— Отпразднуем?

Дверь на скрипучих петлях распахнулась и тут же со стуком захлопнулась. Толстая бутыль, оплетённая лозой, глухо стукнула дном о столешницу. Совершенно новую, гладко оструганную, из плотно пригнанных досок, — отличная работа судового плотника для нового члена команды.

Ёсан, удивленный позднему гостю, вскинул бровь.

— А что ты делал весь вечер? Разве не праздновал? — спросил он привалившегося плечом к дверному косяку уже изрядно подвыпившего Минги.

В его голосе пополам звучали неверие и ирония: квартирмейстер собственной персоной явился проверить, как он устроился в специально устроенной для него каюте. Ее успели вполне недурно обставить, пока команда праздновала богатую добычу. Брага и ром лились рекой, Хонджун довольно поглядывал на недавнее приобретение. И на квартирмейстера — тоже. Казначей насчитал в трюмах галеона четыре тысячи гульденов, сундук серебряных талеров и кое-что по мелочи, но тоже довольно весомо. Выпить было за что. А Ёсан, порядком уставший за насыщенный день, не чаял, как добраться до новенького матраца, плотно набитого свежим сеном.

— Смотрел на тебя, — вызывающе оттопырив нижнюю губу и скрестив руки на груди, Минги демонстративно медленно оглядел Ёсана сверху донизу — и обратно.

Не так уж много, кстати, этот здоровяк и выпил, прикинул Ёсан. И тихо хохотнул, продолжая расстегивать жилет, уже ослабив перед этим застежки на рукавах с пышными манжетами. Никак не ожидал, что Минги явится, когда он уже будет готовиться ко сну — в первый раз на новом корабле. Хотя квартирмейстер и в самом деле пялился на Ёсана весь вечер. Особенно когда думал, что Ёсан не видит.

— Что смотрел, я заметил. И зачем?

Отклеившись от дверного косяка и подчиняясь качке, пошатываясь, Минги доплелся до опрокинутого бочонка. Хлопнув по дну, убедившись, что сколочено надежно, он тут же уселся, развалившись довольно вольготно — показывая, кто на судне хозяин.

Прежде чем ответить, Минги сделал какое-то неопределенное движение пальцами, унизанными перстнями, в воздухе, словно обрисовывая контур.

— Чтобы убедиться.

— В чем?

— Что ты достаточно физически крепок… Чтобы держать в руках снаряжение или крюк.

Самолюбиво поддернув верхнюю губу, Ёсан отвернулся. Желает наблюдать — черт с ним, пусть удостоверится, если уж так это важно. Расстегнув ряд мелких пуговиц и сняв жилет, Ёсан пристроил его на стуле — резном, со спинкой, и даже, кажется, остатками позолоты, наверное, украденном в какой-нибудь прибрежной резиденции, — и принялся за рубашку, расшнуровывая воротник и рукава.

— Я буду держать в руках инструменты и твою задницу, когда в нее угодит гарпун китобоев или королевская картечь. Разве этого недостаточно? — Ёсан, стаскивая рубашку через голову, чуть повернулся к Минги, приподнимая бровь.

Тот притворно нахмурился, но тут же рассмеялся.

Не уходил. Устроился, как вельможа на пиру, облокотившись о стол. Наблюдал, как Ёсан разоблачается ко сну.

Черные волосы, убранные в обыкновенную косичку-кэтогэн, упали на спину. С наслаждением потянувшись и расправив плечи, Ёсан бросил рубашку на стол — рядом с Минги. Утром ее полагалось починить — после «похищения» был почти оторван один из рукавов и кое-что из отделки было безвозвратно утрачено.

Пока Ёсан умывался, поливая себе на руки из большой глиняной кружки, Минги приподнял край шелковой рубашки, задумчиво пропуская нежную ткань меж пальцев.

— Привыкнешь ли без прислуги, а, благородный господин?

Фыркнув от неожиданности, Ёсан выпрямился. Жаль, что успел отставить кружку в сторону, не то она бы полетела в нахала. Наскоро отерев лицо, он повернулся. Замер. В тусклом свете свечи кожа золотилась, капли, до которых Ёсан не дотянулся, сияли искрами. Скатывались по крепким рукам с отчетливо видимой под кожей мускулатурой, которая до сего момента так ловко пряталась под шелком и кружевами придворного щеголя.

