Когда Од лишь слегка прикасается кончиками пальцев к лепесткам роз, ему кажется, что они очень хрупкие: чуть сильнее надавишь и они посыпятся на пол и колени подобием белого снега. Запах у них ненавязчивый — он ощущается лишь отдалённо, самый обычный цветочный, но такой невесомый. Чем ближе наклоняешься, тем больше чувствуешь, как приятно они пахнут. На самом деле, посмотришь на них и не поймёшь, что персиковые лепестки сделаны не из бархата, и вообще — они самые настоящие. Сынмин выбирал их так долго, для него всё должно было быть идеальным. Флористка раз за разом слушала его требования: простой, но красивый букет, и девушка предложила классику в виде роз и веточек неизвестных зелёных растений. Не хотелось дарить кричащие яркие цветы, или слишком вульгарные. Да, Сынмин собирался на свидание, но он совсем не знал, как себя вести, лишь бы не показаться тем самым парнем, которому от таких встреч нужно лишь одно. А он таким и был: все его прежние свидания кончались постелью и молчаливым уходом под утро, и было лишь одно исключение, о котором вспоминать вовсе не хотелось, как об унесенном ветром пепле. Тем более, близости О не то что бы боялся, просто не хотел всё испортить, учитывая, как часто на сеансах с психологом поднималась тема принуждения и последствий, в виде отвращения и нежелания сексуализировать партнёра. По крайней мере, пока. Парню просто хотелось сделать приятно подобным подарком.

При выборе цветов Ода сильно ограничивал тот факт, что они с Гонилем должны были выглядеть, как коллеги или друзья. Настоящий спектакль для жадных взглядов камер. Букет выставлялся как подарок на какую-то важную, но не слишком значимую дату, точно день первого прослушивания или день подписания контракта с JYP. На всякий случай была одна история: начало работы над новым альбомом и подготовка к возвращению, хотя на деле они готовились всё лето и ждали самой простой тишины в информационном поле. Оправдание всегда найдётся: никакое это не свидание, Од никогда у Гониля не ночевал и уж тем более не целовал. Они друзья или коллеги, а Гу его начальник. Ничего более, правда?

А на самом деле у Сынмина вновь ломила грудь та самая любовная паника, металась и билась об рёбра, обжигая всё своим ярким пламенем: и сердце, и лёгкие, даже желудок. Его шаг был таким быстрым, что улицы сменяли друг друга раньше, чем надо было подходить к тому самому ресторану. Солнце уже не светит, и лишь фонари слепят глаза, и то, если голову задрать и очень постараться. Тогда и появятся странные тёмные пятна, ещё и преследовать начнут, куда бы ты не посмотрел. Окрыленным и радостным, Сынмин баловался, спрыгивал с бордюров и перешагивал через небольшие трещины в асфальте. Прохожих почти не было в этот вечер, но если они и были, то мимо проходили только с тёплой улыбкой: они видели в Сынмине юного парня, что идёт на свидание с красивой девушкой. Это почти правда, только О достаточно взрослый, ему уже двадцать пять лет, благополучно отмеченных под Happy death day, и ждёт он отнюдь не девушку.

Он прятал цветы от холодного вечернего ветра под распахнутым пиджаком. Ему казалось, что крафтовая бумага, в которую так модно сейчас заворачивать букеты, согревала розы не достаточно, и у самого ресторана они рассыпятся от холода. Так сильно нервничать из-за любой мелочи может лишь влюблённое сердце. Оно боится потерять, боится расстроить и не угодить, пусть Гониль и был сдержанным и милым. Взрослому человеку легче понять и принять твои недостатки, травмы, страхи. Менеджер не из тех, кто любит ломать людей под себя. Единственное, что изменил в себе Од ради него, по собственному желанию — это зависимость. И Сынмин рад — без Хёна этого бы не произошло. Он — единственная мотивация, какая есть не у каждого наркомана. О ему жизнью обязан, а цветы — меньшее, что он вообще может сделать.

Ресторан встречает парня внушительной вывеской над дверью с холодного оттенка освещением: рядом с уличными фонарями она вступала в настоящий контраст, и зрение не сразу привыкало к такому. Глаза чуть резало, всё же желто-оранжевое освещение дорог более мягкое, но у входа Сынмин не задерживается. Хост широко улыбается, даже не наигранно, будто искусный актёр: музыкант поверил бы ему, если бы сам не знал, каково тянуть уголки губ вверх весь день. Выматывающе: даже сильная любовь к фанатам эту усталость не скроет.

