— Ты уже звонил мне сегодня. Два часа назад.

Голос звучит укоризненно и устало. Кэйа, на ходу стягивая шнурованные ботинки и отправляя в полет на комод потертую кожанку, кивает. Ну и что, что телефонные собеседники тебя не видят?

— Был в дороге, а то набрал бы еще пораньше, - невозмутимо отвечает он, зажимая телефон плечом и затаскивая сумку весом с двух половозрелых мамонтов в гостиную. В ней — переливистый звон стеклянных алкогольных колоколов. - Даже не спросишь, как я добрался?

Он плавно опускается в глубокое кресло, блаженно щурясь и откидывая назад голову, отправляет ноги на стол. Тело гудит от усталости, и Кэйа несколько раз с силой проводит костяшками по икрам, плечам, разминая зажатые мышцы. Где-то за окном заливаются лаем собаки, провожая одинокий звук проехавшего автомобиля.

Зажигать свет не хочется, двигаться — тоже.

— Мне — неинтересно, - человек на том конце провода голосом прямо-таки подчеркивает слово, выставляет туда стрелку из сияющих огней. - Ты уже давно не тот маленький мальчик, которого надо опекать.

— Однако же ты это делаешь, - хмыкает Кэйа. Ставит телефон на громкую связь и опускает на столик экраном вниз. - Иногда даже чуть больше, чем этого требуют нормы.

— Понятие нормы рядом с тобой теряет всякий смысл, Кэй, - собеседник говорит фразу смято, будто бумагу комкает, разражается хриплым кашлем.

— И где-то рядом с ним ты потерял умение заботиться о себе самом, - сердито отзывается Альберих. - Никак не поправишься?

Лениво лезет рукой в сумку. Умело сбивает крышечку о край подлокотника и жадно делает несколько глотков. Холодная пенистая жидкость обволакивает горло.

Боги, как хорошо. Он мечтал об этом, наверное, последние пару месяцев. Тишина, темнота и возможность побыть с собой наедине.

— Мне уже лучше, - чуть виновато звучит динамик. - Не могу сейчас позволить себе отлеживаться, ты же знаешь.

— А когда-то мог? - улыбается сам себе Кэйа, отпивая еще немного пива. - Когда-то у тебя было время на что-то, кроме твоего чувства долга?

— Не надо, - коротко бросает его собеседник. - Оставь свои упреки при себе. Дело не в этом, ясно? Просто… я не уверен, что был когда-либо создан для отношений.

Горькая усмешка сама собой рождается на губах. Кэйю пружиной выдергивает из кресла, и ноги сами собой принимаются отмерять шаг за шагом по комнате. Сквозь тусклую вспышку боли и какой-то обреченной нежности он оглядывает дом. Он снимает его не первый раз — здесь уютно, хоть и немного… фальшиво. Камин — электрический, стойка, уводящая в смежную, без двери, кухню — под дерево, но пластиковая. Искусственные цветы на стеллаже.

Он немного соскучился по Розарии и Венти, и наверняка будет рад, когда они всё-таки доедут сюда завтра днем, но пока, в ночной тиши и мгле, ему… уместно. В конце концов, после расставания он так и не успел побыть сам с собой, прожить то, что ковыряло грудную клетку перочинным ножом изнутри, по капле. Экстренно съехаться с приехавшим из другого города Томой; завязать пару ничего не значащих интрижек; взять столько заказов, чтобы некогда было дышать; подписаться на этот дурацкий фестиваль…

Фестиваль закончился, огни догорели, и вот он здесь. Поговорит с причиной своей боли, немного выпьет, может, чуть-чуть поплачет или разобьет пару тарелок. Сможет включить музыку так, чтобы стены дрожали — за городом, в глуши, некому будет делать ему замечания — будет кричать в такт полным боли рок-каверам.

Выпустит из себя всё и сможет жить дальше.

— Ты такой идиот, - говорит он, бросая взгляд на телефон через плечо. Подпирает собой оконный скос, поправляет штору так, чтобы глупый молодой месяц не следил за ним сквозь осенние облака. - Всегда меришь себя такой меркой, будто ты сверхчеловек. Никому не угнаться за тобой.

— Ты мог, - короткая, бьющая под дых фраза. - Как прошел твой фестиваль? - мягко добавляет голос, желая сгладить разговор. А может, ему и впрямь не всё равно. До сих пор.

