан внутренне усмехнулся.

Уж не надумал ли квартирмейстер Минги брать на абордаж самого Ёсана?..

Налюбовавшись или наконец одумавшись, Минги отошел к столу, чтобы завершить приготовления. Наполнив небольшую миску водой из глиняного кувшина и добавив немного горячей из медного сосуда, Минги следом влил в нее около унции экстракта мыльного корня. Запах весеннего луга поплыл по каюте.

Взбив небогатую пену узким костяным гребнем, Минги подошел ближе к пленнику.

Ёсан с вызовом взглянул на него, вскидывая подбородок.

— Вот так, правильно, — одобрительно протянул Минги, усаживаясь на трехногий, грубо сколоченный табурет. Сам Ёсан, нехотя повинуясь жесту Минги, повернулся к свету свечи.

И без того не слишком пышная пена опала еще больше. Пальцы Минги, смоченные в густом растворе, прошлись по скулам, щекам и подбородку. Еще. И еще.

Не грубо, к удивлению Ёсана. Минги старался быть предупредительным — насколько мог. Он ведь всем джентльменам джентльмен, как ни крути…

Острие бритвы сверкнуло в полумраке.

— Ром…

— Что, господин Ёсан, все еще хочешь выпить? Придется подождать, пока не закончим…

— Нет. Обмакни лезвие…

— Это еще зачем? — Минги подозрительно уставился на Ёсана, сжимая бритву в кулаке.

— Затем, что те, кого бреют грязными бритвами, чаще помирают от горячки!

Минги поскреб пятерней в кудрявой голове.

— Как прикажешь, господин доктор… Запишем выпивку на твой счет, пусть пару талеров сверху накинет твой наниматель.

И тут же плеснул на бритву почти полный стакан отборного ямайского рома, рассыпавшегося золотистыми брызгами по полу.

Ёсан старался сидеть неподвижно, из-под опущенных век наблюдая, как темнота-Минги надвигается на него, загораживая огонек свечи, ночным мороком пополам с ароматом рома. Вздрогнул, не удержавшись, когда щеки коснулись пальцы — покатилась вниз по позвоночнику волна мурашек, ухнуло куда-то в пятки сердце.

Прохладное, острое лезвие коснулось виска рядом с ухом, и двинулось вдоль скулы, прорезая в мыльной пене сухие дорожки. Не шевелясь и стараясь дышать как можно реже, Ёсан чувствовал, как на обнаженную кожу плеч стекают ароматные капли.

Он все не решался открыть глаза — потому что в любой момент не бритва, а шпага или клинок кинжала могли оборвать его жизнь — вопреки всем обещаниям и посулам. Слово джентльмена в этих краях ценилось очень мало.

— Ты красив, как ангел… — завороженно прошептал Минги почти в ухо Ёсану — чтобы лучше видеть он подобрался совсем вплотную.

— Тебе ли не знать? — едва разжимая губы ответил в тон ему Ёсан. — Скольких ты отправил на тот свет?

— Ах ты!.. — пальцы Минги дрогнули, но бритву он успел убрать — поэтому Ёсан остался невредим. Пока.

Сжав губы, очевидно, понимая, что его просто хотят вывести из себя, Минги, сосредоточившись, продолжил прерванное.

— Тебе не следует так себя вести, — проговорил он, переходя на вторую сторону лица и шеи. — Качка усиливается, как знать, где окажется лезвие в неподходящий момент…

— Ты так и скажешь капитану? — не имея возможности покачать головой, Ёсан приподнял одну бровь.

— Так и скажу, не бойся, люциферово отродье, пару галеонов с золотом — и он простит мне твою потерю.

— Тогда отчего ты так разошелся, м, господин квартирмейстер?

Минги, задравший Ёсанов подбородок, осторожно прошелся лезвием по коже там, где под ней, прямо под ней, упрямо бился пульс.

— Потому что ты влечешь к себе, как смертный грех. Жаль будет пускать тебя на корм акулам, не отведав как следует.

Теперь лезвие прижималось вплотную, и Ёсан не мог двинуться — вообще. Это была прямая угроза.

Если бы руки были свободны, и его шпага — при нем… Ёсан сглотнул — в несколько приемов. Сердце билось где-то в горле, прямо под нагретым лезвием, почти взрезающим кожу. И взгляд, страшный, жадный взгляд, не ждущий, а словно уже обладающий.

Рука Минги, дрогнув, отодвинулась — но на ее место тут же пришел язык. Дернуться в сторону у Ёсана не получилось — его держали. Ноги Минги крепко сжимали колени Ёсана, а вторая рука, тяжелая, неподвижная, охватывала шею.

Никуда не деться.

Внутри все перевернулось — Ёсан сжался, силясь дать отпор нахальному пирату, лучшему мастеру абордажных атак всех вольных морей.

— А что скажет мой наниматель, если ты меня-таки скормишь акулам?..

— Сказал же — не скормлю, не попробовав! — рыкнул на него Минги, отрываясь и слегка облизываясь.