О называет парню в симпатичной черной жилетке своё имя и номер телефона — столик был выбран заранее. Он находился вдали от окон, лишних глаз, его даже от других посетителей скрывал небольшой поворот и аквариум с живыми рыбами, большими такими, похожими на японских карпов, но будто бы не совсем они. По своей форме они действительно походили на азиатских рыбок, но их окрас слишком тусклый и серый: уж с красными, оранжевыми и белыми пятнами он точно не сравнится. Сынмину оставалось ждать и тихо поглядывать на рыб и бурлящую из-за фильтра воду, пока цветы рядом покоились в принесённой официантом вазе.

А время шло и тянулось неведомой красной нитью, огибая тонкую шею и пленяя её в свою петлю. Чем больше минут утекало, тем сильнее она затягивалась, до неприятной горечи в горле. Короткими взглядами О замечал, как цветы медленно угасают и вянут. Лепестки желтеют, а бутоны раскрываются настолько, что они теряют всякие силы и опадают на стол. Впрочем, это всего лишь игра воображения. Официанты ходят меж столов, приносят еду, напитки, а Од будто бы вовсе не существовал здесь. У гостей слишком дорогие одежды, слишком увесистые украшения. О и сам был в брюках, но те даже не принадлежали ему — сам он такое не носит, предпочитая джинсы на низкой посадке. Такой, что торс видно каждому прохожему, а сейчас он скован черной рубашкой.

Десятки деталей Сынмин находил в мучениях ожидания, а ждал он правда долго. Первые двадцать минут он свалил на пробку: Гониль-хён добирался на машине, в отличие от него. Когда подходил час, на Сынмина с сожалением стал смотреть один официант и даже принес ему стакан мохито, за счет заведения, оправдывая это жаркой погодой даже в столь позднее время. И О на самом деле не сдавался до последнего и ждал, ждал до тех пор, пока самая пьяная компания молодых людей в этом ресторане не начала собираться домой. Прошло два часа, а Од и не заметил. Гониль не придёт — так сильно не опаздывают. Но он не предупредил... Как он мог? Два часа, Сынмин просидел здесь, как идиот, два часа, но не получил даже сообщения. Это же так просто! Написать: "Я не смогу сегодня, извини". Пять слов. Од не достоин и пяти слов?

Его это всё злит, а скулы сводит — ждать он больше не будет. Букет достаётся первой попавшейся официантке, а та только алые губы удивлённо раскрывает, пока к ней не подходит тот самый парень с мохито и не объясняет, что к чему. Неудачное свидание, разбитое сердце. Что ещё он мог наплести, стоило двери в ресторан резко закрыться? Сынмин даже не знает, куда ему идти. Нервы накаляются, в общежитие возвращаться не хотелось, но и иного выбора у него нет. Разбить бы носы лакированных ботинок об ближайший столб, да так, чтобы боль перекрывала любые переживания и злость. Держаться, главное держаться и просто идти домой. Хантер его номер заблокировал, адреса позабыты, да и жить, а не существовать, слишком понравилось. Он сможет перетерпеть, но как же ему обидно.

Попытка набрать номер кончилась коротким ответом женщины в телефоне: "Номер недоступен или находится вне зоны действия сети". И как это понимать?

О мечется по улицам Сеула, обивает туфли об все бордюры, царапает их об асфальт, а понять не может, что вообще случилось? Одно дело, если трубку сбросили, но тут номер просто недоступен. Могло ли что-то произойти? Прижимаясь спиной к первой попавшейся стене, О просматривает сводку последних новостей. Ни аварий, ничего. Его просто игнорируют? А телефон Гониль отключил, чтобы совесть не грызла? Но зачем? Сынмин дал понять — он не держит его и не заставляет любить себя. Менеджер мог сказать "нет" и покончить со всем. Отказ в разы лучше подобного молчания. Ещё и идиотом себя выставил перед толпой несмышленых официантов, хоть бы не узнал никто. Отвратительный день.

