— Бездельница, — сказал отец, — тунеядка, скотина, бестолочь.

      Баширова равнодушно пережидала бурю. Впрочем, отец тоже не сильно бесновался. Достоинства любимой дочери он перечислял тоном человека, зачитывающего орфографический словарь.

      — …пятый раз за две недели. Мне надоело.

      — Я болею, пап. — Жека одним глазом изучала витрину табачного павильона, а вторым — хорошенькую продавщицу, высунувшую нос на свежий воздух.

      Отец устало вздохнул. Убедительное вранье в список Жекиных сверхспособностей не входило. Баширова, в свою очередь, не очень-то старалась. Солнечная апрельская суета мешала ей сосредоточиться. Весной Жеке совсем сносило крышу.

      Ночь в постели Веры Рейгель едва тянула на двойку с минусом. Очень большим минусом. Не ночь, а сплошное расстройство. Баширова сто раз обругала себя за внезапный приступ рыцарского благородства. Что это вообще на нее нашло? Не иначе коварное нападение морали и нравственности. Или зря она столько пила?

      — Надо меньше пить, — пробормотала она и ойкнула, зажимая себе рот.

      — Что-о?! — взревел отец в телефоне.

      — Пить, говорю, хочется, — проныла Баширова, — пап, температура у меня, говорю же…

      — Ты меня за дурака не держи… — Отца понесло.

      Жека отодвинула трубку подальше от уха.

      Весенний идиотизм. Интересно, есть такой диагноз в медицине? Надо же было вчера так напиться! В такой момент! Они весь вечер просидели вдвоем, хотя клуб гремел и содрогался. Чтобы обменяться парой фраз, им приходилось наклоняться друг к другу очень близко, иначе слова тонули в грохоте. Верка горячо говорила что-то прямо ей на ухо. У Жеки по спине бежали мурашки.

      Как можно было это упустить? Вот она, тепленькая, бери — не хочу.

      Папа прав: тунеядка, скотина и бестолочь. Рейгель сама — сама! — привезла ее к себе домой и уложила в собственную постель, или, наоборот, — Жека ее уложила. Не важно!

      Сколько она знала Верку, та работала как сумасшедшая и постоянно бросала Жеку у себя дома, вручив ей запасной ключ. Вот какие они были друзья. Шуточки подруг насчет их трепетных отношений затаскались до состояния анекдотов времен «Аншлага», Верка их как будто не слышала и не понимала.

      Оставшись в одиночестве, Баширова с упоением копалась в Веркиных вещах, изучала потрепанные записные книжки. У Рейгель их был миллион по всему дому, в каждой щели и на любой поверхности. Перебирала фотографии. Нюхала пузырек с духами — от прозрачного запаха в голове становилось светлее, Баширову охватывал восторг, хотелось прыгать и орать, орать и прыгать из-за неизвестно откуда взявшегося избытка энергии. Только Веркины книги читать она не могла категорически, ни под каким предлогом. Однажды со стеллажа на нее вывалилась Нора Галь, Жека полистала немного, пока не замутило. Дурацкую филологию она ненавидела всей душой.

      — …запчасти просил заказать?! Просил. Как об стенку горох! — отец, раздраженный ее загадочным молчанием, уже орал во весь голос. — Я клиенту что скажу? Что у меня дочь бухает и шляется?! Так я скажу, за мной не застрянет!

      Жека страстно захотела предложить ему уволить ее ко всем чертям. Что это за работа? Разве это работа? Сидеть по десять часов в папашкином вонючем сервисе и бумажки перебирать. Выгребать промасленные опилки из кафельной ямы и игнорировать тупые шуточки механиков. Лупиться в старый выпуклый монитор, беситься из-за черепашьей скорости интернета, играть в «Симс» до посинения — вот она, жизнь! Вот она — работа! Отец втемяшил себе, что у него «ресепшен», и на этом самом «ресепшене» всенепременно должна заседать девочка, пусть даже похожая на его тощую лохматую дочь. Ресепшен! Доисторический стол да заляпанный грязными руками монитор — вот вам ресепшен. И сидеть ей там до скончания веков. Тем более что и делать-то она ничего не умеет.

      — Ты вообще меня слушаешь?! — рявкнул отец. Жека едва не выронила телефон от неожиданности. — Я тут зашиваюсь, а она прохлаждается!

      — Давай поставим меня в угол, — предложила Баширова с внезапной злостью. Как ее все достало! Весна, Рейгель, собственный идиотизм и отцовские истерики. — На колени. На горох. Я подумаю о своем поведении и стану хорошей. Вот ей-богу. Прямо сразу. Завтра я приду, и ты все это проделаешь. А сегодня я болею. Все, пока.

      Жека раздраженно сунула телефон в карман. Проклятая Рейгель. Все из-за нее.

