Он прислушивается к жужжанию нового кулера внутри, за закрытыми веками пробегает взглядом по образовавшемуся дисплею, и в быстро текущих строчках кода, наконец, видит заветные 100%. 

Открывает глаза, чтобы снова их прищурить из-за льющегося в комнату света — за окном пролетело несколько ярко-хвостатых комет. Стоит им только покинуть орбиту корабля, как вновь становится темно. Бутхилл медленно встаёт с кровати, прислушивается к ощущениям, не замечает сбоя в программе работы кулера, и широко улыбается, оголяя ряд острых зубов. 

— Милашка тебя дери, работает! — вскакивает он и пинком выламывает дверь. Знает, что ему за это достанется, но не может сдержаться, ведь сегодня — этот день. 

Он пробегает по светлым, мраморным коридорам корабля, слегка скользит возле фонтанчика, и добегает до высоких, стеклянных дверей. Их выбивать не стал, но шума от этого было не меньше. 

— Эй, милашка…— замолкает, останавливается у серокаменной дорожки, ведущей вглубь сада, где за кругленьким, стеклянным столиком, окружённый густо цветущими кустами роз, играет на окарине Аргенти. 

Играет плохо, так, что хочется подобно страусу уткнуться головой в землю, чтобы не оглохнуть, но открывающийся вид делает всё весьма-весьма сносным. Бутхилл не двигается, чтобы не потревожить лязганьем своего металлического тела. Ему нравится то, как расслабленно сидит Аргенти, закинув одну ногу на другую, иногда покачивая ею, носком разгоняя назойливых бабочек. Шёлковая рубашка волнами очерчивает траекторию лёгкого ветра из встроенных в потолок вентиляторов, и лампы, имитирующие солнечный свет, установленные там же, бросают отблески на его светлую кожу. 

Долго наслаждаться этим не получается. Аргенти замечает Бутхилла, откладывает в сторону окарину, после которой в ушах остался неприятный звон, и раскрывает руки в ожидании объятий. Бутхилл посмеивается, прячет надменный взгляд за полями шляпы, и держась за ремень, вальяжно подходит к рыцарю. В руки не даётся, вместо этого плюхается на соседний стул и широко разводит ноги, чуть скатываясь вниз. 

— Играешь ты всё также хреново, — бросает он, не глядя на Аргенти. 

— Боюсь, что так, — улыбается рыцарь, и совершенно не обижается. — Как ты себя чувствуешь? — обеспокоенно спрашивает он, тянется к руке Бутхилла, но тут же останавливается, переживает. 

— Как резвый скакун, отпущенный в бескрайнем поле, — отвечает Бутхилл, и словно бы в доказательство, высвобождает из кобуры револьвер и стреляет вглубь сада, всаживая пулю в спелое яблоко. 

Его всего будоражит от предвкушения, не терпится уже перейти к главному — тому, ради чего они несколько световых месяцев искали этот кулер. Если бы не чёртовы доктора, помешанные на изучении и создании киборгов, ему бы не пришлось тратить драгоценное время на все эти поиски, хотя, если бы не эти доктора, он бы не смог вновь встретиться с Аргенти. 

Пусть и прошёл почти световой год с момента, как Бутхилл поселился на корабле «Свет клина», он никогда не забывал о мучительном времени в комнате исследовательского центра. Однажды они подарили ему новое тело киборга, которое он упорно совершенствовал, блуждая по вселенной в качестве Галактического Рейнджера, и наконец добрался до главы отдела маркетинга КММ. А потом, когда, думалось, все преграды пройдены, ему «посчастливилось» снова напороться на докторов. Те настолько заинтересовались новыми модернизациями, что начали исследование, которое для них было открытием, а для Бутхилла пыткой. 

Однако, сейчас он не лежит разобранный по частям на холодном, металлическом столе, а сидит в густо-пахнущем саду напротив человека, который и вытащил его из исследовательского центра. Бутхилл говорил себе, что покинет его корабль, как только ему станет лучше. А теперь, это уже их корабль, и сад теперь общий, также, как и фонтаны в коридорах и недавно построенный курятник. 