Общежитие не спит: на кухне наггетсы готовят молочный коктейли и, кажется, забрызгали молоком и мороженым весь гарнитур, Чонсу, судя по звукам, был в ванной, а Джунхан тихо сидел в их с Джуёном комнате и что-то мастерил. Он вообще всё умел — парень даже подсвечники из глины сделал и разукрасил их, как обещал.

Распахнув дверь Од увидел, как на худых, словно кукольных, коленях лежит клубок темно-синей шерсти, а тонкие пальца Хёнджуна крепко держат такие же тонкие спицы. Взгляд у него такой увлечённый, что не хочется отвлекать, но на душе так паршиво, и Од вторгается в чужое личное пространство. Он кладёт клубок в сторону, а сам ложится головой на колени Хана, вытянув ноги так, что те вовсе свисают с кровати. Хёнджун удивлённо поднимает брови, а руки держит над Сынмином, толком не понимая, что ему делать. Но он не возмущается и молчит, а спицы откладывает в сторону. Одного взгляда достаточно, чтобы понять: О не в порядке, только вот на вопросы отвечать не хочет и не будет. Ему нужна лишь немая компания, чье-то дыхание рядом и хотя бы намёк на контроль. Лежа так минут десять, Сынмин резко и тяжело вздыхает, заставив Джунхана дрогнуть. Руки скрывают полное разочарованием лицо, и снова вздох.

— Я идиот. — а Хёнджун всё молчит, только кисти на животе Сынмина складывает и продолжает выжидать следующие слова или подобия изъяснений. — Реально идиот. Он даже на звонок не ответил. На что я надеялся? Он играл со мной, как думаешь? — убрав ладони с лица, Од смотрит другу прямо в глаза. Он хочет слышать лишь то, что хочет, как бы это не звучало.

— Я думаю, ты спешишь с выводами.

— Как можно быть настолько занятым, чтобы даже не написать об этом? Я ждал его два часа, как придурок сидел там и ждал ничего. Унизительно... — Джунхану оставалось только поджать губы: он не из тех, кто в подобной ситуации может умело подбирать слова, тем более, он метался между двух огней. С одной стороны, с его другом поступили плохо, он мог бы негативно высказаться на счёт виновника всего происходящего, но, с другой стороны, этим виновником был человек, подаривший Хёнджуну шанс. Он ведь ни под один из корейских стандартов не подходит, а оттенок его кожи не перекрывает даже самый светлый тональный крем. И как сказать хотя бы одно плохое слово?

— Мне правда жаль, Сынмин... Я могу чем-то тебе помочь?

— Джуён может сегодня поспать в комнате с Джисоком? Мне... Просто нужен ты рядом. Как в предебюте. Фильмы до утра, тарелка с нарезанными фруктами. Мне нужен кто-то сейчас, потому что мне больно. И я боюсь сорваться. — услышав это слово — сорваться — Хёнджун крепко вцепился в запястье Ода и сжал его, пусть сил у него было не так много.

— Я останусь с тобой, обещаю.

Они лежали на нижнем ярусе кровати, о чем-то тихо разговаривали, пока на фоне, в телефоне, шли события фильма "Голодные игры". Джунхан включил тот самый звёздный ночник, который они купили вместе с Джуёном и любовались им каждую ночь. Звезды медленно плыли по небу, ограниченному натяжным потолком и воображением, и внимание они завлекали в разы сильнее, чем засмотренный до дыр фильм. На груди Сынмина лежала тарелка с дольками яблок, сладкого красного перца, апельсина и чищеной моркови. Иногда раздавался негромкий хруст, они вообще старались не шуметь, потому что последние дни у всех выдались тяжёлые. У NCT намечается долгий тур, так что грустные щечки Чонсу распознать можно почти сразу. Гаон же без причины стал каким-то раздражительным и минут десять ворчал на Джуёна, когда ему сообщили, что они ночуют вместе. А казалось бы, его лучший друг. Оду же было так тепло и спокойно: все проблемы остались за дверью, может, шкреблись в неё, но пробраться не могли. Создавалось ощущение, будто ничего не произошло, а они с Джунханом решили устроить обычную дружескую ночёвку. Колкие ощущения в груди исчезли, а на языке был вкус свежего сладкого перца: парни не стали готовить что-то, ведь могли разбудить других.