Когда они расставались, это было похоже на обычный разговор. Они сидели на кухне, Кэйа просто внимательно слушал, как ему объясняют, что отношения стали чем-то тяжелым, ярмом, бременем, что не хотелось бы запирать Кэйю в клетку — а чувствуется, будто оно так, будто всё неправильно, не имеет конца, не имеет времени и места. Он же слушал, курил сигарету за сигаретой, аккуратно давя бычки и укладывая их в стройные ряды в пепельницу, будто задавшись целью сложить из них маленький плот.

Кэйа уехал сразу, чтобы не давить, но они не перестали видеться. Он несколько раз подвозил Альбериха на учебу, он оплатил экстренную доставку из художественного магазина, когда Кэйа по своей глупости остался ночью накануне презентации заказчику с недоделанной работой и без материалов, он отвечал и отвечает на глупые звонки, отсматривает все мемы, присланные в соцсетях и даже реагирует в мерках своего эмоционального диапазона.

Это какая-то отдельная боль — когда больше некому кидать все попавшиеся шутки и картинки про сов, про похмелье, про вражду бледнокожих и солнца, про трудности пробуждения, трудоголизм и еще тысячу вещей. И Кэйа продолжил их кидать. А ему продолжили отвечать.

С момента, как они разошлись, они парадоксально остались близкими — кем-то вроде друзей, родственников, повязанных так глубоко, что мало что может это порушить. Это и усугубляло боль, и согревало одновременно.

Человек — такое странное существо.

— Кэйа? - телефон снова оживает. - Всё в порядке?

— Да, я просто отошел взять еды, - чтобы не противоречить себе, Кэйа действительно утаскивает яблоко из вазочки и смачно откусывает едва ли не половину бока.

— Ненавижу эту твою дурацкую привычку ставить телефон на громкую и заниматься параллельно с разговором своими делами. Бесишь, - слова звучат сурово, но Альберих различает в голосе смешок. Улыбается, вмиг этим обогретый.

Интересно, может, со временем тот поймет, что сделал ошибку? Кэйа — горд, но разумен. Он наделал ошибок в их отношениях, и если вдруг ему дадут шанс их исправить, он…

Еще один глоток из бутылки. Еще один укус.

Как в нем сохранилось столько наивности к его девятнадцати годам, интересно?

— Цель моей жизни — сеять разочарование, скорбь и несочетаемые цветовые блоки, - хмыкает он, принимаясь выгружать продукты из сумки. Холодильник манит своей прохладой, ему жарко после душного такси, и хочется залезть внутрь целиком и клубком свернуться. - Фестиваль? Фестиваль — хорошо. Весь мерч по этой гаче разобрали, и даже по моим ориджиналам похватали. Правда, знаешь, значки не зашли.

— Почему? - искреннее удивление. - По-моему, они… милые?

— Не у всех чувство прекрасного такое, как у нас с тобой, - фыркает Кэйа. - Ну и что, что эти русалки держат в руках человеческие кости? Так, издержки производства.

— Если бы ты еще те статуэтки с водяными привез, наверное, вообще всех бы распугал, - скептический тон.

— Однозначно! - смеется Кэйа, пинком отправляя ведерко маринованного мяса на полку и захлопывая дверцу.

Он наконец насыпает себе горсть орешков, копченный сыр и немного сухариков на тарелку в качестве закуски, пока пересказывает, кого еще встретил из знакомых художников, какие забавные покупатели ему попадались, и каково ему было добираться до этих, простите за его каэнрийский, ебеней.

Яблоко заканчивается, первая бутылка пива заканчивается — и он берет следующую. Боль в груди тоже заканчивается, ему сейчас… грустновато-тепло, светло, несмотря ни на что, он рад говорить с этим человеком сейчас. Ощущение тонкой нити нежно сжимает грудную клетку, тянется куда-то, на километры и дали.

— Знаешь, - оживает в очередной раз голос его внимательного слушателя, - я… хочу сказать, что горжусь тобой. Не думай, что если мы больше не вместе, я не готов тебе такое сказать. Может, ты и не от мира сего, со всеми этими своими монстрами и зарисовками собственных ночных кошмаров, но что-то в этом есть.