Он сидит и продолжает глядеть на Аргенти, который даже в простой рубахе достоин лишь восхищения. Ловит взглядом руку, сжатую в кулак, которая своими прикосновениями всегда дарит ощущение значимости и драгоценности. От мыслей нагреваются процессоры, но новенький кулер отлично справляется со своей работой, и Бутхилл, не выдерживая, еще пару раз выстреливает из револьвера. 

— Душа моя, может, не будешь терроризировать сад? — мягко спрашивает Аргенти. 

Его улыбка доводит до точки кипения. 

Бутхилл разряжает обойму. Пули звонко бьются о стеклянный столик, тут же падают на дорожку, скинутые металлическими робо-руками. Он на столе, приподнимает концом револьвера голову Аргенти за подбородок, хитро улыбается.

— Не думаешь, что пора бы разрядить и мою обойму? 

— Будешь ли ты в порядке? Не надо ли больше времени на проверку этого кулера? Прошлый взорвался стоило нам только начать, — всё ещё беспокоится Аргенти и не договаривает — в рот упирается револьвер. 

— Заткнуть тебя им или же чем-то получше? 

Аргенти затыкается сам, потому что, о великая Идрила, теряет дар речи от Бутхилла — красивого до жжения в теле. Восхитителен в своём амплуа дерзкого ковбоя, да так, что хочется быть пойманным его лосо. Переживания и забота отступают, но недалеко, теплятся где-то за углом, чтобы вырваться, если вдруг он перейдёт черту. 

Аргенти поднимает со стула, вослед трепещут алые ресницы, и протягивается вперёд рука. 

— Не будем же делать это здесь, любовь моя, — приглашающий жест, который вызывает лишь усмешку, но даже она — услада для его ушей. 

— Поторопись же, иначе всё интересное пропустишь, — озорничает Бутхилл, и спрыгивает со стола. 

Аргенти следует за ним, но на секунду останавливается, чтобы сорвать пару чудесных роз. 

Кроваво-алые лепестки этих роз вскоре оказываются на простынях. Свет в комнате льётся только из торшеров с колышущейся бахромой. Становится тихо, и слышно только, как медленно закрывается дверь. 

Они оба стоят возле кровати, которая ещё хранила тепло Бутхилла. За окном мириады звёзд, парад планет и тьма, а в комнате мигает красный свет — маленькие лампочки Бутхилла оповещают о готовности тела к неизбежному. 

Аргенти всё ещё волнуется, и это читается в его бездействии. Он позволяет Бутхиллу подойти вплотную, чувствует себя овечкой, загнанной в угол, и не против отдаться такому волку. Замечает оскал, блеск в глазах, и выдыхает, когда холодная рука киборга касается шеи, убирая назад волосы. 

— Бутхилл, — выдыхает Аргенти, пока ещё может здраво мыслить. — Позволь хотя бы подготовить чемоданчик первой помощи. Что, если ты загоришься, как в прошлый раз?

Он хмурится от фантомных вспышек, когда киборг воспламенился посреди процесса и продолжал улыбаться, делая вид, что ему не больно, пока Аргенти в панике бежал за огнетушителем. А потом еще несколько месяцев восстанавливал поврежденную систему и корпус. Не хочется проходить через это снова, вот Аргенти и осторожничает. Он тоже хочет Бутхилла до безумия, но спешить не стоит, у них ведь ещё впереди столько световых лет вместе. 

— Я уже всё подготовил. И я же сказал: «В этот раз всё точно будет хорошо». 

Ударить бы этого обеспокоенного рыцаря, да рука не поднимается. Бутхилл прекрасно понимает сдержанность Аргенти, и от этого разгорается ещё сильнее. Чувствовать себя настолько любимым до сих пор непривычно, но испробовав однажды, Бутхилл уже не может остановиться. 

