Толпа обтекает их как в фильмах, которые Вета смотрит по ночам. Как в самых банальных кинокартинах, где для двоих останавливается весь мир, как в любимом ею фильме о гордости, предубеждении и прекрасной Элизабет Беннет, где она танцует с мистером Дарси словно в абсолютно пустом зале.

Единица сильно изменилась. Они обе, на самом деле. Но все же видится что-то знакомое, близкое в этой пепельной фигуре: серо-русые волосы, уложенные в невероятные косы, окаймляющие голову, приглушенно-фиолетовая, почти сине-черная рубашка с каким-то вычурным, но красивым воротником, клетчатая, но не яркая юбка. Как будто это все когда-то уже было, хоть и не правда это, а только иллюзия, подпитанная рассыпающимся воспоминанием и хрупкой действительностью.

И все же многое изменилось.

– Прошу прощения, я помню, что хранить чьи-либо личные фотографии без разрешения наказуемо. У вас очень красивая прическа, я не удержалась, и я все же собиралась показать результат и спросить, можно ли оставить. Видите, даже вспышку не убрала! – Вета за мгновение осознает, что не с того началась их новая встреча. Что неизвестно, чем занята голова Единицы в этот момент, когда их все же задевают те, кто выносят какие-то бесполезные декорации. Что по лицу и глазам все-таки нельзя читать как с листа, что можно только предполагать. Особенно, когда в ответ получаешь долгое молчание.

– Есения! Вы здесь, это замечательно. Академия почему-то прислала на ваше имя письмо прямо к нам, посмотрите пожалуйста, – створка двери хлопает вслед забежавшей в конференц-зал организаторки в голубой жилетке с эмблемой «Познания». На бейдже значится «Милена». – И вы останьтесь, Елизавета, вам тоже есть бумага.

Вот и познакомились...

– Оставьте, если понравилось. – Вета не ожидает, что Есения ответит. Но она бегло просматривает распечатку с экрана и, заговаривая, даже смотрит на Вету, так она, собственно, и понимает, что обращаются все-таки к ней. Вета может только кивнуть.

– Позвольте, но я сдавала отчет о публикациях, – черным по серому, такое плохое качество у распечаток на принтерах в штабах и центрах «Познания», написано, что Елизавета, такая-сякая, не прислала в Академию отчет в срок.

– Я ничего не знаю, извините, – Милена только и может, что развести руками. Она и правда просто посредник в этой ситуации. – Обратитесь в Академию.

– И когда уже настроят синхронизацию по ID… Указываешь, указываешь на всех публикациях его, а отчитываться все равно приходится, потому что нет таких алгоритмов, которые бы делали это за тебя.

Вета недовольна количеством бумаг, которые от них требуются. Уж кто-кто, а она точно не отлынивала, не имела учебных задолженностей, ну, почти. Она думала – не придется иметь дела с этим. Но уже не очень-то уверена, что бюрократию в Альянсе изжили совсем – как об этом заявлялось.

– Хотя бы средства сейчас уходят на экологию, а не куда-то в пустоту. – неожиданно отзывается Есения, пакующая свою распечатку в папку. Знакомая папка, не та же ли? Почему остаются в памяти такие мелочи? Из сегодняшнего дня она, наверняка, запомнит ее сжатые губы. И рубашку. Красивая, воздушная и тяжелая одновременно. Шею воротником облегает, кажется, имеет прямую зависимость от губ – чем ближе ткань к коже, натягивается от движений, тем сильнее они сжаты. – Не хотите такси на двоих до Филиала вызвать?

Пожалуй, так и правда удобнее. Быстрее расправиться со странным, бумажным недоразумением, приглядеться к Есении. Что увидеть? Что-нибудь. Вета чувствует какую-то ответственность, как будто три года назад, озаботившись состоянием напарницы, взяла на себя ответственность за нее полностью. И не смогла, не сделала лучше. Теперь она несет этот груз смутной вины, границы которой не определены, потому что с ней никто не объяснялся. Ей не рассказали тогда ничего, но Есения больше не появилась, а потом Вету саму закружило так, что стало не до этого. Смешалось все как-то, покрылось слоем пыли. Вышел какой-то суховатый пирог из коржей на немой злости на мать – надавившей где-то, чтобы Вету выдернули из привычной учебной рутины и отправили на обследование – с прослойкой из неясной тревоги. Глазированный усталостью и нежеланием думать ни о чем из того года. Нет, это, наверное, как грязные тарелки, на которых засохли остатки еды.