Он был хорош.

Он улыбался.

Тяжелый взгляд Минги, на сей раз не насмешливый, напряженно и жадно вбирал в себя все до мелочей. До кончиков черной бархатной ленты, перехватывавшей хвост на затылке. До тонкого изгиба полуопущенных ресниц. До этих трижды проклятых капель, свободно сбегавших вниз по животу. До пальцев, замерших на рукояти небольшого кинжала в нагрудных ножнах.

— Справлюсь, господин квартирмейстер. Твой капитан доверяет мне… Отчего бы и тебе не поступить так же? — с этими словами Ёсан снял с шеи кожаный шнур с ножнами, укладывая их, впрочем, так, чтобы легко можно было дотянуться — в случае необходимости. Давая понять, что не боится ни на йоту.

Неслыханная наглость по отношению к грозе вольных морей.

Не усидев на месте, Минги поднялся, грохнул абордажной саблей на перевязи о стол, выпрямляясь во весь рост и едва не задевая макушкой низкий потолок. И решительно шагнул вперед, однако Ёсан не отступил, только вздернул подбородок, с вызовом глядя на этого верзилу.

— А я никому не доверяю…

Какое-то мгновение Минги просто сверлил Ёсана взглядом исподлобья, в упор, словно настойчиво и безмолвно прося о чем-то. Или ожидая чего-то.

Удара.

Или поцелуя.

Наконец, выругавшись вполголоса, Минги вытянул вперед руки и довольно бесцеремонно ощупал Ёсана, так, словно искал подвоха в чем-то: в сложении ли, в рельефе мышц, в теплом оттенке кожи. Не переча, но и не подчиняясь этому неожиданному вторжению, Ёсан молча попытался отступить в сторону. Однако уже знакомые ручищи все еще лежали на плечах, не давая двинуться.

Горячее дыхание.

Ром.

Вкус безупречно-черной карибской ночи.

— Ну и как? — опять с вызовом.

Руки Минги на плечах ослабли. Хватка сменилась на прикосновение, а в глазах зажегся огонек любопытства. Отчаянного, жадного, пульсирующего любопытства. Минги чуть отступил, но не больше чем на пару дюймов, так, словно пытаясь примериться — с какого борта начать атаку.

— Пока не решил. Хочу рассмотреть тебя получше.

Пальцы в тяжелых кольцах двинулись вверх — от пояса кюлот к ключицам Ёсана, — едва касаясь, даже не кончиками, а жаром ладоней, исследуя, как невиданную доселе карту побережья. Вторая рука, чуть помедлив, двинулась следом и, словно наверстывая, не задержалась у шеи, ложась на затылок Ёсана.

Холод перстней отрезвил — на мгновение.

Но Ёсан не дернулся и не отстранился. И квартирмейстеру следовало бы помнить, что свой нагрудный кинжал, обыкновенно скрытый одеждой, Ёсан держал близко, только вот Минги был еще ближе — и успел ли бы Ёсан что-нибудь предпринять, пожелай Минги его убить…

Но Минги отступил, убирая руки, так же внезапно, как и приблизился. Окинул Ёсана выжидающим взглядом, с подвохом.

— Хочу посмотреть, что ты можешь.

С этими словами он возвратился на прежнее место, усаживаясь все так же свободно, откидываясь на стену каюты и впиваясь требовательным взглядом в Ёсана. Который, сохраняя совершенно непроницаемое выражение лица, даже не шевельнулся, спокойно наблюдая за противником из-под полуопущенных век.

Молчаливый жест — давай же.

Но Ёсан, спрятав коварную усмешечку, едва она появилась, удивленно приподнял брови.

— Покажи мне, каков ты… — хриплый, нетерпеливый шепот прозвучал едва слышно, но так… отчетливо, словно коснулся открытой кожи — плеч, груди, живота. Взгляд Минги медленно перемещался по всей ладно сложенной фигуре Ёсана, обнаженного по пояс.

Злая, дразнящая улыбка стала шире, теперь Ёсан, не прячась, смотрел прямо в лицо Минги, в поблескивающие щелочки глаз, на разошедшиеся от потяжелевшего влажного дыхания губы.