— Спасибо, Дилюк, - улыбается Кэйа. - Комплименты от тебя — это всегда нечто. Только ты можешь разом и похвалить, и на дверь психотерапевта указать.

— Иди ты, - шипит трубка, и Альберих хохочет.

— Не злись. Так, я сейчас вернусь.

Он идет в ванную снять линзы. Наверное, пора бы, после двадцати трех часов носки. В глазах будто маленькие невидимые чертята вилами орудуют, размечая его радужку под крестики-нолики. Он ополаскивает лицо, моет руки, вытягивает по очереди линзы в контейнер. Минус небольшой, всего на три диоптрии, но когда ты днями и ночами сидишь в планшете, в листах бумаги, и эскизах, и мотках шерсти — приходится о себе заботиться.

Когда он возвращается в комнату, та теперь кажется еще более мягкой и приветливой в расплывчатых линиях.

— Знаешь, я здорово устал, - заявляет он трубке, бухаясь с размаху на диван и закидывая ноги на спинку. - Не понимаю, как ты умудряешься столько работать.

— Я просто привык, - спокойно отзывается голос. - Ты же знаешь, отец приучил меня к этому так давно. А теперь я просто не могу оставить всё на разрушение, - пауза, Кэйа потягивает вторую бутылку, глядя на потолок и смутные тени от штор. - Скажи мне… а как ты понял, чем тебе нравится заниматься? Никогда не спрашивал тебя.

— Хм, - говорит Альберих, с размаху отправляя шкурку от сыра в раскрытый на полу пакет. - Как-то само. Меня потянуло, и я стал рисовать, потом первый заказ, а потом… Ты знаешь. Может, тебе сесть как-нибудь вечером и ничего не делать? И посмотреть, чего захочется?

— Тогда моим хобби станет сон, - Дилюк звучит так обреченно, что Кэйа снова не сдерживает хихиканья. - Не знаешь, есть такое?

— Наверняка, - подтрунивает он. - Как насчет осознанных сновидений?

— Бог с тобой, Кэйа. Мне и осознанное бодрствование не дается.

Он снова смеется. А затем задумывается всерьез.

— Слушай, тебе надо просто пробовать. Ты ведь любишь разные вещи. Любишь готовить, любишь животных, любишь шахматы. Что тебе мешает заняться чем-то из этого?

— Не знаю… - снова кашель. - Мне надо подумать. Но спасибо. Пойду я спать.

Кэйа молчит и тоже думает, что пора бы — ему наверняка больновато разговаривать с саднящим горлом, да и время позднее — но эгоистичный червячок внутри не хочет отпускать. Не хочет сдаваться.

Он только было приоткрывает рот, чтобы сказать очередную глупость.

Звук из коридора, будто кто-то прикрыл дверь. Кэйа чуть вздрагивает, садясь. Разве он не запирался? И неужто Розария умудрилась освободиться пораньше? Может, не дозвонилась до него. Он же тут уже час, наверное, на трубке висит.

— Кто-то нарушает мой покой? - громко окликает он, чтобы и Дилюк услышал. - А как же дать мне насладиться одиночеством?

Он вскакивает с дивана и двигается навстречу дверному проему. Навстречу действительно выступает из мрака фигура. Только не та, что он ожидал.

— Привет… Дайн? - почти вопросительно срывается с губ.

Кэйа буквально чувствует, как у него холодок бежит по спине, и не сразу понимает, почему. Дайнслейф… они же расстались, и он не должен знать, где сейчас Кэйа, и…

— Привет, Кэйа, - мягкий голос в ответ и блеск голубых глаз.

…и пистолет в руках тоже вряд ли является хорошей приметой.

***

На десяток секунд в черепе Кэйи не остается ни одной мысли. Он буквально впадает в ступор, непонимающе глядя на чужеродный предмет. Ему же не чудится? Это что, розыгрыш? Откуда бы Дайн взял огнестрел?.. И зачем?

— Я тебя не приглашал, - заявляет он, пожалуй, слишком дерзко для безоружного. Пытается сделать шаг к окну — может, успеет выскочить наружу через створку? — но тут же застывает: дуло поднимается навстречу, а Дайн издает странный цокающий звук, без ошибки считываемый как предупреждение.

