«А ведь это первый раз, когда я физически могу помочь ему с тем, с чем он не может справиться самостоятельно.» — внезапно замечает девушка, удивлённая собственной мыслью. — «Конечно, проваляться в постели он и без меня может, но это всё, что ему остаётся в этой ситуации. Я просто не могу не воспользоваться этим, нужно показать ему, что в одиночку он чувствовал бы себя куда хуже. Возможно, это даже поможет мне стать с ним чуть ближе. Сейчас я уже уверена, что он не навредит мне, по крайней мере, пока не поправится, так что почему бы и нет.». Она привстала на носочки, дотягиваясь до полки с таблетками, порывшись несколько минут в баночках и коробочках, нашла, наконец, нужную. Сейчас, когда бинты сняты и осторожно сложены в нагрудный карман, двигаться и дышать стало легко и приятно, даже настроение стало ещё лучше, от чего упрямство союзника больше не раздражает.

— Где у тебя можно найти градусник? — он игнорирует её вопрос, лёжа всё в той же позе, прикрыв глаза. Японская Империя вздыхает, садится на угол кровати, похоже, что он не собирается идти на контакт. — В таком случае, мне придётся оценить температуру на ощупь. — ответа не последовало. — Что же, я тебя предупредила.

Он почувствовал мягкое прикосновение ко лбу. Ладонь показалась прохладной, такой приятной… ЯИ действует с некоторой опаской, будто бы он может укусить. Температура, похоже, стала даже выше, это было нехорошо, так что всё-таки придётся дать ему жаропонижающее. Нацистская Германия так и не открыл глаз, тяжело дыша, лёгкое головокружение, неприятная тяжесть по всему телу и ломота, то холодно, то жарко — морозит. Всё это вытрясло из него последние силы, не хочется больше ничего. Не удержавшись, она проводит по его макушке, но отдёргивает руку, вспомнив, зачем пришла. Рейх чувствует тычок в плечо.

— Открой глаза. Тебе нужно выпить это. — он щурится пустым взглядом заглядывает в лицо девушки. Она протягивает таблетку и стакан с водой, похоже, что настроена настойчиво. — Ты же не собрался умереть тут от температуры?

Тяжело вздохнув, он приподнимается на локтях, принимая полусидячее положение. В висках гудит, но, приложив усилие воли, союзник игнорирует это, принимает протянутые предметы. Пальцы, сжимающие стакан, чуть подрагивают, поэтому Империя, на всякий случай, кладёт сверху на его ладонь свою, придерживает, чтобы не разлилось. Нацист чувствует раздражение от того, что ему помогают, но не высказывает своего недовольства вслух, помимо этого испытывая приятные ощущения от её прикосновения. Проследив за тем, как он глотает, азиатка отстраняется, немного подумав, спрашивает:

— Так всё-таки, зачем ты поцеловал меня в лоб тогда? — ей уже всерьёз интересно, что значил тот жест. Чем больше парень отнекивается и переводит тему, тем навязчивее желание его расспросить.

— Я не хочу отвечать на этот вопрос. — помолчав говорит больной, пытаясь уклониться от ответа. — К тому же, это было совершено безобидное действие.

— Как я могу нормально к такому относиться, после того, как ты так бесстыдно облапал меня однажды. — она решает надавить. — Теперь у меня нет уверенности в безобидности твоих действий.

Ответ попадает по больному, реакция следует незамедлительно. Он встрепенулся, сел ровно, будто бы забыв про своё самочувствие.

— Я?! Я по-твоему похож на извр… — он осекается на полуслове, вспоминая, про какой именно случай она говорит. Закашливается. Теперь он больше не самоуверенный, звучит так, будто оправдывается. — Может, уже хватит напоминать про это? Ты не оставила мне выбора тогда, не кричала бы: «Я парень, я парень!», ничего не было бы. И вообще, ничего такого я не подразумевал, а за грудь — случайно вышло…

Отвернулся, скрестив руки, спрятал ладони. Немного присмотревшись, она заметила, что немец смутился. Спазмы кашля ещё несколько секунд сковывают его тело, не давая нормально продохнуть, после чего он ложится к ней спиной, всем своим видом показывая, что хочет, чтобы она ушла, так как ничего другого не остаётся.

— Слушай, ты ел сегодня что-нибудь?

ЯИ чувствует, что нужно перевести тему. Ей и самой не очень приятно думать о том, что было, но сейчас воспоминания уже не болезненные, а скорее просто неприятные.

— Нет. Вчера тоже нет. Не знаю, зачем ты спрашиваешь, но есть ты меня не заставишь.