Хёнджун иногда ёрзал под боком, случайно пихал локтём в ребро, но Сынмин только смеялся с этого и двигался ближе к краю кровати — освобождал место. Фильм уже подходил к концу: Китнисс и Пит стояли в вагоне поезда и смотрели, как дорога и деревья проносятся мимо них с огромной скоростью. У Сойки взгляд теряется, она не видит ни будущего, ни толка от всего того, что с ней произошло, а Пит смотрит лишь на неё, любуется и одними глазами вымаливает ответ на свои зародившиеся чувства, но в ответ получает лишь: "Надо забыть об этом".

Стоило титрам начаться, как телефон Сынмина зазвонил, и на всю комнату раздалась песня Seventeen — Hot. Парень тут же зажал динамик рукой, а Джунхан приподнялся на локтях, удивлённо глядя на контакт "Гониль-хён".

— А когда он успел стать хёном?

— Тихо. — Од шикнул и тут же уселся на кровати. Несколько секунд он думал, а стоит ли вообще брать трубку после того, что произошло сегодня? Но толчок Хана в спину заставил одуматься и всё же ответить.

— Мало ли, что случилось. — выразил Джунхан своё мнение, пока выключал фильм на своём смартфоне.

По телу О пробежалась дрожь, а горечь вернулась и затаилась в горле, царапая трахею изнутри, как дикая кошка. Он всё же касается красной иконки на дисплее, ставит громкую связь и долго молчит, поджав губы.

— Сынмин... — голос Гониля звучал надорванно, будто проблемы всего мира упали на мужские плечи с такой силой, что его всё преклоняло и преклоняло к земле. — Пожалуйста, послушай.

— Я тебя слушаю, Хён... Знаешь, мне было очень больно.

— Я понимаю... — казалось, на фоне происходила какая-то суета: кто-то будто бы кидал вещи, гремел застежками на молнии и суетливо ходил по комнате с явной злостью в каждом шаге. Гониль только вздыхал, и из-за одного такого вздоха Сынмин уже представлял, как Гу прикасался ладонью к лицу, устало потирая лоб или переносицу. — Мать Солы позвонила мне сегодня. — дверь по ту сторону разговора хлопнула, и Сынмину с Хёнджуном захотелось сжаться в плечах. — Она решила отказаться от родительских прав. Сказала, что я должен забрать своего ребёнка... Прости, у меня не было и секунды, чтобы подумать о ком-то, кроме Солы. Она же моя дочь, одна, в другой стране.

— Твою мать.. — прикасаясь пальцами к губам, Сынмин едва мог вдохнуть без дрожи. То, что он сейчас услышал, так пугало, но в то же время в это было сложно поверить. Отказаться от собственного ребёнка? Как можно отказаться от части себя, когда она уже бегает и умеет разговаривать? — Почему..?

— Мне стоило раньше заметить, что она перестала уделять Соле внимание. На занятия её не водила, пыталась нас разругать и ограничить общение... Не знаю, кому она этим хотела сделать больнее, мне или Соле... Прости, я правда не успел даже позвонить, я улетел по горящим билетам сразу, как она мне позвонила. — невольно по щекам катились слёзы. Это не семья Сынмина и уж тем более не его дочь, но как же больно всё это слушать. Обиды растворялись в воздухе, тем более, О был готов их отпустить — они бестолковы. Редкое обстоятельство позволяет людям так себя вести, но нынешняя ситуация — то самое исключение. Од, наверное, и сам бы так поступил, будь он родителем.

— Не надо извинений, Хён. Я всё прекрасно понимаю... Когда вы вернётесь?

— Через три дня, но можем задержаться: слишком много проблем с документами. Никогда не думал, что мне вообще придётся подобное подписывать. — О мог только представить, какую мороку может доставить переоформление десятков бумажек, начиная от визы или гражданства и заканчивая родительскими правами. Столько всего нужно переписать, заверить и получить нужную печать. А если где-то будет ошибка?

