Лишь Кукла На Одинокой Ниточке

Когда Скарамучча открыл глаза, он больше не лежал на операционном столе.

Он один шёл по пустыне, в теле что было не его. И вдалеке он видел, как кто-то бежал.

Девушка.

…Колумбина?

Нет, не Колумбина, но… фея?

Набу Маликата бежала, бежала, и бежала, спотыкаясь и падая несколько раз. Но она вставала и продолжала бежать до тех пор, пока не могла больше. До тех пор, пока все её силы не иссякли, и она не могла больше сделать ничего, кроме как упасть лицом вниз в песок, телом, покрытым ранами, с окровавленными ногами в волдырях.

Он понятия не имел откуда он знал её имя. Не зная зачем, Скарамучча обнаружил что идёт к ней… Когда Скарамучча открыл глаза вновь, он лежал на песке, палящее солнце безжалостно палило на него.

Кто здесь? Спросил неизвестный голос в его голове.

Скарамучча не ответил. Он снова закрыл глаза, но солнце было такое сильное, что похоже пробивало ему веки.

Я ТЕБЯ ВИЖУ.

Скарамучча знал что это не ему показалось, что солнце, казалось, стало сильнее.

«Я никто,» — ответил он. В его была сухость– было ли это из-за пустыни, или из-за того, что Дотторе не давал ему никакой воды несколько дней…

Возможно, голос смог уловить в этом ответе скрытую самоненависть, потому что он не огрызался на него за скудный ответ, а солнце больше не казалось таким ярким.

Ты. Кукла.

«Да, я кукла.»

Ты… не Макото.

«Да, я не она,» — Скарамучча медленно открыл глаза, и посмотрел на солнце, сияющее прямо над ним.

Люди не должны смотреть на солнце. Но он не был человеком, а это был не реальный мир.

«И по существу, — он продолжил. — Боги наполняют меня чистой ненавистью. Что ты на это скажешь… Амон?»

Он ожидал какой-то бурной реакции. Он ожидал что его проклянут за его богохульство. Он ожидал что солнце его ослепит, или небо покраснеет и в этом фальшивом мире разразится хаос.

Вместо этого он услышал лишь изумлённый, но раздражённый и усталый смех.

Ох глупая куколка… я не бог. А всего лишь грешник.

И вместе с этим неожиданным ответом, его окружение угасло, и он снова лежал на операционном столе.

.

.

.

Когда путешественница прикоснулась к Катерине и увидела отголоски сознания Нахиды, она увидела его.

Но когда он смотрит на неё в ответ и говорит.

Я тебя вижу.

Что-то… что-то странно знакомое в его глазах, и не из-за того, что путешественница уже сталкивалась с ним раньше, а из-за–

.

.

.

Ты не справишься.

«Я либо справлюсь, либо умру пытаясь.»

Сегодня он сидит на камне на краю оазиса посреди пустыни Крошечная отсрочка от… всего.

Слышен вздох. Боюсь, это уже зависит не от тебя.

«Скажи мне, Амон… ты правда думаешь, что нити судьбы можно переплести?»

Если бы я думал что ответ отрицательный, меня бы сейчас здесь не было.

Аль-Ахмару нечего сказать об отсутствии уважения или почтительности, когда он говорит. Скарамучча предполагает, что тысячелетняя смерть может творить чудеса с характером.

«Будь честен со мной. У меня вообще есть шанс?»

Нет.

«…А у Царицы?»

Ответа не последовало.

«А путешественница… она– ?»

Но до того, как Скарамучча смог закончить вопрос он внезапно задыхается и открывает глаза на знакомый тёмный потолок лаборатории, руки и ноги дергают цепи, что угодно, что угодно, чтобы выбраться, потому что в груди жгучая боль, и это больно, больно, больно–

Дотторе попрекнул. Скарамучча хочет оторвать ему лицо.

«Тебе придётся иметь больше выдержки чем у тебя сейчас, если хочешь достичь божественности,» — упрекает его Дотторе. Скарамучча продолжает прожигать его взглядом.

«Ох, не смотри на меня так. А теперь давай попробуем ещё раз…»

.

.

.

Сегодня он парит над поверхностью оазиса.

Он абсолютно неподвижен. Здесь нет ни ветра, ни потока или волны чтобы унести его тело куда-то. Он просто парит там, вяло глядя на оранжево-розовый закат.

Он чувствует лёгкий толчок в плечо, хотя больше никого не видит.

Эй. Кукла.

«Что такое?»

Почему ты хочешь стать богом?

«Это моё право по рождению.»

Из-за этого ты жаждешь Сердца Бога?

«А из-за чего же ещё?»

На несколько секунда воцарилась тишина.

Я должен предупредить тебя что за силу придётся заплатить.

«И я уже плачу цену,» — вот почему он всё это делает. Все эти столетия болезненных экспериментов, Доктора, разбирающего его на части и небрежно собирающего заново. Нынешних экспериментов, от которых так больно, что он не может пошевелиться.

Зачем ты себя так мучаешь?

«Это моё жизненное предназначение. То, для чего я был создан. Моё право по рождению.»

Скарамучча ненавидит это признавать, но на самом деле ему нравится быть здесь. Внутри давно умершего сознания Царя Дешрета, или воспоминаний, или что бы это ни было. Оно довольно спокойное и его телесные боли не так сильно его мучают. Всегда обидно, когда тот или иной толчок, порез или кровеносный сосуд, перерезанный Дотторе, возвращает его в реальный мир.

Как бы Скарамучча ни ненавидел богов, людей, и разговоры, аль-Ахмар единственный с кем он за много недель общался. Насмешки Дотторе не в счёт. Его мучители не в счёт.