Дайнслейф делает шаг вперед. Он держит пистолет подозрительно уверенно, как человек, который умеет стрелять. Он и умеет, мысленно хватается за голову Кэйа. Он же говорил, что его отец — фанат оружия. Для него сбить какую-нибудь жестяную банку на нечеловечьем расстоянии — раз плюнуть.

...блять?

— Однако же я пришел. Как мне нравится твоя привычка постить фото в соцсетях с геолокацией, - холодно усмехается Дайнслейф. - Теперь-то ты не откажешь мне в разговоре, звезда моя?

Кэйа нервно сглатывает, колкие льдинки ужаса ползут по позвоночнику вниз, царапая нервы. Надо стараться держать спину прямо и смотреть в глаза.

Надо стараться не показывать ему свой страх.

Мысль белой вспышкой озаряет его мозг: Дилюк. Дилюк всё ещё висит на проводе. А Дайнслейф не знает этого. Если бы знал, уже сделал бы что-нибудь с телефоном. Отобрал бы, выключил, разбил.

Ладно, может... может, он сумеет как-то с этим разобраться и сам?

Или нет.

Надо дать знать о том, что происходит.

— Довольно тяжело отказать человеку с пистолетом, - соглашается Кэйа, чуть повышая голос. Тут же рушится в новую волну ужаса: а вдруг Дайн заметит, что тот зачем-то говорит громко?

Он впивается взором в холодные глаза, выражение которых не может разобрать в полутьме. Ждет, подобравшись.

— Поэтому и прихватил. Знал, что понадобятся аргументы, - коротко отзывается непрошенный гость.

Кэйа делает пару вздохов, как можно медленней.

Вроде не понял?

Он не может оторваться от холодного блеска металла в чужих руках.

Дайн в перчатках. На его широких плечах — тяжелый плащ, почти подметающий пол. Кэйа тупо размышляет, что тот похож на детектива из нуарного комикса. Только вот ищейка оказался с криминальными связями и двойным дном.

— И о чем ты хочешь поговорить? - аккуратно интересуется Кэйа, не решаясь сдвинуться с места. Он и так ступает на весьма зыбкую территорию. Словесно.

Дайнслейф глядит в ответ молча, будто ожидая, что Альберих догадается сам.

В целом, он прав.

Боги, дайте ему сил и терпения, пожалуйста.

Шею сводит от желания посмотреть в сторону телефона. Будто одна из жил на ней укоротилась и тянет, безжалостная, влево, к журнальному столику. Но Кэйа запрещает себе туда глядеть, сжимает кулаки так, что ладоням больно.

Его пугают одновременно две вещи: если Дилюк вдруг заговорит, окликнет его… И если нет. Вдруг он уже повесил трубку? Они ведь уже почти попрощались, и Кэйа знает, что Рагнвиндр бесится с его молчания и иногда жмет на отбой первым, не дожидаясь ответной реплики.

Живот сводит болезненным спазмом, и он в очередной раз пытается сглотнуть слюну.

— Правда не понимаешь? - окликает его Дайн, видимо, устав ждать.

— Про наше расставание? - медленно произносит Кэйа с интонациями человека, которого утягивает в водоворот.

Тяни время. Тяни время как можешь.

— О, ты так это называешь? - Дайн приподнимает одну бровь и делает новый шаг вперед.

Кэйа невольно отшатывается, врезаясь спиной в холодильник, и Дайнслейф издает угрожающий рык.

Застынь. Дыши. Не двигайся.

Кэйа ощущает, как по спине стекает холодный пот. Как человек вообще может реагировать на даже поганое расставание... вот так?

— Ладно, я тебя бросил, - примирительно соглашается он, чуть поднимая руки ладонями вверх, в жесте, который можно бы истрактовать за открытость. - Слушай, прости, что всё так закончилось. Я не хотел, чтобы…

— Чего ты не хотел? - в голос Дайна прорываются нотки холодной ярости. - Опозорить меня перед всем колледжем? Насмехаться надо мной, выставив идиотом перед кучей народа? Унизить меня, будто я ничтожество? Чего ты не хотел, Кэйа?

Пиздец, бьется в голове. Пиздец. Этот придурок в бешенстве и с огнестрелом, а Кэйа один, безоружен и не может позвать никого на помощь. Надо его успокоить, думай, как, думай, как.