Он тянется к губам цвета персика, накрывает их требовательным поцелуем, и Аргенти отвечает. На пол падает шляпа, закатывается под кровать, ну и пусть. Подумаешь, соберёт немного пыли — это не важно, а важно то, как сладки на вкус губы любимого человека.

Аргенти пахнет не только розами, он олицетворяет собой сияние чистоты и верности, в его облике сияет истинное рыцарство, не запятнанное корыстью или надменностью. Бутхилл видит в нём оплот нежности, и первое время боялся запятнать его своей необузданной агрессивностью, но неосознанно тянулся к нему. И сейчас прижимает его к стене, почти что вжимает в твёрдую поверхность, заставляя хвататься за свои плечи. 

Бутхилл отстраняется, слизывает каплю слюны с уголка зацелованных губ и наслаждается туманным взглядом Аргенти. 

Своими стальными руками он не раздавит эту розу, а напротив, раскроет её нежные лепестки, чтобы выставить наружу весь потенциал томящегося очарования. 

— Что ж, кто я такой, чтобы перечить тебе, душа моя? — сладко улыбается Аргенти и делает то, что заставляет кулер Бутхилла заработать на полную — нежно давит на плечи, заставляя отойти к кровати, укладывает на простыни и нависает сверху между его ног. 

Аргенти обрамлён светом старенького торшера с бахромой, и кажется эфемерным, почти что ненастоящим. Границы его крепкого тела размываются с полумраком комнаты, струящийся на плечах шёлк рубашки манит прикоснуться и разорвать, что Бутхилл и делает. Грубым движением рвёт ткань, оголяя белоснежную грудь, и скалится довольно, тягуче.

— Иди ко мне, милашка, я вижу ты и сам уже истосковался по моим поцелуям. 

— Это так заметно? 

— Невооруженным глазом видно, — усмехается Бутхилл, хватает Аргенти за шею и укладывает на себя, целуя его ключицы, слизывая каплю пота в ямочке меж ними. 

Аргенти дрожит в его руках, всё ещё сдерживается, но сдавленно шипит, когда Бутхилл кусает его плечо. 

Аргенти не любит боль. Не любит шрамы, даже если они являются доказательством его доблести. Но любит следы, оставленные дерзким ковбоем. Он кладёт руку Бутхиллу на грудь, проверяет не перегрелся ли корпус, и чувствуя лёгкую вибрацию, облегченно выдыхает. Этот выдох тут же перехватывают губы Бутхилла. 

Нет больше сил сдерживаться, к чертям летят рыцарские честь и достоинство, он слишком долго ждал, слишком долго терпел, слишком сильно любит и хочет наглого провокатора. 

Старается целовать нежно, но получается грубовато, с напором. Поцелуй терпкий, вязкий, жадный, изголодавшийся. Аргенти чувствует вкус собственной крови — это он неаккуратно задевает острые зубы Бутхилла, но так даже лучше, так становится горячее. А бутхилл всё больше напирает, не давая возможности осмыслить происходящее, и царапает пальцами спину, обхватывает ногами, вынуждая полностью оказаться на кровати. 

Бутхилл позволяет себе нагло исследовать тело Аргенти — его мягкую кожу, его покатые мышцы, и стонет от восторга, ведь наконец, он может спокойно прижиматься к его тёплому телу и целовать, кусать, зарываться носом в алые волосы. 

Ох эти волосы…мягкие, блестящие, манящие. Бутхилл хватается за них, оттягивает Аргенти от себя и смотрит вызывающе. 

— Долго мы ещё будем целоваться? — сильнее сжимает, дав понять, что правильный ответ только один. 

— Готов хоть целую вечность, — словно в бреду отвечает Аргенти, — Но мой цветочек хочет продолжить, так что я просто обязан сделать ему приятно. 