Од волновался так, будто это на самом деле его дочь и он видел эту милую девчушку не только на фотографиях то у фонтана, то с пушистым одуванчиком в руках или с мыльными пузырями у самого носа. В них ещё так радуга отражалась: О до сих пор помнит эту рамку на стене. Сола запомнилась ему маленькой копией Гониля, только более женственной, с такими же распахнутыми глазами, густыми ресницами и аккуратным подбородком. Он слышал её голос: любой человек с хорошим музыкальным слухом скажет, что у неё есть задатки, как минимум, хороший командный звук, особенно когда она громко смеялась или шутливо ругалась. А разговаривал с ней Сынмин единожды, поздно вечером, когда Сола только просыпалась и сонно щурилась. Гониль созванивался с ней по видеосвязи и показал с кем делит диван за просмотром лёгкого проходного фильма, сюжет которого был до смешного переполнен различными клише. Од даже названия не помнит, зато помнит, как ему радостно помахали и на английском назвали братиком, а он только растерянно поднял руку и глупо хохотнул. В тот момент он ещё так забавно выпрямился, по струночке, как солдат, ведь совершенно фривольно лежал у Гониля под боком, пока на него не перевели камеру, а мужчина, казалось, не собирался прятать ни близость, ни самого Сынмина. И тогда О понял, что это самый красивый и милый ребенок на свете, вероятно, потому, что это ребёнок мужчины, которого он сильно любит.

Разговор кончился, а к Хёнджуну медленно и тесно прижался Сынмин, лбом утыкаясь в его грудь. Проводя рукой вверх по затылку, Хан потянул на ноги тёплый плед: пусть ночи ещё теплые — из окна всё ещё шёл легкий сквозняк.

— Тебе легче? — голос Джунхана едва разрушал тишину. Он был лёгким, как ночь или всё тот же уличный ветер, он не надрывал тонкую струну покоя. Так, наверное, умеел только Джунхан.

— Нет, я теперь за них обоих волнуюсь.

— Дурак ты.

— Влюблённый дурак.

***

У двери в, казалось бы, огромную квартиру, стоял маленький такой чемоданчик на колёсиках с нежно-фиолетовыми цветочками, а рядом лежали такие же небольшие туфельки, на носках которых сидели бабочки, правда, не как живые, обычные самые бабочки, какие завязывают на шнурках кроссовок или повязывают на букетах. Кстати о них: букетик пионов розовел в вазе в той самой прихожей прямо на тумбе, возле ключей, рядом с красивой бутылочкой дорогих мужских духов и тёмными очками. Они ещё не распустились: какие-то прятали свою красоту в плотных бутонах, а другие раскрылись совсем чуть-чуть, но, стоит пройти паре дней, как они обернутся пушистыми нежными цветами и начнут пахнуть на всю квартиру своим нежным ароматом.

Од даже не представлял, что останется наедине с ещё одним цветочком по имени Гу Сола. Гониль, занятый оформлением документов и записью малышки в садик, попросил только вещи разобрать и поужинать вовремя, но Сынмин взвалил на себя чуть больше обязанностей. Тем более, как ребёнок может прожить без спокойных игр перед сном?

Они не бегали по квартире, ведь набегались утром, когда О уговаривал малышку повесить платье в её собственный шкаф, а не носить его на голове. К счастью Сынмина, сил бегать у неё больше не было, тем более после такого тяжёлого перелета. Радовало одно: Сола, кажется, и не думала о всём том, что произошло. Зато на Гониле лица не было, правда, с парнем они пересекались ненадолго: ему нужно было почти сразу уезжать — но усталость в глазах говорила сама за себя. Сынмин не мог не остаться с Солой: он хотел помочь, поддержать и просто познакомиться. Как оказалось, эта активная девочка любила плюшевых кроликов, прям как Хёнджун, любила брать большие мамины или папины футболки, чтобы бегать в них, как в платье, а брокколи на ужин показались ей хорошей идеей. Странная девчонка. Джуён бы упал в обморок от одного запаха варёных овощей, а она уплетала их с небольшой порцией макарон с сыром.

После хотелось занять её чем-то действительно спокойным, потому что бегать за ней и отбирать собственную постиранную футболку больше не хотелось. Дети пусть и не бегают быстро, но всё равно юркие и маленькие, а носиться за ними в полусогнутом состоянии болезненно для спины и шеи, что теперь неприятно ныли и ещё завтра напомнят о себе.

— Ты любишь рисовать? — Од точно знает, где лежат белые листы бумаги и хотя бы ручки. Не цветные, конечно, но и с синими можно было что-то придумать. Раскладывая бумагу на полу и протягивая Соле одну из ручек, парень внимательно посмотрел в её по-странному растерянные глаза.