Но думать о тяжелом важно. Иначе однажды оно раздавит тебя. И если сейчас совместная поездка может помочь, спасти тарелки, то Вета попытается. И она соглашается. Они прощаются с Миленой, та забегалась совсем, радуется так тому, что на ней не выместили злость. Вета рада, что не имеет такой привычки. Что ее злость почти всегда остается ей самой и не ранит других.

– Черт, ручку не взяла… – бубнит себе под нос Вета, выбираясь из машины. Всю дорогу они молчали, и она разочарована. Если в Академии просто потеряли ее отчет, то она точно разозлится на них, потому что ехала зря, получается. Ни разговора с Есенией, ни весомой причины здесь появиться.

– Возьмите.

Есения протягивает расстегнутый пенал, и приходится благодарить. Неловко и даже как-то зло. На что злится? На все. Нужно поскорее закончить с этим и вернуться в квартиру отсыпаться. Домом это у нее не поворачивается язык назвать. Все еще «дом» – мамина квартира и кошка Рябина.

На проходной они одновременно впечатывают ID в окошко на миниатюрных экранах, но Есения уходит первой. Вета остается на обитой тканью банкетке и парой минут позже уже пьет чай от девушки из приемной. Вызвали с претензией, а видеть ее здесь как будто никто кроме этой девушки и не хочет. Вета отставляет кружку на столик справа, крутит позаимствованную ручку двумя пальцами, а когда открывается дверь слева, едва не роняет ее, спешно прячет в карман. Лучше бы в сумку к камере положила, забудет ведь потом. И как знала. Забыла. Вспоминает только вечером, упав на кровать и ощутив, как ручка уколола в тазовую косточку. Она и так зла, отчет все-таки потеряли и нашли при ней же, добираться обратно пришлось пешком, чтобы успокоиться, но, похоже, не помогло.

Лампочка в коридоре подмигивает ее уставшему глазу. Улеглась лицом вниз и выглядывает теперь одним глазом, потому что голову поднять лень. Ручку нащупала и вытащила так, не вставая, откинула на край кровати. Яркая, качественная, на фоне белого покрывала заметная. А в комнате душно, Вете приходится заставить себя встать и открыть окно, снять свитер и проковылять в кухню босиком, в брюках и топе, надетом лишь ради спасения груди от только кажущегося мягким и пушистым свитера. Снимает и топ. От форточки в кухне тянет холодком, а от закипяченного чайника теплом. Постояв так на одном месте, замораживая пальцы ног и отогревая пальцы рук, она наливает чай. На носу еще одна конференция, где она уже будет не просто репортеркой для редакции, которой, к слову, сегодня нужно отправить фотографии, а участницей. Нужно дописать заключение, подправить, если нужно, вступление, выгрузить фотографии.

Фотографии все-таки выгружает в первую очередь, рассматривает с полсотни кадров с участницами и участниками, организаторками и организаторами, кадр с эмблемой «Познания» для эстетики репортажа, единственный посторонний кадр – плавные линии профиля Есении, украшенные небрежными волнами волос, выбившихся из кос. Из папки его поспешно переносит на рабочий стол. Желудок неприятно покалывает от быстро проглоченных сухарей с чаем. Нужно полежать, а не сворачиваться в загогулину за столом. Потом займется докладом.

Потом – когда проснется наутро и обнаружит, что проспала порядка десяти часов, спросонья не отыщет нужный файл, испугается, успокоится, вымывая посуду. Потом. В квартире пустовато, Вета перемещается между своей комнатой, кухней и ванной, еще две комнаты за притворенными дверьми пустуют – Маргарита на гастролях, Лия только вернулась из своей археологической экспедиции и сразу же отправилась через пол страны к родителям. Выбрала для путешествия поезд. Выкупила, кажется, купе полностью на последние деньги из командировочных, чтобы три дня отдыхать от людей под мерный стук железной дороги.

«Потом» рассыпается хлопьями, когда уже проснувшийся мозг осознает, что в основной части есть небольшой недочет, из-за которого, возможно, придется переделать по меньшей мере четверть работы. Это не много, но это нужно согласовывать.

