«Почему я ищу виновного?»

Есения остается на чай, потому что ей, если быть честной, уходить не хочется. Они почти не говорили, а это значит, что ничего друг другу не обещали, ни о чем не договорились. Пока она здесь, сидит на стуле в этой светлой кухне, а ее пальто висит на плечиках в коридоре, пока она не переступила порог и не оказалась на лестничной площадке, еще есть шанс, что все прояснится.

Она неловко поправляет шорты, сбившиеся в складки на бедрах, на дальнем столе закипает чайник. Вета пропала в глубинах квартиры. Она появляется в дверном проеме с небольшой коробочкой в руках, пытается улыбаться.

– Смотри, – достает из коробки кружку, разрисованную лягушками и мелкими цветочками, – У меня только одна кружка используется, а те, что для гостей, обычно только подруги берут, мне как-то неудобно перед ними. Но вот, есть совсем новая.

Есения, кажется, понимает ее. Она бы тоже предложила новую кружку новой знакомой, просто потому что она хозяйка, и брать используемые другими, пусть и свободные, «для гостей», вещи для встречи своих визитеров – как будто неправильно. По крайней мере, Есения так чувствует и так понимает из пояснения Веты.

– Красивая. – она поднимается и, прошагав к чайнику, наливает кипяток в две кружки, только что выставленные Ветой, вынимающей с полки несколько пачек разного чая. – У тебя есть зеленый с мятой?

– Естественно, – она отзывается тоном таким, что становится понятно, что отсутствие зеленого чая с мятой считалось бы преступлением в этом доме.

Горячий чай расслабляет, успокаивает. Есения чувствует, что приглушенное еще у той лавочки восприятие восстанавливается, но – удивительно – тревожно не становится. Напротив сидит Вета в ярко-зеленом полотенце и уже белой футболке, и это так приятно контрастирует с ее чертами лица, придает им отчетливость, но и мягкость. Вета зажмуривается – Есения согласна, чай очень вкусный.

– Мне кажется, я бы не смогла с таким удовольствием пить никакой другой, – делится она.

– Я думала, тебе не настолько принципиально. Тогда, в «Познании», особого выбора не было, но тебя вроде устраивало? – Вета придвигает к ней пиалку с рафинадом, и Есения почему-то не чувствует ни обиды, ни отчуждения от этого напоминания. Вета, конечно, заговаривает о страшном времени, но именно потому, что об этом заговаривает она, предлагая свою точку зрения на события, Есения готова поддержать тему.

– Когда есть выбор, было бы странно не выбрать то, что по душе. Когда выбора нет, тогда и переживать бессмысленно. – отвечает она, все-таки берет один кусочек сахара, грызет как в детстве, хотя мама всегда говорила, что так нельзя. – Тогда были вещи похуже чая… – зачем-то добавляет она, даже не успевает спохватиться. Можно ли начинать серьезный разговор, когда у вас настроилась такая приятная атмосфера? С другой стороны, Вета может просто не комментировать эти ее слова, сделать вид, что не поняла, если не хочет.

– Ты можешь сказать мне, если я лезу не в свое дело, но… Мы переводили нашу часть текста и оформляли ее вместе, и, знаешь, было жутковато наблюдать за тем, как все словно ломается.

Вот оно. Освещение почему-то начинает казаться тусклым. И пахнет мятой уже не так привлекательно.

– Я… Я не хотела портить никому работу и выступление.

– Да нет же, – тут же обрывает ее Вета, заставляет этим восклицанием перестать смотреть в кружку. Тон настойчивый, даже какой-то недовольный. – Я совсем не об этом. Я о том, что мы не были близко знакомы, только вот это задание, из-за которого мы работали в паре, но мне было видно, как тебе постепенно становится… лучше, а потом резко… хуже? В день выступления я… сильно испугалась, когда ты так побледнела на последнем прогоне. Потом мне ничего не хотели говорить, ни кураторы, ни врачи. Так что я рада, что мы столкнулись, и ты со мной говорила и говоришь, и вот чай пьешь, и помочь предложила…

Если бы Есения не забывала пить свой чай, сейчас могла бы подавиться. Ей мгновенно становится так хорошо и так стыдно, что она не выдумывает ничего лучше, чем взять еще один кусочек сахара. Но Вета ведь ждет ответного откровения, и она даст, даст его, только соберется с мыслями, которые разбежались по уголкам разума, рассыпались как лягушки на бледно-зеленом фоне кружки, нагретой чаем. Вета не считала ее обузой, наоборот, она беспокоилась о ней. А Есения обвиняла ее… Потому что не знала, куда направить эту колючую эмоцию, царапавшую грудь изнутри.