— Мама не разрешает переводить бумагу. — она наклонила голову в бок, напоминая щенка пушистой болонки, а губы её поджались совсем немного, от обиды ли? Сынмину от такого её вида стало тошно и грустно, поэтому он без вопроса положил перед девочкой целую стопку листков, чтобы порисовать как следует. Он обязательно и в рамку один из рисунков поставит или в общежитие заберёт, если Сола будет не против.

— Держи, дядя Сынмин разрешает. — говорили они преимущественно на английском, потому Од не стал для малышки оппой или аджосси. Конечно, она знала корейский неплохо для своего возраста, но вставляла на нем всего пару фраз, когда Сынмин не мог понять, что же это значит на английском. До него не сразу дошло, что в макаронах было слишком мало соли, поэтому пришлось несколько раз переспросить. Но, если не считать этот инцидент, им было комфортно разговаривать, ведь простые предложение Сынмин понимал, а сложными Сола говорить пока не умела.

Убрав ручку за ухо, парень сел рядом с ребёнком и постарался нарисовать цветок на первом попавшемся листе, вовсе не экономя место на нём. В самом центре красовалась незамысловатая ромашка, немного кривая, но меньше от этого она Соле не нравилась. Девчушка даже похлопала и постаралась нарисовать точно такую же, но у неё даже посимпатичнее вышло, с этим О спорить и не собирался.

Они исписали ещё не один и не два листа, и вот кофейный столик оказался заполонён маленькими рисуночками, бессмысленными каракулями, а иногда хангылем. Если Сола вдруг спрашивала, как будет то или иное слово на корейском, Сынмин сразу записывал его и учил правильно читать и писать. Вроде, не слишком рано учить ребёнка этому в таком возрасте, да? Од уж точно не лучший родитель, зато был старшим братом и понимает хотя бы крупицу из того, что стоит или не стоит делать с детьми. Ему было интересно наблюдать за Солой, видеть в ней привычки Гониля, вроде мимики и едва заметных жестов, но куда важнее было понимать — дочка возлюбленного его принимает и изучает с таким же рвением, будто понимает.

— Когда папа придёт? — Сола прикусила конец ручки, куда обычно нажимают, чтобы начать писать. О только лениво протянул руку и вытянул канцелярию из её рта, тем более, та была достаточно грязной: долго валялась без дела в пыли.

— Скоро должен, уже поздний вечер, смотри. — подрываясь с пола, Сынмин потянулся, размяв плечи и спину, а потом забрал Солу на руки, чтобы вместе с ней подойти к огромным окнам и раздвинуть шторы. — Красиво? — небо стало совсем тёмным, потому сложно его с чем-то сравнить. Возможно, с синими джинсами, такого же цвета ботинками. Или с краской? Хотя, это будет самым простым и банальным сравнением, какое описывал не один автор. Не нужно даже книг читать, чтобы утверждать подобное.

Соле этот вид из окна нравился: она наклонилась совсем близко, одной ручкой придерживаясь за плечо Сынмина, а другую положив на холодное стекло, к которому совсем скоро прижалась носом, с каждым выдохом оставляя маленькие кружочки пара на прозрачной поверхности.

— Красиво! — Од не видел, но наверняка в её глазах, как звёздочки, отражался свет из дальних окон соседних домов, таких маленьких, что в них ничего и не рассмотреть толком. Настоящие звезды, завлекающие внимание на столь высоком этаже: детская площадка там внизу одиноко пустует, зато в окнах мелькают едва заметные тени сонных жильцов. Наверное, и Соле пора спать: об этом говорило тихое зевание, а ещё девочка начала часто тереть глаза.

— У тебя нос не замёрз? Окно холодное? — Сынмин медленно отошёл и задвинул шторы. Сола тут же выпрямилась, но вновь зевнула, и тяжёлая голова потянула её к плечу Ода.

— Не холодное...

— Ты уже спишь. — он говорил тихо и ласково, так аккуратно поглаживая Солу по волосам, что она вовсе не могла не сомкнуть глаз. Это слишком успокаивает. Смотря на её припорошенное сном лицо, Од придумывал незамысловатую мелодию — она почти сразу начала крутиться на языке, как въедливый припев. В этот же момент музыкант понял, что права не имеет забыть этот напев, потому раз за разом тихонько мурлыкал ноту за нотой Соле на ухо, пока она засыпала. Мысленно он представлял голос Джуёна, как он подпевал ещё не придуманные им слова, а Джисок подхватывал, пока Хёнджун на гитаре играл проницательную балладу, а партии Чонсу на тарелках идеально бы дополнили эту композицию. Она точно должна стать балладой, походящей на настоящую колыбель. Од хотел подарить её Соле. Её образу и тихому сопению, тем самым звездам в детских глазах. Самых искренних.