– Вот сволочь. А у Катерины Михайловны выходной сегодня и завтра, напишешь – не ответит. Черт.

На вчерашнюю злость накладывается недовольство тем, что не перепроверила такие зыбкие места заранее. В какой-то момент становится так зло, что мысли отключает полностью, Вета просто откидывается на спинку стула, закидывает руки за голову и закрывает глаза. Конференция послезавтра.

***

«2 марта 2065 года. Меняется ли вероятность чего-либо в зависимости от того, ожидаем мы этого, или нет?»

Переоценку перенесли на следующий год, Есения уже смиренно выслушала эту новость. В день конференции ее развернули, сказав, что главная в коллегии срочно отправилась на совещание в соседний корпус. А сегодня этой академице с какими-то безразличными глазами совсем не было ее жаль. Она, конечно, ничего не могла сделать с коллегиальным решением, хоть и глава, но это поверхностное отношение все равно давило. Однако никто ведь не обязан сочувствовать Есении, когда ей дают столько шансов, чтобы она реабилитировалась, а она их упускает.

А у Академии на лавочке сидит ее давняя знакомка, и она какая-то грустная-грустная на вид. Есения до сих пор не может понять, почему ее представление о встрече разошлось с реальностью настолько сильно. Вероятно, все дело в том, что нельзя предугадать чужие поступки. А значит и свою реакцию на них.

И вот Она окликает Есению. Смешная шапочка мажет помпоном ей по щеке, без очков она выглядит слегка иначе. Шапочка ей идет.

– Я не вернула вам ручку тогда.

Протягивает ее левой рукой, хотя явно правша, и достала ручку из сумки на правой же стороне. Правая рука, похоже, пострадала – половина кисти перебинтована. Да и на левой тоже бинт, просто его меньше, не сразу видно из-за таких же белых, длинных рукавов свитера. Но Есения не спрашивает, забирает свою любимую ручку и присаживается рядом. Они в тишине, пронизываемой легкими порывами ветра, сидят довольно близко. Есения замечает, что край ее пальто касается колена Елизаветы, поэтому пытается подвинуться.

– Мне все кажется, что нужно что-то сказать, – звучит сбоку. Есения поворачивается, опираясь подбородком о плечо, вопросительно хмурит брови. – А как будто не о чем говорить. Но если кажется, что нужно, наверное, стоит хотя бы попытаться?

Глаза такие темные, в солнечном свете видно, что карие, но темные-темные.

– Наверное. – звучит отрывисто, грубовато. Как же сложно. Но все же Есения разделяет эту мысль, это ощущение, что попытки бесплодны, но необходимы. – Почему вы здесь?

– А?

– Я имею в виду, Академия не самое приятное место, ну, на мой взгляд, а вы, вероятно, думаете похожим образом. Выглядите расстроенной.

– Если Академия кому-то нравится, я готова поклониться этому человеку. Завтра очередная конференция.

– А вы…

– Я вас умоляю… Можно ли на «ты», пожалуйста? Если можно.

Есения чувствует, что не может отказать. Да и не совсем чужие они люди. Странные, отчужденные, но не чужие. Поэтому она соглашается на эту смену тона.

– Ты выступаешь?

– Выступаю.

Есении становится обидно. Вот они сидят рядом, вроде бы равны, даже позволили обе быть более фамильярными, но одну из них ничто не ограничивает. Но обидно становится всего на пару секунд, потому что по какой-то причине Есения не может так больше. Когда к тебе открыто, держать защиту невыносимо, хочется опустить мост и послушать, что скажут.

– В этом проблема?

– Нет, вовсе нет. Я нашла в докладе крупный недочет, или нет, была не уверена, а проконсультироваться с научной руководительницей не могла, переделывала на свой страх и риск. К счастью, сейчас одобрили правки.

– Тогда, прости, Елизавета? Не понимаю, в чем заключается сложность.

– Вета, можно просто Вета, – она говорит себе под нос, как будто стесняется просить об этом громче, – Я руки повредила. Такая глупость, но… я просто не могу помыть голову.

Такого не могла предположить даже тревожная голова Есении. Но если задуматься, разве она сама не о том же беспокоилась бы, оказавшись на месте… Веты? Разве ей, с ее страхом публичного осуждения, не было бы тревожно заявляться на важное мероприятие, когда физически чувствуется и внешне видно, что голову не мыли уже несколько дней?