– А я думала, все только рады были, когда я ушла, и ты в первую очередь… – по глазам Веты видно – по тому, как они округляются – что она ожидала многое, но не это. – Я ведь лезла всегда, что-то выспрашивала, отвлекала.

– Лезла? Сеня, люди так и знакомятся, задают вопросы и отвечают на них! Тебя наоборот любили за дружелюбие, которое, правда, сразу не видно, но, когда начинаешь взаимодействовать, замечаешь. – все-таки перебивает Вета, со стуком опуская кружку на стол. У нее почти ничего там не осталось, раз не разлилось. А у Есении пол кружки еще, и щекотно как-то от этого «Сеня».

– Я все время думала, думала, в какой-то момент, наверное, контекст ситуации немного размылся… И когда я начинала рефлексировать, меня бросало то в обиду, то в стыд. – признается так, будто не страшно показывать этот свой недостаток. – Я представляла, как бы мы встретились снова. Мне почему-то казалось, что я могу тебя даже ударить.

Вета не меняется в лице, хотя Есении это представляется поразительным: как можно спокойно отреагировать на новость о том, что кто-то планировал, как будет бить тебя? Хотя Вета не слишком заботится о себе, может, это и правда не так и пугающе для нее? Нехорошо это.

– Или заплачу. Как можешь видеть, ни того, ни другого не произошло. – она все же продолжает, потому что видно: ее внимательно слушают, и хоть стыдно так, что горят уши, горит лицо, она продолжает, потому что уже начала. – Мне запретили выступать на публику. Совсем. Забота о психологическом состоянии сейчас в таком приоритете, что переходит все границы. Чему можно научиться, если не пробовать? А мне пробовать запретили. Я думала, это потому, что ты как-то объяснила ситуацию так, что они сделали соответствующие выводы. Ну и я, конечно, наговорила чего-то вроде «они смотрели на меня, мне стало страшно». И плевать, что причина была не в страхе именно перед выступлениями.

Вета неожиданно вытягивает по столу руку, смотрит так, что Есении кажется, что она слышит эту немую просьбу, поэтому она кивает. Вета берет ее за руку, слегка сжимает, хвостик бинта щекочет запястье.

– История в духе романтического жизнетворчества¹, да? Сама придумала, сама прожила. А ты не виновата. – заканчивает Есения уже гораздо тише. Теперь у нее точно нет никаких надежд, все совсем не так, как три года назад, когда она ждала чего-то. Теперь она не ждет, а проживает этот момент озвучивания, проговаривания того, что тяготило.

– Но несу ответственность. Пусть отчасти, но несу. – отзывается немного хрипло Вета, как от долгого молчания – может, они и правда просидели в тишине настолько долго.

– Но не виновата. Я не знаю, почему мне хотелось обвинить тебя, хотя ты, наоборот, старалась.

– Вина и ответственность вообще коррелируют.

Вета смотрит вроде серьезно, а губы, видно, уже почти в открытую улыбаются. Дышится свободнее, Есения и вдыхает – полная грудь запаха чая и мяты. Она не уверена, что понимает ход ее мысли.

– Наверное, да?

– Смотри, почему ты чувствовала, что я как бы приложила руку к твоим злоключениям? – Вета пускается в объяснения, отнимая руку и усаживаясь на стуле, скрестив ноги. – Мы были напарницами, постоянно находились рядом, это уже ответственность.

Есения – Сеня – ощущает, почти физически, как выстраивается логическая цепочка. То ли от теплоты, неожиданно прорезавшей их разговор уже который раз, то ли от чая по щекам ползет жар. Только бы не покраснеть, она тогда будет выглядеть так, будто страдает от последствий перегрева.

– Да, я замечала, что и сама пара, и окружающие их люди начинают воспринимать двух партнеров как что-то единое, невольно связывая любое действие одного с реакцией другого. Только это имеет мало отношения к реальности.

– Ну, почему? Я думаю, может существовать партнерство, в котором оба понимают друг друга – сами ли по себе, как это говорится, «с полуслова» или даже «без слов», или, что более правдоподобно, путем настроенной коммуникации. Но сбалансированное партнерство должно работать как союз двух индивидуальностей, а не как… лего, где две детальки имеют ценность только при соединении.