Пробка вылетела из осмоленного горлышка с глухим выдохом — и Минги сделал большой глоток рома, тут же ободравшего глотку. Откинув голову, он пристально наблюдал за тем, как, расстегнув на поясе и у колен кюлоты, Ёсан стаскивал их с ног вместе с белоснежными чулками.

Еще глоток.

Ёсан встал посреди каюты, вскинув подбородок, с вызовом во взгляде.

Красивый, словно изваяние.

Совершенно голый, гордый и наслаждающийся этим.

Отставив бутыль в сторону, Минги, отирая губы, теперь нестерпимо пахнущие ромом, не мог отвести завороженных глаз. Глубокие тени на рельефном торсе, впадинка пупка, крепкие бедра… Проследив очертания в обратном порядке и встретившись взглядом с Ёсаном, уловив наконец его улыбочку, не сходившую с упрямо сжатых губ…

— М-м… Показать?.. — Ёсан приподнял бровь, и что-то сатанинское промелькнуло в глазах, потемневших до черного, заплескалось в них отблесками единственной свечи.

Собравшись с силами, Минги кивнул, отводя взгляд.

Ёсан шагнул назад, двигая к себе стул и одновременно протягивая руку за выпивкой. Наполовину опустошенная, бутыль с ромом легла в его ладонь. Запрокинув голову и сделав пару больших глотков, Ёсан перебросил ее обратно, и Минги стоило больших трудов ее не упустить — взгляд его все еще был прикован к пламени свечи. И Ёсан бы поклялся всеми святыми каракатицами Карибского бассейна, что у квартирмейстера на уме не расчет длины абордажных веревок и количества палашей на команду головорезов.

Ёсан сел, разводя колени в стороны и откидываясь на стуле. Закинув руки за спину, распустил черную бархатную ленту, подхватывавшую косицу. Сложил ленту вдвое, зажал ее зубами, дополнительно приказав Минги — молчать, прижав указательный палец к губам. Тот, ошалело встряхнув головой, кивнул — понял.

Улыбнувшись — а с зажатой в зубах лентой улыбка получилась хищной, — Ёсан запрокинул голову, прикрывая глаза. Руки заскользили по груди — вниз, к втянувшемуся животу, и Минги, следя за каждым движением, что-то прошептал вполголоса, несмотря на данное обещание вести себя тихо.

Дотянувшись до оставленной Ёсаном бутылки, Минги от всей души влил в себя еще не меньше кварты — и большую часть пролил на себя, не в силах совладать с качкой и тем, что творил, ради всего святого, Ёсан.

Который, устроив левую руку на бедре, правой обхватил тяжелеющий член, приподнимая его. На головке блеснула капля смазки, и рука Ёсана двинулась вниз, к основанию, утягивая за собой нежную кожу.

Глухой, сдавленный черным бархатом стон.

Вверх.

Минги сглотнул, изо всех сил стараясь удержаться, чтобы не наброситься на него — дал же слово джентльмена… Будь оно трижды проклято. Или хотя бы не расстегнуть собственные штаны и не вытащить своего приятеля, уже стоявшего, как мачта королевского флагмана.

Вниз.

Пальцы Ёсана сжимали стремительно твердеющий член, проходясь по уздечке, чуть ускорившись и потом снова — медленнее. Вверх и вниз. Сжимая и отпуская.

На лбу Минги выступила испарина, он закусил губу.

Ёсан, вытащив ленту изо рта, обмакнул пальцы в слюну и обхватил член обеими руками. Он был безупречно красив — весь, и Минги с ужасом понимал, что не удержится.

— Подумай о том… — зашептал Ёсан, с вызовом глядя в лицо Минги. Потом — на его краснеющие уши. — Подумай о том, что это могла быть твоя рука, м?

В очередной раз приложившись к почти опустевшей бутылке, Минги, отрываясь от нее, обежал языком горлышко, давая понять, что представляет себе не только руки, но и рот. Всего себя — к любым услугам его милости.