– И тебе… Тебе некого попросить помочь?

– Я живу с подругами, но они разъехались. Можно было бы к маме забежать, но она утром тоже уехала. Мне уже проще тебя попросить, потому что дальше по списку только совсем незнакомые люди. – Вета устало утыкается головой в ладони, помпончик свешивается вперед. Ей, кажется, больно касаться пострадавших рук, сбоку видно, как она морщится. Но тут же резко вздергивает голову обратно. – Ой, ты только не беспокойся, пожалуйста, я и не думала тебя просить, это как-то странно. Я что-нибудь придумаю, в общем.

– Что ты придумаешь? Шапочка у тебя милая, но в дресс-код не впишется. Давай, может, я все-таки помогу?

Откуда в Есении столько смелости? Откуда ноги растут? Оттуда же, откуда сочувствие и нежелание снова разойтись с бывшей напарницей по разным сторонам и, если встретиться когда-нибудь, то случайно.

– Ты же понимаешь, что я не в такой ситуации, чтобы отказываться, когда ты сама предлагаешь?..

На этот раз они не ждут такси, едут по не знакомому Есении маршруту на красивом, а главное экологически чистом и удобном автобусе. Она на таких часто от дома и домой катается, но сегодня все иначе, потому что есть новая компания.

У Веты – и ее подруг, разумеется – квартира милая, уютная, хорошо и удобно обставленная, большая. В доме старой застройки, потому так много места. И чего только нет: цветы на полке над тумбочкой с обувью, но так, чтобы не зацепить ненароком, крошечная матрешка рядом, через приоткрытую дверь напротив виднеются обои в цветочек и какие-то цветастые картинки. Даже часы на стене есть, они так здорово тикают, и это напоминает Есении о доме, о том, как она отсчитывала по громким часам в зале время, чтобы идти искать спрятавшуюся сестру. Они специально делали вид, что это супер увлекательно, хотя в крошечной квартире спрятаться можно было в двух-трех местах, новых, естественно, с годами не появлялось. Пальто она оставляет в коридоре. Вета подхватывает его, рука дергается едва заметно, и вешает на плечики. Снимает свитер и остается в голубой футболке, Есения только тогда осознает, что смотрела в упор.

А ванная большая, и ванна широкая, на светлых полочках разложены явно вещи нескольких обитательниц. Они обе неловко топчутся в проходе. Сумбурно все. Есения пришла в гости к девушке, с которой в предпоследний раз виделась в таких пугающих обстоятельствах, которую отчасти винила в них. Пришла, чтобы помочь помыть голову.

– Знаешь, у тебя достаточно большая ванна. Может, я встану в нее, так будет удобнее?

– Давай уже хоть как-нибудь. Чем дольше, тем более неловко становится, а отступать уже некуда…

Есения осознает, что происходящее им обеим дается тяжело. Поэтому пытается взять все в свои руки и начинает думать.

– Если так, то ноги забрызгает водой.

– Я могу дать тебе шорты? – предлагает Вета, наклоняя голову. Она не смотрит в лицо, куда-то на раму зеркала за спиной Есении, похоже тоже собираясь. Не дожидаясь ответа, выходит из ванной, скрывается где-то в коридоре. Есения смотрит в зеркало на свои растрепанные от ветра волосы. Взять ситуацию под контроль не вышло. Ну, это все-таки не ее пространство, она вот такая нелепая, но гостья.

Вета заглядывает, буквально заглядывает, придерживаясь за раму левой рукой, и это явно больно, но она словно отключилась, подает мягкие, тоже голубые шорты, немного светлее ее футболки. Есения спешно подхватывает их, чтобы не продлевать прямое воздействие на сильнее пораненную – главный вопрос, как и чем? – ладонь. Вета снова скрывается, через какое-то краткое мгновение раздается звон переставляемой посуды. Есении бы помочь, может, жалко все-таки руки, но она понимает, что ей дали возможность переодеться. Да и «в гостях» она только сейчас, потом Вете придется самой справляться, так что какой смысл?

В носках и шортах, оставив сложенные брюки на стиральной машинке, она пытается проверить, правильно ли определила местоположение хозяйки. Кухня оказывается тоже светлой, минималистичной, но в нелюбимом стиле Есении – когда в погоне за внешним видом прячут все шнуры и выступающие части. Красиво, ровно, но до беспомощного вздоха неудобно при уборке.