— Послушай, - он переходит на вкрадчивый тон, отчаянно стараясь не пускать в голос дрожь, - давай все спокойно обсудим.

…и мне было бы куда спокойней, если бы ты опустил чертову пушку.

— Я не собирался отшивать тебя прямо в коридоре при посторонних, - продолжает он, видя, как глаза Дайна потихоньку превращаются в две щелки. - Но ты потребовал от меня сиюминутно ответить, почему я не иду с тобой на вечеринку. Это не обвинение. Просто напоминаю.

— И ты ответил.

— Да.

— И сказал, что я гребаный ревнивец.

— … я выразился мягче.

— Что у тебя в печенках сидит мое желание всем тебя демонстрировать.

— Почти так, но я…

— Что я агрессивный мудак, который любое проявление чужой воли мечтает затолкать под сапог и сжечь.

И я, к сожалению, был прав.

Это не было великой любовью, нет, но Кэйе ведь он действительно сначала понравился, этот Дайнслейф. За мрачные шуточки, умение действовать решительно и готовность с головой окунуться в отношения. Это потом стало ясно, что за шуточками кроется больная самооценка, за решительностью — уверенность, что тот всегда прав, а за тягой к партнеру — потребность властвовать.

Черт его дернул вообще сразу соваться в какие-то отношения. Черт его дернул проехаться по чужому самолюбию.

— Я погорячился. Ты немного вспыльчивый, это правда, но ведь ты умеешь это контролировать, верно? - Кэйа аккуратно тянет за ближайшую ниточку. Надо сыграть на чувстве собственного превосходства этого ублюдка.

— Отлично умею, - уголок губы Дайна нервно дергается, и он кивает. - Поэтому в твоей дрянной башке до сих пор нет свинца. Пока. Прибереги свои штучки для кого-то поглупей.

Кэйе отчаянно хочется завизжать и броситься прочь. Он держится, только стискивает руки еще сильней. Безнадежно обводит глазами помещение. Может, он сможет что-то бросить в лицо Дайну и сбежать? Хоть что-то..?

Но столешница рядом с ним пуста, до столика или дивана он не допрыгнет, а в груди так ломит от ужаса, что он вообще не уверен, что сможет бегать. Только телефон мертвым черным маяком лежит, незаметный свидетель происходящего.

Или нет, если его собеседник уже давно нажал на отбой.

Дилюк, скажи мне, что ты слышал все это. Что ты вызвал помощь. Ты ведь знаешь, где я, ты ведь спасешь меня. Пожалуйста?..

Живот снова сводит, будто в него уже всадили пару пуль.

— Молчишь? - хмыкает Дайн.

— Пытаюсь понять, чего именно ты хочешь, - Кэйа снова с трудом открывает закостеневшие челюсти. - Мне очень жаль, что так вышло. Правда. Мне стоило сразу извиниться перед тобой. Как ты видишь итог нашего разговора? - быстро добавляет он, выдыхая: Дайн немного опускает пистолет. Остывает? - Если ты хочешь, мы… могли бы попробовать еще раз. Обсудили бы всё и…

Его прерывает короткий лающий смех. Кэйа застывает, боясь сделать даже вдох.

— Еще раз? После того, как я узнал, что тебе просто нужна была игрушка после разрыва? Что ты после других отношений просто решил погулять, забыться и потешить свое самолюбие? - выплевывает Дайн, опасно сверкая глазами.

— Я не… - слова окончательно застревают в горле, и он не знает, что говорить. - Дайн, мы что-нибудь придумаем, что-то, что тебе подойдет, ладно? Я…

— Конечно, - обрубает его Дайнслейф, - а если точней, я уже придумал. Ты потешился за мой счет, а теперь я потешусь за твой.

Пока Кэйа судорожно пытается сообразить, что этот психопат может иметь в виду, Дайнслейф лезет свободной рукой куда-то в карман плаща.

— Лови.

Кэйа едва успевает поднять дрожащие руки и схватить прилетевший в них предмет. Чуть не роняет — пальцы вообще не слушаются — но ловит над самым полом и спешно выпрямляется, показывая, что всё исполнил. Паникующий мозг не сразу определяет предмет в ладонях, он ощупывает его, как слепой, пытаясь смотреть и на него, и на Дайна, и на пистолет. Потом всё же осознает.