И вообще — что угодно, только бы увидеть, как этот божественно красивый наглец кончает. В штанах стало категорически тесно, но Минги все еще не решался прикоснуться к себе, хотя яйца ныли, — и он кусал губы, слизывая капельки крови. Он пылал — весь, принадлежал не себе — но этому норовистому красавчику.

Выдох.

Рука Ёсана двигалась, то замирая, то ускоряясь. Он играл с собой, выгибая спину так, что касался стула только плечами, под кожей бедер напрягались мышцы, с шеи — по груди, — катились капли пота.

Стон. Запрокинутая голова и закушенная губа Ёсана. Взгляд — из-под ресниц, обжигающий, топкий, обессиливающий, выматывающий.

Чудовищное по силе оружие.

— А-ах… — Минги, расстегнув пуговицы справа, запустил пятерню в собственные штаны, чувствуя, что еще немного — и он взорвется, если не сделает этого, что твое сорокафунтовое ядро.

Он едва не согнулся пополам — пальцы тут же угодили в густую смазку, и, едва переводя дыхание, Минги старался не сбиться с ритма, стремительно нагоняя Ёсана. Помутневшим взглядом Минги наблюдал, как нетерпеливо задвигались его бедра, вонзаясь в воздух, как лихорадочно заходила по члену ладонь, как он оскалился, силясь удержать стоны, как впился зубами наконец в собственное запястье, заглушая крик.

Минги еще успел увидеть, как Ёсан, сжимая ладонь вокруг ярко-алой, поблескивающей смазкой головки, выплескивается — в свои чуть подрагивающие пальцы, именно так, как Минги и представлял, — запрокинув голову, ловя воздух ртом и прошептав что-то… Минги не разобрал, но на проклятие было не похоже.

Сам он, откинувшись на стену каюты и блаженно прикрыв глаза, с наслаждением довершал собственное грехопадение в глазах Ёсана — но Минги было плевать. Он двигался размашисто, ускоряясь, чертыхался про себя и вслух, представляя на своем члене — Ёсана, подбрасывая бедра вверх, понимая, что тяжесть на них перестала быть воображаемой.

Едва не задохнулся, почувствовав прикосновение — настоящее, горячее, еще чуть липкое. Не поверил своим глазам, раскрыв их и увидев на своих коленях Ёсана, прижимающего его теперь всем телом к стене.

Глаза — жадные, обжигающие. Пронзающие — насквозь. Губы со вкусом рома.

Рука Ёсана стискивала Минги крепко, и ему оставалось только подчиниться — не имея сил противиться этой дьявольщине, Минги прижимал Ёсана к себе — под спину, за бедра, запуская терпко пахнущие пальцы в разметанные по плечам Ёсана черные волосы, сжимая их, пока Ёсан отчаянно кусал губы Минги, подгоняя и останавливая — на самом пределе.

Прошептав что-то невыразимо оскорбительное, Минги в полузабытьи впился зубами в восхитительно-теплую кожу на шее Ёсана, до побелевших костяшек вцепившись в столешницу рядом и стараясь не упасть. Под оглушительный выдох — в самое ухо, кажется, что-то тоже непристойное, про аппетитную задницу, — Минги, взвыв, излился в руку Ёсана, жалея только о том, что это пальцы, что он не может усадить его красивое благородие на свой член, да так, чтобы красивые глазки закатились…

* * *

— Ну что скажешь? Посмотрел? Доволен? — усмехнулся Ёсан, подбирая с пола свалившиеся рубашку, бант и жилет.

— Раз квартирмейстера в руках удержал, значит, и «кошку» удержишь, — недовольно проворчал Минги, отирая руки тряпицей и приводя одежду в относительный порядок. Счастье, что все, кроме рулевого и вахтенных, спали, уставшие после празднования богатой добычи.

Ёсан только рассмеялся.

— Пойду, — коротко предупредил Минги, поднимаясь и поправляя перевязь с палашом — чтобы не стучал о стены узкого палубного коридора.

— Не пойдешь, — спокойно ответил Ёсан голосом, не терпящим возражений. — Тебе сейчас лучше лечь и уснуть, это я тебе как лучший лекарь вольных морей говорю. До кровати за моей спиной доберешься? Чтобы я через две минуты видел тебя там, квартирмейстер.

— Есть, красавчик… То есть, ваша милость!