Найти тот самый дом на пустынной улице нелегко. Жители Бадры с недоверием относятся к американцам, и их можно понять. Сколько жизней иностранцы отняли за время войны, и сколько ещё — в результате дурацких случайностей? Колчек знает минимум об одной, той, что вечно будет висеть крестом на его совести. Но сюда он сейчас пришёл совсем по другому делу.

      Вестник смерти.

      И вот теперь стоит у порога, не решается войти за каменный забор, огораживающий маленький дворик. Спасибо доброй женщине, что узнала фамилию Османа. Она его явно знала — Джейсон по глазам понял. И в них же прочёл всё, что она подумала о нём в тот момент.

      Убийца… завоеватель… враг!

      Колчек не стал её разубеждать. Он не за этим сюда пришёл. Ему нужно было выполнить обещание, данное другу. И убираться как можно скорее с этой проклятой земли.

      Джейсон рвано выдыхает — и идёт к двери, коротко стучит костяшками по нагретому дереву. Не даёт себе опомниться, будто в пропасть кидается. Так он и идёт по жизни. Так и в армию записался — просто сделал, не думая, не зная, куда его это приведёт.

      …на порог иракского жилья.

      Дверь с тихим шорохом открывается — и Джейсон захлёбывается хрипом, словно ему в грудак со всей силы двинули. Воздуха не хватает, он тяжело дышит и молчит, заглядывая в тёмные, знакомые глаза напротив. Только моложе, меньше. Будто на него смотрит молодой Салим. Разве что в его глазах никогда не было такого холода и неприкрытой ненависти. Столь горячие чувства — это для молодых, ещё непонятливых и необъезженных, по кому жизнь не пробежалась всем табуном, ломая кости и выбивая дурь.

      Вот Джейсон уже остыл. Будто постарел за эти неполные два дня. Два дня… Господи. А кажется будто двадцать лет…

      -? ماذا تحتاج (Что вам нужно? - араб.)

      Чужой голос сочится злобой, и Колчек невольно примирительно поднимает руки, ухмыляется одной половиной лица.

      — Спокойно. Я от Салима.

      -?! أبي ^Папа?! Где он? Что с ним?!

      Столько надежды в голосе…

      Столько обнадёженной радости…

      Джейсону хочется плакать. Хочется выть, как раненному волку, оставшемуся одному, без своей стаи, и в голове, в который уже раз за последнюю неделю всплывает этот чёртов вопрос: «Почему я?..»

      — Почему я?

      — Простите?

      Джейсон не смотрит на идиота-мозгоправа, которого к нему приставили для оценки психического состояния. Он буравит взглядом пол. Стандартная плитка, зелёная, хрен пойми сколько квадратов. У того, на который устремлён взгляд Колчека, отколот уголок и сеть трещин по всей поверхности. Словно кто-то ударил долотом и разломил идеальную структуру, но не доломал до конца, а так и оставил. Повреждённым, израненным, и почти целым…

      — Почему я?

      — Я не понимаю вас, Джейсон. Что вы…?

      — У Салима остался сын. Никки мутил с Рэйчел, а она с ним. Они почти решили остаться вместе. И даже у полковника был этот ёбаный «Целлус» — работа всей его грёбаной жизни. Так почему тогда я? Зачем я выжил?

      Психолог рассыпается в объяснениях о ценности жизни, о некоем предназначении, о том, что у каждого из нас своё место…

      Джейсон смотрит на него — и не слышит. Слова словно белый шум пролетают мимо, не цепляя сознание. «Пиздит», — вот и всё, что устало выдаёт мозг, прежде чем снова заткнуться. И только один вопрос крутится на повторе: «Почему…?»

      Парнишка всё понимает по его глазам — и словно выцветает, сдавливает судорожно пальцами косяк, кусает губы. Не плачет.

      «Мужчина растёт. Ты им гордился, Салим»

      — Я так горжусь своим мальчиком. Он едет учиться в Лондон. Только б не воровал…

      Искреннее огорчение в чужом голосе…

      И словно тумблер переключается в мозгу.

      — Отец просил тебя не воровать. Он хотел, чтобы ты поехал в Лондон. Чтобы жил там нормально. Просил передать…

      -…папа сделал всё, что мог.

      — Сам передашь! Я иду за тобой.

      Салим…

      Кто же думал, что выбраться из грёбаного подземного храма недостаточно для спасения? Что для окончательной победы ещё необходимо выжить?

      — Как он умер?

      — Героем, — Джейсон медлит — и хрипит вдруг осипшим горлом. — Он спас мне жизнь. И он очень хотел вернуться… Хотел вернуться к тебе, Зейн.

      …Совсем чуть-чуть не дожил…

      ПОЧЕМУ?!

      — Вы… плачете?

      Колчек лихорадочно отворачивается, стирает влажные дорожки со щеки.

      — Хуйня! Морпехи не плачут!

      Они воют от боли, но только в душе. Пока никто не видит.

      Тёплые пальцы осторожно касаются его запястья. Тёмные глаза — глаза Салима — заглядывают в его душу, настороженно и вместе с тем утешающе.

      — Может, зайдёте…?

      Джейсон робеет. Он не имеет на это право. Он — убийца. Единственный выживший из команды людей, каждый из которых словно свою душу отдал, чтобы он жил! Почему?..

      — Что?

      Джейсон смотрит в родные глаза:

      — Почему я выжил?

      Секундное замешательство — и Зейн Осман неловко ведёт плечами, отвечает отстранённо:

      — На всё воля Аллаха. Раз выжили — значит, кому-то это было нужно.