— У тебя… кровь? — Ёсан нахмурился, разглядывая бледно-розовое пятно на щеке Минги. Тот немедленно схватился за кусок ткани, на котором до этого раскладывал нехитрый инструментарий брадобрея.

— А, ой… Это не моя.

Минги смотрел на него чуть смущенно, отвлекшись и потеряв нить светской беседы.

— Прости, господин доктор, будет шрам… Наверное, — подмигнул Минги, глядя на то, как Ёсан в негодовании закатил глаза. — Заодно и проверим, будет ли мне что-нибудь за то, что я испортил товар.

— Ром!

— Да ты так быстро пристрастишься, господин доктор, — запротестовал Минги, но достал откуда-то из-под стола оплетенную бутыль, откупоривая пробку с остатками смолы.

— Плесни на ткань и прижми… — прикрыв глаза и наклоняя голову, проинструктировал его Ёсан.

Но Минги, вероятно, рассудив, что пачкать дорогим пойлом тряпку — пустая трата, приложил горлышко прямо к крохотной ранке, и сам подался вперед, выливая добрых полпинты прямо на чуть не задохнувшегося воздухом Ёсана. Основной поток, скатившись вниз по ключице, направился прямо в рот Минги, прижавшегося ухом к груди Ёсана.

Тот, раздосадованный и внезапным нападением, и тем, что не смог скрыть колотящееся, как корабельный колокол в бурю, сердце, отпрянул, едва не опрокинувшись вместе с Минги на пол.

Облизываясь, Минги сделал еще пару глотков — прямо из горлышка бутылки, а затем — приник грубым и неласковым поцелуем прямо поверх рубашки, чуть выше левого соска Ёсана, там, где ощущался горячечный и сбившийся к чертовой матери пульс.

— Точно не хочешь на мачту моего фрегата, а, красавчик? Пока все были довольны…

Ёсану в какой-то момент стало интересно, кто были эти «все», но он подавил непрошенное любопытство: пусть бахвалится, если желает.

— Только если руки развяжешь.

Минги расхохотался, звучно, от души, закупоривая бутыль и отшвыривая ее куда-то в сторону.

— Никогда! Знаю я тебя, ты меня едва к праотцам не отправил, пока я тебя на шхуну нес… Хоть и безоружный, и связанный.

Криво ухмыльнувшись, Ёсан зло уставился на Минги.

— Боишься на моей мачте оказаться, если развяжешь, а?

Но, вопреки ожиданиям, Минги не рассердился, не вышел из себя. Добродушно улыбаясь, он заскользил раскрытыми пятернями по бедрам и бокам Ёсана, распуская шнур на поясе и расстегивая пуговицы штанов.

— А ты парень не промах, — с удивлением протянул он, оценив почти готовый к бою член Ёсана, до того не слишком заметный в мешковатых штанах не по размеру. — Не боюсь, красавчик.

Не разжимая кулак, он провел рукой вниз и вверх, до самой головки, чуть сжимая и отпуская, перебирая пальцами, чувствуя, как они увлажняются.

— Ты течешь, как девка. Может, мне помочь тебе, а? А то нелегко тебе придется — со связанными руками…

Сжав губы, Ёсан зажмурился, вслушиваясь в звенящую тишину и оглушительный стук собственного сердца в ушах. Еще немного — и он пойдет на дно, сначала в переносном, а потом, как знать, может, и в буквальном смысле тоже. Он был зол — на себя.

Понимал, что не может сказать «да» и чувствовал, что не сможет не сказать… Минги, забывший обо всем на свете, слизывал остатки рома с шеи и груди, сдернув с плеч разошедшуюся в швах рубашку Ёсана.

Где-то в ночи, усыпанной крупными звездами, кричали чайки.

Тяжелое, липкое дыхание на коже, дорожки холодного пота — на затылке.

Полночь.

Неторопливые шаги — ох, у Ёсана был отменный слух.

— Склянки, — произнес он едва слышным шепотом. — Руки прочь, не то капитан тебе их сейчас отстрелит…

***

Когда четверть часа спустя шлюпка отваливала от шхуны по направлению к берегу, где уже ждали эмиссары губернатора, Ёсан успел шепнуть пару слов застывшему, как обычно, за спиной капитана немногословному и мрачному Минги.

Проводив шлюпку разочарованным взглядом, он вздохнул, повернувшись на каблуках, склонился к капитану. Повторил почти все — слово в слово.

Капитан просиял улыбкой, но тут же взял себя в руки и поманил Минги за собой — прокладывать курс.

— Как ты говоришь? «Сарагосса», груженая золотом, отправится не на следующей неделе, а уже послезавтра? И не на норд-норд-вест, а к востоку?.. Кто сказал? И сколько он хочет в качестве доли? Ловок, ничего не скажешь… Ты ему сообщил, что место лекаря на корабле свободно? Не унывай, вы с ним совсем скоро свидитесь, три тысячи чертей на румбу…