Аргенти нежно перехватывает руку, держащую его за волосы, и укладывает на кровать, сцепившись в замок. Бутхилл весь дрожит от импульсов внутри, от этой грёбанной нежности, которая всегда вводила его в заблуждение, и от которой сейчас коротили все рецепторы в теле. Он послушно выгибается следом за ладонью Аргенти, которая скользит по его спине к пояснице. Позволяет стянуть с себя штаны, разводит ноги в предвкушении. 

Его всего прошибает микро-током, когда Аргенти касается стыков, пробирается пальцами под металлические пластины, касается проводов, отвечающие за чувствительность. Так обостряются любые ощущения, и Бутхилла уносит от этого коктейля всевозможных чувств. Боль смешивается с возбуждением, присыпается восторгом и утопает в неге. 

— Ох, как хорошо, — стонет он, извиваясь на простынях. 

— Ты прекрасен, — выдыхает Аргенти, не выдерживая красоты картины: киборг с отливом космоса на стальных пластинах, уютно лежащий в развратной, открытой позе на смятых простынях, в обрамлении лепестков алых роз. 

Он невозможен.

Он сочетание не сочетаемого: стихийная необузданность дикой природы и совершенность лёгкой загадочности. 

Аргенти хватает губами лепесток розы, передаёт её Бутхиллу и целует поверх неё. Острые зубы киборга рвут нежный лепесток, и капля нектара скользит по их губам, тонет в поцелуе. Аргенти делает это снова, пока не остаётся девственных лепестков. Касания становятся требовательнее, поцелуи желаннее, и Аргенти случайно задевает не тот проводок, вызвав резкую волну боли. 

— Прости, — тут же отстраняется он и опасливо смотрит на Бутхилла. 

— Не останавливайся, я сказал, — рычит ковбой. — Я тебе не мягкая принцесска, которая от такого расплачется. 

Аргенти обнимает его. Крепко, с любовью, потому что вспоминает, каким нашёл его в том исследовательском центре — разобранным, на грани смерти, но не умирающим. Любой бы уже сдался и попросил бы добить, но в Бутхилле ещё было желание жить. И Аргенти вынес его оттуда. Сжёг весь центр, смешал с космическим мусором учёных, чьи останки стали сияющим блеском на крыльях его корабля. 

Прошлое тонет в ответном объятии, в поцелуях Бутхилла, в его тихом смехе.

— Да, иногда мне кажется, что на борту всё-таки есть одна принцесска. 

— Разве я могу вести себя иначе? Не когда ты полностью в моих руках, не когда ты так несравненно красив и великолепен. 

— Так возьми меня уже. Чего ты ждёшь? Заставь меня увидеть звёзды, и я говорю не о тех, что за окном. 

Прелюдия была не нужна. Бутхилл хотел быстрее, хотел жёстче, но Аргенти не такой, он любит растягивать удовольствие, любит наслаждаться каждой секундой, проведённой с любимым, однако, тот прав. Пора бы уже перейти к делу. 

Волнение отступает, когда Бутхилл сам разворачивается к нему спиной. Аргенти целует вдоль позвоночника, вновь зарывается пальцами под пластины, и уловив момент меж стонами, входит медленно, чтобы привыкнуть.

Снаружи Бутхилл прохладный и твёрдый, словно сталь. 

Внутри — горячий и мягкий. 

— Великая Идрила, как в тебе хорошо, — выдыхает Аргенти, утыкаясь влажным любом в бело-чёрную макушку. — Ты такой милый, такой красивый. — В переливах с поцелуями обволакивает обещаниями, которые пылают верностью рыцарского сердца: — Я жизнь отдам за тебя. Я воздвигну целый мир лишь для нас.

— А я сожгу ради нас, — отвечает ему Бутхилл отрывисто. — Сожгу всё, что помешает построить этот мир. 

Он хочет держать вид крутого парня, но это даётся с трудом. Чувствует, как внутри пульсирует от возбуждения член Аргенти и сам возбуждается от этого ещё сильнее.

— Двигайся давай, пока я сам не начал, — огрызается, но с ноткой надежды и каприза. 

Щёки краснеют, тонут в мягкой подушке, которая пахнет его верным рыцарем.