— Это… Скотч? - зачем-то вслух переспрашивает он слабым голосом.

Он механически ощупывает рулон. Это не просто скотч, с поступающим к горлу отчаянием видит он. Это армированный скотч. Таким водопроводные трубы обматывают и всё такое.

Ни одной хорошей версии того, что будет происходить дальше, у него нет. Кэйа на секунду отчаянно жмурится до белых пятен в глазах. Мечтает оказаться так далеко отсюда, как можно. В объятиях Дилюка, желательно.

Сейчас бы услышать его голос.

Пожалуйста, помогите.

— Именно, - как через вату он слышит совсем другой голос, властный и жесткий. - Обмотай свои щиколотки вместе. Медленно. Без фокусов. Вряд ли ты хочешь валяться тут с простреленным коленом. Если им ограничится, - добавляет он, и у Кэйи все сводит внутри.

— Послушай, - онемевшими губами пытается взывать он. - Ты можешь попросить меня о чем угодно. Мы ведь можем обойтись без… всего этого. Ты выше такого, и…

— Считаю до трех. Один.

— Хорошо, - отчаянно стуча зубами, прерывает его счет Кэйа. - Всё. Я слушаюсь, окей?

Он неловко наклоняется вниз, раза с седьмого подцепляет кончик ленты. Делает всё медленно, как в дурном сне. Потому что не может быстрей; потому что не хочет быстрей; потому что…

Он ставит ноги не слишком близко друг к другу, надеясь, что его черные спортивные штаны это скроют. Первый моток: скотч издает этот певучий звук наматываемой ленты. Натягиваемых нервов.

— Не меньше трех оборотов. Я считаю, - холодно констатирует Дайн.

Кэйа тоже считает, пока скотч раз за разом под его же собственными руками обвивает ноги. Он так дрожит, что лента ложится волнами. Несколько раз он на всякий случай задирает голову вверх, чтобы снова застать неизменное: смотрящее на него холодное окружье дула.

— Достаточно, - наконец звучит голос. - Отрезай.

Под ноги Кэйе подкатываются ножницы. Он на секунду подбирается, но тут же горькое разочарование ползет по венам: такими ножницами он и скотч отрежет с трудом. Тупые, со скругленным краем. Этим он и ребенка бы не напугал, не то что человека с пушкой.

Он пытается надрезать краешек так, чтобы задеть основной виток скотча, но тут же замирает, пригвожденный:

— Я все вижу. Один…

— Стой, - Кэйа мотает головой, кусая губы. - Рука просто соскочила.

Он выпрямляется, со скотчем в одной руке и ножницами в другой, стоять теперь неудобно, и он едва дышит, а Дайн торжествующе усмехается:

— Какая же ты лживая падаль, на самом деле. А теперь — то же самое, но в коленях.

Блять, ужасается Кэйа, так я точно никуда не сбегу. Одна надежда на чье-то вмешательство. А телефон молча лежит на журнальном столике, оттуда ни шороха, ни шума. Если бы Дилюк вызывал подмогу, было бы что-то слышно?

Боги, проклятые боги, почему всё так повернулось? Он не знает, что будет, когда Дайн закончит свой план со скотчем. Он не хочет знать.

Руки механически делают свое дело. Три оборота. Щелчок ножниц.

— Дайн, - тихо зовет он, из последних сил пытаясь думать, - я ведь действительно проехался по твоему самолюбию, да? Из-за моей глупости теперь другие думают о тебе плохо, так?

— Теперь запястья. Вперед.

— Дайн, - снова отчаянно повторяет он имя, как какое-то заклинание. - Я мог бы, ну… подыграть тебе. Хочешь, публично приду молить тебя, чтобы ты ко мне вернулся? Буду таким жалким-жалким. Объясню, как сильно ошибался, бросив тебя. А ты сможешь втоптать меня в грязь и выставить курам на смех. Как тебе идея?

Надавить на его самолюбие. Еще раз. Я пообещаю тебе что угодно, только выпусти меня отсюда. Боги, как же страшно.

— Заткнись. Руки, Кэйа.

— Я не могу сам себе связать руки! - голос срывается в истерическую верхнюю нотку. - Как я это сделаю? Я не могу одновременно…

— Один.

— Блять, Дайн!

