Я же только задавал вопросы. В старые времена этого хватало, чтобы стать демоном.

Кроули (демон)

— Животные.

— Животные не убивают друг друга умными машинами, ангел. Так поступают только люди.

Азирафаэль (ангел)

Кроули (демон)

Длинные лохматые секущиеся волосы, от большей части которых нужно было давно избавиться; тёмные и страшные мешки под глазами; неестественно красные глаза с полопавшимися капиллярами; отчаянная, некрасивая худоба с выпирающими костяшками.

Это тело с натяжкой можно назвать симпатичным; я оказалась далеко не красавицей.

Изволю представиться — Белладонна Медина, полные двадцать четыре года, нищая с прицепом.

В чужой стране.

В чужом теле.

С чужим — видно, теперь моим, — ребёнком.

Мой далеко не милый «прицеп» сейчас дрых в комнате, отчаянно пытаясь сном заглушить голод желудка, и я его отчаянно сейчас понимала; росшая пусть и не в роскоши, но с куском хлеба, я мало когда знала, что означает истинный голод.

Я могла, каюсь, говорить, что денег у меня нет, но никогда не доходило до того, что желудок настолько болезненно пытался найти хоть каплю еды.

Впрочем, со временем это не самое страшное. Потом голод этот постоянный отступал. Точнее выразиться — не «отступал», а просто ты к нему настолько привыкаешь, что перестаёшь в какой-то неопределённый момент замечать; самое страшное, что некоторое время спустя ты просто умираешь.

Болезненно, больно и ужасно.

Прекрасная смерть, как сказала бы прошлая я, фанатка всяких детективов. Оказавшись в подобном положении, я теперь так не думала.

Я — Белладонна Медина.

И в тоже время я — кто-то иной. Другой. Меня звали не так; но это не важно.

Бабуля, вырастившая меня, всегда говорила, что важно лишь истинное настоящее, что проку размышлять над почти бессмысленным свершившимся прошлым. Сейчас я с ней согласна — вот только понятия не имею, что же мне делать.

У меня есть документы на собственное имя, пятьдесят три евро, какая-то халупа, мне не принадлежащая, и карапуз лет пяти-шести, точно не знаю.

Он тощий, как смерть и я сама, весь грязный, в старой одежде. Выглядит младше своего возраста, но, если смею я судить по собственному новому отражению своему, и то, как выглядит малец — он моя младшая копия. Словно скопировали, изменили пол, поставили более жёсткие черты лица, обтянутые тонкой загорело-грязной кожей на кости черепа, и вставили.

В груди у меня — словно сигарный дым. Он дымится, уменьшается и боится выглядывать наружу.

Его я не тревожу; да и не до того мне сейчас.

Уйти и оставить этот прицеп — мальца с моими чертами лица, — чтобы изобразить «потерянную» туристку?

Так и документы «просеять» легче будет, и шансов на дальнейшую жизнь больше. А с ребёнком я далеко не уйду.

Это ответственность.

Это долг.

Это чужая жизнь.

Я окинула мутным взглядом дрожащую фигуру под тонким пледом; на улице прохладная осень, самая противная, непонятная, то ли ближе к зиме, то ли к весне. Вязкая осень.

В этом «домике», что на самом деле лачуга, крыша протекает, дует прохладный ветер со всех сторон, половицы скрипят, а про отопление и мечтать не стоит. Есть вода. Ледяная — что жуть до костей берёт.

Как-то раз одна очень уважаемая гадалка сказала мне: чем больше я отдам — тем больше люди вокруг, чувствуя Вселенную, мне принесут. Что-то вроде: отдавайте все свои деньги и у вас их станет больше.

Странно, что она не сказала — как их станет больше. Не сказала, что делать. Но говорила: «Нити твоей жизни двойственны, а Судьба не властна; она тебя не любит. Ведь нити-пряди сотканные в полотно рвутся вновь и вновь, как слышится каждый твой вздох, а она всё переделывает, разрывает старые нити и шьёт по-новому, да вот опять неправильно. А вот Вероятность — весьма и весьма колоритная мадам, ты под её звездой; она твой Хранитель».

Никогда не отличалась особым состраданием к кому-либо, кто не являлся мной; я у себя на первом месте, ведь я — центр своего мира.

Никто иной им стать вместо меня не может, у другого человека центр его мира — он сам; вокруг него вертится его история, его нити Судьбы.

Судьбу часто кличут Коварной Злодейкой.

Исключительно с больших букв и со скрытой ненавистью; жалкая мадам, но Вероятность стоит за мной, а она более многогранна, ведь наши решения, поступки и мысли… лишь одно расхождение — и порой это может изменить весь мир.

Зачем я здесь?

Почему не мертва?

Не ясно, однако говоря об одном — это мой карт-бланш, данный мне… по воле случая? По велению Божьему?

Это не всё так важно, как второй шанс, пусть я даже и не помню, мертва ли я или же нет в своём старом теле; что, впрочем, толку, раз я и имени вспомнить не могу?

Я приняла решение в ранее утро, на восходе солнца. Около пяти утра, думаю.

Тихо собрала документы и, избегая скрипящих половиц, вышла за дверь с первыми попавшими в глаза лучами солнца, оставив за собой скорее сарай, чем дом, в котором жил-был один мальчик, точная моя копия, что спала сладко-голодным сном.

Напоследок я прикрыла его единственной шалью прошлой Белладонны, которую та ревностно накидывала на себя, не давая никому в руки; и даже собственному сыну.

Это можно было назвать прощанием