Поэтому он терпит разговор.

Я не просто так отверг предложенное Селестией Сердце Бога.

«Это была твоя потеря.»

Он слышит раздражённый смех. Но ему не доводится услышать последовавшего ответа, потому что внезапно просыпается, задыхаясь, безвольно вися внутри механизма, к которому подключен, нити поставляют новую энергию, которая течёт прямо в нервы в его спине, и это причиняет боль–

.

.

.

Когда Шоки но Ками сражается с путешественницей он использует несколько элементов. Он не– это странно, он никогда не использовал элементы помимо своего врождённого электро, как– почему? Почему они ему так знакомы, будто врождённые?

Он не получает ответа, потому что вскоре бой заканчивается, нити куколки обрываются и он падает и и и–

.

.

.

Когда он проснулся, он раскинулся на земле.

Нет… он не на земле. И технически, он не в сознании.

Он раскинулся на какой-то поверхности, но… Когда он пытается присесть, он осознаёт, что вопреки всем законам физики он похоже парит над водой, и водная поверхность каким-то образом достаточно твёрдая чтобы он мог сидеть на ней как на полу. Но ему не кажется что это и лёд,– он не холодный, и не горячий. Нет ощущения, будто он на цементе, такое ощущение…

Он ничего не ощущает. Его пальцы и ладонь не могут уловить ничего на ощупь.

Но у него нет времени размышлять потому ли это, что он парализован и не восстановил осязание, потому что он уже знает, что это не настоящее место.

На против него, нам том же камне у краю оазиса на котором он раньше сидел, сидел аль-Ахмар. Его локти опирались о его бёдра, он упёр руку о подбородок и наклонил голову набок, глядя на Скарамуччу так, словно разглядывал своих королевских подданных со своей насмешкой над троном.

«Честно говоря, я думал, что ты сильнее, — Скарамучча язвительно бубнит. Он знает, что он, по сути, знатно облажался и на гране смерти, и он серьёзно не должен злить божество, не важно, насколько оно мёртвое, но он как бы и не очень так хочет жить. Может Дешрет сделает это быстро. — Твои божественные останки слабее чем я думал. Иначе я бы победил Путешественницу.»

«Не надо начинать. Я был мёртв тысячу лет, и ты это знаешь.»

Это впервые Дешрет не звучит как голос в его голове. Почти неприятно слышать мужчину, говорящего перед ним, слышать голос, доносящийся перед ним. Аль-Ахмар не звучит особенно рассерженно. Лишь раздражённо и устало.

«Вся та боль и мучения… Скажи мне кукла, для чего всё это было?»

Что-то застревает у него в горле и Скарамучча клянётся, что это не из-за того, что он хочет плакать. Но когда его голос отвечает он ничтожно тихий: «Я не знаю.»

«Это потому что она тебя бросила?»

«Хватит, — Скарамучча зажмуривается и закрывает руками уши. — Хватит, оставь меня одного–»

«Я тоже глубоко тоскую по прошлому, — продолжает аль-Ахмар. — Но, в конце концов, этому просто было не суждено случится.»

«Заткнись,» — Скарамучча устало отвечает.

Аль-Ахмар встаёт: «Боюсь я должен идти. Ты больше не подсоединён к тому механизму, и твои божественные силы угасают. Мы больше не сможем регулярно общаться… но это ничего. Я не думал, что мне доведётся поговорить с кем-то спустя столько лет после своей смерти. Это было довольно не плохо.»

Он подходит к Скарамучче, его шаги создают рябь на поверхности оазиса. Он присаживается на колени перед куклой, с серьёзным выражением и, возможно, даже беспокойством в глазах.

«Внемли же словам грешника, безымянная кукла…»

.

.

.

Нахида осторожно наблюдала за Сказителем, когда его открылись.

«Ты наконец-то проснулся,» — она улыбается.

Она ожидала от Сказителя импульсивной реакции, что он попытается снова её убить, лишь для того, чтобы обнаружить что он заключён в комнате медитации Храма. Вместо этого он сонно посмотрел на неё и прищурился.

«Руккхадевата…»

«Что?»

«С каких пор твои волосы такие короткие…»

«Мои волосы?»

«Нет… с каких пор ты такая маленькая…»

«Постой, Сказитель, о чём ты? Кто такая Руккхадевата?»

Сказитель выглядел потерянным и ошеломлённым: «Кто такая Руккхадевата?» — Спросил он, словно это не он упомянул это незнакомое имя.

И вдруг из его глаза скатилась единственная слеза.

«Ах… ничего, — Он снова лёг и свернулся калачиком в позе эмбриона. — У нас всегда хватало времени.»

И вместе с этим, он снова уснул.

Куклы не грезят, и всё же–

Следующее, что он осознал, это то, что он бежал по цветочному полю с яркими падисарами фиолетового оттенка, которых он никогда раньше не видел, преследуя Набу Маликату. Она оглянулась, озарила улыбкой, которая могла бы осветить весь Тейват, и снова убежала, поддразнивая своего партнера за такую ​​медлительность.

Это было такое счастливое воспоминание.

И всё же всё, что он мог ощутить, — это горечь.

.

.

.

Владычица прошлого исчезнет, и надгробие её будет высечено на следующий день.

Теперь я утверждаю правило Гнозиса, да не кланяйтесь вы более небесам!

Гляди же! Ты, юноша, подавлен, так как своим же ближайшим был брошен!

Я должен стремиться вернуть то, что потерял, даже если это означает, что мне придётся за бороться за это…