– Все-таки чем ты руки поранила? – Есения не хочет любопытствовать, но не может удержаться. Она присаживается на стул у стены и наблюдает за тем, как Вета поворачивается от шкафов с посудой и опирается бедрами о столешницу, как меняется ее выражение лица, приобретает тень недовольства.

– Блюдо разбила. Оно упало с верхней полки прямо в раковину, где стояло несколько тарелок, бросилась доставать и изрезала ладони. Раковина округлая, зацепить осколки было тяжело.

Вета объясняет это со вздохом, и звучит это объяснение довольно жутко, учитывая, что она, судя по поведению совсем недавно и сейчас, не очень заботится о скорейшем заживлении рук. И ее «что-нибудь придумаю» вполне могло бы быть мучительной попыткой справиться самостоятельно. Есения даже не уверена, что Вета обращалась в больницу, сама, наверное, обрабатывала раны.

Снова входя в ванную, Есения закатывает рукава, снимает носки и шагает в ванну, пока Вета возится у шкафчика и достает шампунь и два полотенца, на обоих полотенцах нарисованы трехцветные котята. Подходит, упирается ладонями в бортик ванны и наклоняет голову вперед.

– Так не пойдет, тебе разве не больно? – протестует Есения, неловко касаясь ее плеча. Вета откидывает одним движением головы волосы с лица и пристально смотрит. Глаза темные-темные, бархатные от теней, ложащихся под ресницами. – Ты ведь можешь стоять и так, без опоры.

– Тебе не кажется, что ты слишком сильно переживаешь? – она поднимает бровь. У Есении уже ноги замерзают от контакта с холодной ванной. А Вета улыбается, но как-то криво, то ли хитро, то ли недоуменно.

– Это я еще держусь, чтобы не перебинтовать тебе руки лично, – окончательно растерявшись, припечатывает Есения уже гораздо тише. Вот если бы они сейчас играли на сцене, это могло бы сработать как реплика «в сторону», которая заменяет мысленную речь действующего лица, а потому не слышна другим. Но здесь все не так, и Вета слышит. Вета слышит и тоже тушуется, бубнит под нос что-то вроде «ладно» и, опустив голову, руки с бортика все-таки убирает.

Пока Есения настраивает воду комфортной температуры, пальцы ног успевают согреться, она поливает густые, окрашенные, но уже явно проявляющие родной цвет волосы Веты, и на это уходит довольно много времени. Есения на личном опыте приобрела понимание того, как трудно следить за длинными волосами – как Вета собиралась сама это делать? Они у нее густые и тяжелые от воды, Есения старается не облить ее. Замечает, что белая, свободная рубашка, почти закрывающая шорты на ее ногах, покрывшихся от перепада температур мурашками, слишком сильно топорщится и рискует намокнуть, поэтому прерывается на пару секунд, чтобы заткнуть ткань за пояс. Закатанные рукава ползут по локтям вниз, она неслышно вздыхает и подтягивает их, зацепив зубами, чтобы не трогать мокрыми руками и их. Наносит шампунь, долго прилаживается с движениями – другому человеку ведь мыть голову не то же, что себе – и как-то отстраненно замечает, что это один из самых близких физических контактов с кем-то. Объятия от сестры и мамы, мамина привычка трогать за плечо, которую Есения переняла – другое. А тут: сами волосы, которые не каждый взрослый человек спокойно доверит другому даже заплетать, шея, которой она касается, смывая пахучую пену, уши, рядом с которыми Есения промывает волосы особенно осторожно, чтобы вода не залилась внутрь ушной раковины. Когда она заканчивает перебирать пряди под струей воды и слегка сжимает их, чтобы не капало на лицо – если Вета сейчас двинется, пока Есения потянется за полотенцем – замечает, что Вета все же касается бортика, хоть и пальцами, настукивает какой-то будто бы ритм.

Она действительно порывается выпрямиться, но Есения оказывается быстрее и, только закутав волосы в мягкое полотенце, осознает, что этого от нее не ждали.

Вета поднимает голову, поправляет полотенце, чтобы не сползло. Они снова оказались в точке, когда происходил бы беззвучный диалог глаз, если бы так могло быть. Вета подхватывает второе полотенце, подает его:

– Спасибо.