— Хорошо. — говорит она. «Вот и посмотрим» — проносится в голове. — Я отойду. Если вдруг что — зови.

— Ага, как же. — ворчит ариец, так и не повернувшись. Звать её, даже если будет умирать, он явно не собирается.

«Если бы я собирался ей признаться, то не было бы смысла так глупо и унизительно себя вести, отнекиваться. Но мне приходится это делать, ведь нельзя признавать свои чувства к ней, тем более вслух. Если я сделаю это, пути назад уже не будет.» — фигура союзницы скрывается за дверью. Он судорожно вздыхает, откидывается головой на подушку, смотря в потолок. — «Лучше бы она вообще не приходила. Но мне так приятно от того, что эта девушка сейчас рядом… Она заботится обо мне? Видимо да. Надо же, не думал, что я, «безэмоциональная тварь», смогу вызвать у неё привязанность. Неужели… Мои чувства взаимны? Да, действительно, очень на то похоже. Всё ещё хуже, чем я думал. Значит, от этого страдаю не только я. Прости меня, ЯИ, мне не стоило позволять себе сближаться с тобой, но сейчас, похоже, уже поздно. А может… В самом ли деле так страшно, что она азиатка?.. Да, чёрт возьми, да, страшно! Я не должен сомневаться в этом.».

***

Когда союзница заглянула в комнату, Рейх дремал. В его состоянии это было неудивительно, поэтому примерно чего-то такого она и ожидала. Сейчас, когда он не видел её лица, можно было в упор рассматривать его, не боясь повести себя как-то невежливо. Не удержавшись, она поставила принесённую тарелку на тумбочку возле кровати, села у изголовья. Немного посомневавшись, запустила пальцы в его волосы, пригладив их. Лоб больше не горел, похоже, что за то время, пока она отошла, температура успела опуститься. Ладонь провела по макушке, погладила висок, японка с напряжением наблюдала за выражением его лица, готовая отпрянуть при первых же признаках того, что тот проснулся, но оно оставалось спокойным и расслабленным. Ни единой мускулы не дрогнуло, когда она решила потрогать его руку, прикоснулась к плечу. Немцу нечеловеческих усилий стоило контролировать участившееся дыхание, и продолжать делать вид спящего. Первое же прикосновение выдернуло его из сна, но соблазн чувствовать её поглаживания подольше был слишком велик, поэтому он не открыл глаз. Уже коснувшись грудной клетки, она всё-таки отстранилась, похоже, заметив сильно учащённое сердцебиение. Только после этого потрясла парня за надплечье. Он нехотя приоткрыл один глаз, увидев протянутую тарелку проснулся окончательно.

— Это что?..

— Бульон. — невозмутимо ответила Японская Империя, с таким видом, будто такое в порядке вещей и это Нацистская Германия задаёт тут странные вопросы.

— Что?..

— Тебе нужно поесть, поэтому я приготовила это. Девушки же должны готовить, не так ли? — в вопросе слышна издёвка. — Ладно, не важно. Ешь.

— Это мне? — немец, похоже, всё ещё не до конца понял, что вообще происходит. Тепло, но на этот раз уже не от температуры, разлилось в области груди, от чего он сам едва ли не испугался.

— Тебе, тебе, не мне же. Не смотри на меня так… — союзник выглядит действительно ошарашеным, так что она почувствовала себя неловко. — Ты говорил, что ещё вчера ничего не ел, поэтому…

— Спасибо?.. — как-то жалобно выдавил он, начиная паниковать из-за того, что не может контролировать свои эмоции. Это первый раз, когда он потерял над собой контроль. Этот, казалось бы, незначительный поступок с её стороны стал последней каплей. «Может, это из-за болезни?.. Да, это точно из-за болезни, но… Я всё равно так хочу признаться ей, признаться прямо сейчас, но не могу этого сделать.» — он хватается за голову, будто от резкого болевого спазма. — «Что же мне делать?! Это просто невыносимо, я с трудом могу нормально думать.».

— Что случилось?! — тут же реагирует Империя, придвигается совсем близко. — Тебе плохо?

— Плохо, чёрт возьми, невыносимо плохо… — шипит он сквозь сжатые зубы, мышцы судорожно напрягаются, от чего конечности подрагивают. — Ты не сможешь мне помочь.

— Принести обезболивающего?..

— Не надо, оно мне не поможет. Мне уже навряд ли вообще хоть что-то поможет.

Осторожное прикосновение к макушке заставляет его замереть.

— Всё, что я могу сделать — побыть с тобой, пока тебе не станет полегче. — и снова, в который раз за день, эта очаровательная, обезоруживающая улыбка. — Если ты не против. Пожалуйста, позволь мне остаться ненадолго.