— Тогда здоровое партнерство — это трансформер. Две машинки можно соединить в одного большого робота. — Есения позволяет смешку выскочить из груди, почти ценой набранной в рот пахнущей летом жидкости. Мята обычно ассоциируется со свежестью, весной, может быть, но в чае – это концентрированное лето. Его идеальный образ, греющий, а не обжигающий. На самом деле, Есения лето не очень любит – от солнца болит голова, все расплывается от душного воздуха. Но иметь в воображении такой нежный образ лета, хотя бы в фантазии видеть это время года как те, кто им искренне наслаждается, действительно здорово. И Вета делится мыслями так… по-летнему, улыбается на ответное сравнение с детскими игрушками. Это чувство не объяснить словами.

– Ладно, я понимаю, к чему ты клонишь, — продолжает Есения, — Проще говоря, это перенос рабочей ответственности на любые происшествия в жизни друг друга. Поэтому я отреагировала обидой, а ты беспокойством.

– Притормози. Беспокоилась я точно не только из-за того, что, как и ты, попала под эти негласные правила.

Если не малиновеют у Есении сейчас щеки, чудо это. Она оказывается не готова обсуждать такие крошечные нюансы человеческих взаимоотношений, их ведь даже не описать вслух так точно, как читается между строк. Но Вета в выражении мыслей оказывается неожиданно лучше:

– В общем, не было причины у того, что я хотела узнать, что с тобой. Это не долг, не обязательство. У самого желания причины нет, мне просто было это нужно. Ответственность в нашем случае вышла, скорее, нейтральной, а вину породила неизвестность.

Есения понятливо кивает, допивает чай так, чтобы чайная крошка осталась на донышке, улеглась грязным осадком. Сколько осталось в кружке у Веты – не увидеть, стол слишком большой, но, кажется, говорить и – что? – успокаивать собеседницу той нравилось больше, чем чаевничать. И получалось тоже очень хорошо.

– Что будет дальше? – неожиданно спрашивает Вета, глядя в упор, и этот вопрос почему-то не пугает. Может быть, потому что сама Есения ни за что его не задала бы, чтобы не «лезть». Поэтому ее так беспокоило, что они не воспользуются возможностью объясниться. Разложить по полочкам их прошлые контакты мало, Есении нужно знать точно, последняя ли это их сознательная встреча. Она благодарна Вете за то, что она оказалась смелее и спросила.

– Как ты захочешь. Потому что я бы не хотела разойтись сегодня и стать знакомыми, которых связывает что-то в прошлом и немного известных общих интересов в одной сфере, чтобы поддержать случайный диалог. Но если это то, чего ты хочешь, это нормально. Я уважаю любой твой выбор. – спрятаться в кружке больше не получится, и доедать два одиноких кусочка сахара на тарелке стыдно, поэтому Есения даже не пытается сойти с дорожки, на которую ступила. Она сцепляет руки под столом, чистой силой воли останавливая движение тревожных мыслей. Она не будет ничего продумывать наперед, не время, не место, не сделает ей чести.

– Я тоже этого не хочу. – Вета укладывает подбородок на руки, сложенные корзиночкой, выглядит спокойной, но серьезной. – Но ты не можешь просто вручить мне право решать, что и как будет. Это должно быть общее решение.

– Я чувствую, что мы рискуем перейти на обсуждение ярлыков и стереотипов. Может быть, сойдемся на том, что не хотим снова потеряться и… поплывем?

– Поплывем.

Обе смеются.

– Хорошо, что ты тогда не назвала меня полным именем. – Есения опирается на стену спиной, поворачивает голову к Вете. – Давай посуду помою?

– Если хочешь… А когда?

Она шлепает босыми ногами по полу, забыла совсем о носках, подцепляет кружку Веты.

– Когда говорила о том, как знакомятся люди. Полным именем звучало бы так, будто ты меня отчитываешь. – шум воды из-под крана воссоздает в памяти образ недавнего опыта невиданного выхода из зоны комфорта – думается, для обеих. Но без этого они не пришли бы к общему желанию куда-нибудь вместе «поплыть».

– А кто говорит, что я не? – Есения оборачивается на Вету, а она широко, открыто улыбается, и Есения понимает, что такое звезды в глазах – это когда лампочковый свет преломляется и отражается в темных глазах, потому что они слишком глубоки, чтобы подпитаться этим светом.

Вета потом напомнит о том, что нужно обменяться контактами. Чтобы найти и найтись. И, пусть весь этот разговор отзвуками своими напоминает речь на эльфийском, в памяти останется самое главное. И Есения будет знать, что эта ответственность – которую они берут на себя сейчас, шумно и неловко прощаясь в коридоре – тоже нейтральна. Она не определяет их или их взаимоотношения даже на половину, она ничего не предваряет. Все проще: несешь – неси. Несешь ее сейчас, и неважно, где и как принял, и бросишь ли. Ты идешь с ней, и идешь не одна.