— Дай мне секунду, — выдыхает Аргенти. 

— Не дам, — рычит Бутхилл и сильнее сжимает Аргенти. 

Тот стонет, от неожиданности вцепляется пальцами в бёдра ковбоя и выдыхает пар от волны наслаждения. Бутхилл творит с ним невероятное: внутри него не просто горячо и влажно, внутри всё сжимается и разжимается, ласкает вдоль всей плоти, создавая вакуум. 

Аргенти не выдерживает. Крепче сжимает бёдра Бутхилла и начинает двигаться. Грубо, страстно, не жалея. 

Бутхилл вскрикивает от нахлынувшего потока чувств, зарывается лицом в подушку, потому что знает, как не круто сейчас выглядит. Помутневшим взглядом он видит отражение в окне и стонет ещё громче от того, каким пылающим взглядом на него смотрит Аргенти. Алые волосы прилипли к его влажной коже, а под ней перекатываются крепкие мышцы, и он продолжает двигать бёдрами, толкаясь глубже, грубее. От каждого толчка вздрагивает грудь, и Бутхилл облизывается — в следующий раз он подольше задержится на ней, на этих розовых сосках, чтоб они опухли на следующий день так, что будут видны через шёлковую рубаху. 

Но это в следующий раз. 

А сегодня пусть имеет его так долго, как тот сам того захочет. 

Аргенти наклоняется к нему, убирает с уха волосы, целует в самую мочку, и вместе с тяжелым выдохом опаляет: 

— Люблю тебя…

Бутхилла слегка коротит. То ли от слов, то ли от горячей жидкости, излившейся в него. Он и сам уже доходит до исступления, крупно вздрагивает и чувствует, как по всему телу пробегает приятная волна. Она накрывает его с головой, на время выводит из строя. В ушах жужжит, в глазах всё плывёт, рецепторы на секунду отключаются, не выдержав такого напряжения, и он весь погружается в истому. 

Аргенти падает рядом, прикрывает глаза рукой, блестит своей белой кожей. 

Снаружи целая вселенная с ярчайшими звёздами, а Бутхилл любуется кожей не менее сияющей, не менее привлекательной. 

— И я тебя, — выдыхает он, понемногу приходя в себя. 

— Как ты себя чувствуешь? — тут же поворачивается к нему Аргенти. 

И прежде чем он снова начнёт обволакивать своей заботой и нежностью, Бутхилл затыкает его очередным поцелуем. Но поцелуем вялым, уютным, успокаивающим. 

— Никогда не чувствовал себя лучше. Надо поставить хорошую оценку этому кулеру, — смеётся Бутхилл. 

Аргенти сдерживает слёзы радости. Обнимает своего ковбоя, а тот дёргается, бубнит что-то о том, что надо вытащить шляпу из под кровати, и не может нарадоваться своему счастью. 

Он готов быть с Бутхиллом даже без телесного контакта, но так в разы лучше. И близость приятнее, когда знаешь, что твоя любовь не подорвётся от перевозбуждения. 

— Раз теперь всё хорошо, знаешь, что это значит? — спрашивает Аргенти, когда Бутхилл подуспокоился. 

— Что теперь мы будем трахаться каждый день? — мечтательно заявляет тот, играя с алыми волосами рыцаря, что лежит на его груди. 

— Что теперь ты можешь снова делать то, что не мог раньше. Как насчёт галактического родео? Ты ведь давно в нём не участвовал. 

— Милашка, да ты шаришь! — вспыхивает от радости Бутхилл и вскакивает с кровати, чтобы достать из кладовой свои старые, но любимые сапоги, предназначенные как раз для этого. 

Аргенти поднимается следом, достаёт из шкафа очередную шёлковую рубашку и уходит снова в сад, где его ждёт окарина и пару подстреленных яблок.

А в спину ему кричит: 

— Милашка, только попробуй снова задудеть на этой штуковине! Я тебе рот своим револьвером заткну!