— Два. Оборот вокруг одной руки, а потом тянешь скотч ко второй и нахлестываешь, как можешь.

— Дайн, прекрати!

— Два с половиной, - фигура снова делает шаг вперед.

Задыхаясь, Кэйа обматывает скотч вокруг одного запястья. Неловко пытается притянуть другое.

Скрип половицы; удар коленом под дых, от которого тело пополам и искры в глазах; в шею утыкается что-то холодное, и из Кэйи вырывается жалкий вскрик.

— А теперь не шевелись, если не хочешь проглотить свинец, - Дайн вжимает его в холодильник, одной рукой перехватывая рулон.

Кэйа, видимо, тупой, что выбирает таких партнеров, и он продолжает делать не очень умные вещи. Ножницы не удерживаются в его второй руке, и он роняет их. Сдавленно тянет воздух, дрожа, не пытаясь выпрямиться, пока Дайнслейф медленно и старательно стягивает его запястья вместе.

Впрочем, если бы он попытался ударить того ножницами, тот выстрелил бы.

Ему конец. Ему точно конец.

***

— Удобно? - интересуется Дайнслейф, закончив свою работу.

— Нет, - мрачно отзывается Кэйа, дыша часто-часто. Теперь, когда ублюдок прямо перед ним, он слышит слабый запах одеколона. Мускусный и тяжелый, аромат всегда бесил Альбериха. А теперь бесит еще больше. - И что же ты сделаешь дальше, мой дорогой Дайн? Если ты хотел посмотреть, как я умираю от страха — ты своего добился.

Тот не отвечает. Отходит в сторону, пистолет по-прежнему в одной руке. Отпивает по-хозяйски из Кэйиной бутылки пива. Кэйа только беспомощно следит за ним, судорожно дернув руками и тут же убедившись, что ебаный скотч держит его руки слишком крепко. Чуть опирается лопатками на холодильник, не желая потерять равновесие.

— Что ж, видимо, тебе этого мало. Хорошо, - Кэйа цедит сквозь зубы, чуть взмахивая стянутыми руками. - Знаешь, что? Ведь ты мог бы повернуть ситуацию в свою сторону в более… материальном плане. Это ведь тоже вид унижения, так? Я знаю, что ты мечтал пробиться выше. А в нашей шараге это сложно. Но… Ты же слышал про Каэнрийский художественный? Обычно туда берут только по квоте из местных, ага, и там куча просмотров для своих, и там легко попасть в подмастерья к очень крутым ребятам. Ты знаешь, - он медленно и тихо льет свой яд в чужие уши, видя, как Дайн застыл напротив, внимательно глядя на него. - Я не поступал туда по своим причинам — довольно глупым, надо сказать — но у меня есть там связи. Хочешь, помогу тебе перевестись туда? Могу попробовать и на стажировку к декану протолкнуть.

Он отчаянно мелет языком, про себя отчаянно воя от ужаса. Придите за мной. Кто-нибудь. Или пусть этот остолоп уже согласится. Пожалуйста. Еще секунда размышлений о том, какие конкретно органы ему продырявят, и пуля не понадобится: его сердце просто, нахрен, остановится.

— Тем более что у тебя есть вполне достойные работы, - продолжает он, пытаясь пожать плечами. Лента на запястьях врезается в кожу. - Никто ничего и не заподозрит. Нет никакого смысла марать мной руки.

Молчание и недвижимость Дайна сводят его с ума. Он прикусывает губы раз за разом, пытаясь сосредоточиться. Удержаться.

— Что скажешь? - тихо говорит он.

Где-то за окном слышен гудок машины. Так далеко. Никого нет рядом, он совсем один, в этом пиздеце.

— Я скажу, что ты та еще складная языкастая сука, Альберих.

Холод. Холод в желудке, в горле.

— Ты, - продолжает Дайн, шагая снова навстречу, - думаешь, что можешь заговорить мне зубы. Не спорю, приятно посмотреть на то, как ты жалко выглядишь, пытаясь выторговать свою драгоценную шкуру.

Я пытаюсь себя спасти, рычит про себя Кэйа, я всего лишь пытаюсь остаться живым, ты, уебок. Ты бы на моем месте вел бы себя так же, гандон высокомерный!

Он в страхе наблюдает, как Дайн снова оказывается близко, так близко. Голова кружится.