Сынмин не был эмоциональным человеком, но всё, происходящее с ним последние два года, будто бы именно сейчас подошло к логическому концу. Не когда он сжигал свои стихи, не в объятиях Хёнджуна или в долгом поцелуе с Гонилем. Всё кончилось, черная полоса кончилась, когда Сола выбрала его, доверилась и уснула. Дети чувствуют плохих и хороших, злых и лживых.

Пусть сегодня тебе приснится сладкий сон.

Сон крепчал, а Сынмин наматывал круги по комнате, стараясь сохранять чужой покой. В это же время сквозь невесомую тишину пробился звук поворота ключей в замочной скважине. Гониль вернулся. Свет не горел нигде, кроме гостиной. В коридоре было так темно, но лампочки Гу не включал, только осторожно скинул ботинки и пошёл в сторону зала, как в проходе показалась фигура Ода, а за его спиной люстра источала свои теплые лучи, огибая чужие плечи и силуэт небольшой головы, что так удобно на них улеглась. Уснула. Гониль точно знал, что Сола уснула, а Сынмин был рядом с ней. Парень смог только приветливо улыбнуться: ни сказать, ни помахать рукой он просто не мог. А ведь их даже не заметишь — слезы, мелькнувшие из глаз, так быстро скатились по щекам, что Гониль и внимания не обратил. Его ресницы мокрые, но на губах небольшая улыбка, и в ней столько всего: и тяжёлый груз усталости, ругани, ссор, и благодарность за помощь, и нечто непонятное, теплое и пылающее, что шло из самой груди. Эта картина: Сынмин с Солой на руках, его вдохновлённый вид, а за спиной, на полу, куча забавных рисунков. Они хорошо провели этот вечер, ведь так?

Гониль правда думал, что чужой ребёнок станет тягостью для молодого парня, но Од это принял, и Сола, кажется, совершенно удобно устроилась на его плече.

— Хён, ты плачешь? — Гониль в ответ покачал головой, но врал сам себе. Даже взрослым людям тяжело, когда в их жизни резко появляются проблемы, совсем неожиданные. Ему стоит это признать. И с каждым шагом в сторону Сынмина он всё же принимал свою усталость.

— Возможно, немного. — О бы потянул руку и утёр ему щеки, но потревожить чужой сон он не мог. Да и Гониль уже был совсем близко, накрывая парня своими объятиями, как большим уютным пледом. Он обнимал Сынмина, обнимал Солу — их обоих.

— Что-то случилось? — лишь слегка дрогнув от того, как сильно билось сердце в груди Гониля, О прижался к его виску щекой и прикрыл глаза. Но колотилось сердце мужчины действительно сильно — так вот что пламенело внутри. Ему хотелось сильнее стиснуть пианиста в своих объятиях. Он вел рукой по его затылку, медленно опускаясь по шее и спине, и так раз за разом, пока биение не успокоилось, привыкло. То, что Гониль чувствовал сейчас, было самым сильным и искренним за последние годы. Эмоции — их слишком много.

— Нет, Сынмин, просто я дома. И вы оба дома. — оставляя на переносице Ода короткий поцелуй, Гониль бережно вытер его щеку, заметив, что оставил там небольшой след собственных слёз. Но парня это не смутило, он краем глаза глянул, точно ли глубоко спит Сола, а потом оставил на губах Гониля короткий, но очень важный для них обоих поцелуй со сладким, точно персиковым, привкусом любви.

И как от Ода оторваться? От лисьих выразительных глаз, от плавной горбинки на носу? Как перестать смотреть сквозь розоватую пелену? Гу наконец-то увидел перед собой другого Сынмина, которого он не отпустит. Сынмина с уставшей улыбкой, с нежными руками и желанием получить очередной поцелуй в уголок губ или кончик носа. Наконец-то всё переменилось, Гониль может сказать это искренне:

— Я люблю тебя.