— Приятно, но уже начинает слегка утомлять.

— Блять, Дайнслейф, - тихо шипит Кэйа, вжимаясь спиной в холодную дверцу позади так сильно, как выходит, будто это ему поможет. - Пожалуйста. Мне очень страшно. Умоляю тебя, прекрати. Отпусти меня. Я действительно трус, так и есть, я очень боюсь.

Внутри плещутся два океана — бессильная ярость загнанного в угол и та самая паника, которую он выпускает по каплям наружу. Не выходит притвориться, не выходит подкупить — может, жалостью он сможет сделать хоть что-то.

Как гадко. Как плохо внутри.

— Пожалуйста, - тихо повторяет он раз за разом, приоткрыв губы, глядя снизу вверх широко распахнутыми глазами. - Хватит. У меня сейчас сердце выскочит. Дышать тяжело, - он не врет, воздух будто застывает пластмассой где-то в трахее. - Дайн, - он чуть покачивается, пытаясь показаться слабым. Тщетным. Слишком жалким, чтобы он стоил внимания.

— Хорошо, - слышит он и чуть не кричит, до крови прикусывая многострадальную губу.

Грубый пинок заставляет его потерять равновесие. Кэйа падает на колени со вскриком.

— Хорошо притворяешься, имею в виду.

— Нет! - хрипит Альберих, пытаясь подняться и видя, как Дайн что-то берет в дальнем углу около раковины, а затем снова идет к нему. Кухонная тряпка?

— Я уже тебя наслушался, пожалуй.

Кэйа дергается с места, снова пытаясь встать — и замирает, сраженный холодным прикосновением металла к виску.

— Тихо. Открой рот.

Из него вырывается безобразный всхлип. Его колотит. Он не в силах открыть зажмуренные глаза.

— Давай, - нажатие на висок становится сильней. Кажется, сейчас любой резкий звук заставил бы Кэйю упасть замертво от шока.

Еще один всхлип.

Губ касается ткань.

— Ну же. Вот так. Умница.

Кэйа все еще пытается не орать, пока ему в рот что-то вталкивают. От ткани пахнет стиральным порошком, и его мутит. Дайн старательно утрамбовывает комок, быстро становящийся влажным от слюны. Пальцы откидывают единственную длинную прядь. Звук отрываемого от ролика скотча. Липкая полоска ложится на губы и щеки, обегает круг, обойдя затылок, новый слой по губам. Еще один оборот. Щелчок ножниц.

— Ммм!

— Тш. Тихо, Кэйа. Все хорошо. Все отлично, не находишь?

Он с трудом открывает слезящиеся глаза, только чтобы столкнуться со взглядом, полным холодного удовлетворения. Паника, жгущая легкие, заставляет его судорожно рвануться в попытке отодвинуться, попытаться двинуть мрази головой в живот.

Перед глазами тотчас оказывается пол, и Кэйа вскрикивает от боли в ушибленной скуле. Он упал лицом вниз прямо на стянутые скотчем руки, и что-то — кто-то — ублюдок с мозгами набекрень — садится на его поясницу.

— Как скажешь, - смешок. Потешается, отморозок.

Он чувствует прикосновение холодной руки на пояснице и окончательно теряет волю. Только что готовый драться, он застывает. Скулит, пока пальцы пробегаются по его щеке, чуть оттягивают ворот водолазки, ущипнув, мерзко оглаживают задницу.

Снова этот отвратительный звук скотча, и Кэйа слабо извивается под Дайном, пока тот приматывает его руки к туловищу. Он не может ни кричать, ни сопротивляться больше. Только тихо мычит и возит ногами по полу.

— Готово, - по-свойски хлопает его по плечу Дайн. - Теперь можно ехать.

Ехать? Он увезет его? Логично, ведь тогда его не найдут. А если найдут, то найдут нескоро.

Пока Дайнслейф поднимает его, как большую безвольную куклу, пока, крякнув от усилия, закидывает животом себе на плечо, Кэйа отчаянно просит только об одном: если он умрет в ближайшее время, пусть хотя бы Дилюк не винит себя. Если он узнает, что был в шаге от того, чтобы… Если будет думать, что он мог что-то…

Он кидает отчаянный взгляд на телефон.

А потом слышит, как кто-то резко дал по тормозам около дома.