      Она вспомнила, как Верка выскочила из вагона со своей глупой сумкой. Испуганная, мышиный хвостик болтается между лопаток, ботанские очки. Хорошая, такая хорошая девочка, аж тошнит. Завертела головой, увидела Аньку и, кажется, чудом не упала в обморок. Баширова ее понимала. Она сама долго привыкала и к самой Ефремовой, и к вниманию, которое ее окружало. Интересно, каково жить с такой внешностью? По всему выходило, что удовольствие сомнительное.

      Верка пялилась на нее, как на спустившееся с небес божество, и Жека взбеленилась.

      Все вокруг хотели простых красивых решений. Например, встретить женщину, похожую на все их влажные фантазии разом, к тому же доверху набитую баблом. Чтобы она увезла их в сказочную беззаботную даль, где они станут жить долго и счастливо, пока не умрут в один день. Вероятно, от оргазма. Жизнь наглядно показывала, что так не бывает, но эти дуры летели и летели к несбыточной мечте, как мотыльки на свечу.

      Спросить Жеку, так она еще ни разу не видела, чтобы Ефремовой кто-то по-настоящему подходил. Разве что эта последняя ее, Калина, лощеная сука с кудрями до задницы, да и той вечно мало, мало, всего мало.

      Как это ей может быть мало Аньки? Ефремова была умная, добрая, целеустремленная, заботливая, вдумчивая, щедрая — у Башировой пальцев на руках и ногах не хватило бы перечислять все ее достоинства. Да, все время пропадает на работе, но она себе, если честно, и сто недостатков может позволить.

      К тому же Жека знала про Аньку много такого, о чем в жизни не стала бы трепаться. Что она никогда не может нормально заснуть. Что иногда она сидит на краю ванны, положив руку себе на горло, дышит и считает от пятидесяти назад, унимая панику. Что у нее никогда нет времени позаботиться о собственной жизни, и из-за этого у них с Калиной не отношения, а затянувшаяся беда. Что ее коллекцией антидепрессантов можно выложить мозаичный пол римского дворца.

      Что иногда она устает принимать решения и списывает себя со счетов так быстро, будто не дралась как тигр все эти годы. Тогда нужно садиться и говорить с ней, убеждать, трясти, шутить дурацкие шуточки, пока наизнанку не вывернешься. Просто чтобы она подняла голову, усмехнулась — Жека-Жека. Посмотрела нормальным взглядом, а не этим, от которого жуть берет, будто на тебя глядят окна сгоревшего дома. Зато она бесконечно тратит себя на то, чтобы очередная несчастная замарашка из богом забытого поселка отогрелась в ее лучах и взлетела.

      А еще Жека знала, что она носит в бумажнике пачку биковских лезвий, и догадывалась, что нужны они ей не для швейных нужд. Узнала нечаянно, конечно. Она совсем не собиралась рыться в ее вещах. Ничуточки не собиралась. Ефремова сама ей сунула бумажник этот проклятый, чтобы она сбегала рассчитаться на заправке. Ну вот…

      Так что после Рейгель Жека сразу решила, что никогда больше не даст ей никого привозить, вызволять и спасать. Она не придумала, как сможет что-то запретить Ефремовой, поэтому немедленно принялась сживать Верку со свету. Пусть Анька видит, что с ними всеми теперь будет. Пусть десять раз подумает.

      В следующий раз они с Веркой встретились уже осенью, у больницы.

      Жека узнала обо всем по цепочке подруг. Ей позвонила Машка Самойлова по кличке Махей, Самойловой позвонила Олеся Петревич, у которой не было никаких кличек, а той соизволила позвонить Оксана.

      Оксане всегда приходилось делать над собой явное усилие, чтобы заговорить с кем-то из тусовки, и ее благосклонности удостаивалась только Петревич, которая нашла какой-то волшебный подход к этой стерве. Жеке-то она в жизни бы звонить не стала, Жеку она ненавидела особенно. Аж из комнаты выходила каждый раз, стоило ей появиться.

      Самойлова взволнованно сообщила, что Анька попала в аварию, добавила: «Все плохо», — вот же истеричка долбаная. Жека почему-то сразу подумала, что Ефремова сделала это сама. В очередной раз списалась со счетов, только и всего.

      Она не помнила, как доехала, наткнулась у ворот БСМП на Рейгель. Без дурацкого хвостика та выглядела строже и взрослее, чем в первый день.

      — Ну что, пообтесалась тут? — Жека не узнавала собственный голос. — Из-под мамкиной юбки жизнь выглядела проще, да, котеночек?

      — Мы к ней не попадем. В реанимацию нас не пустят и вряд ли что-то скажут. — Верка как будто ее вообще не услышала. — Ты не знаешь, где ее родственники?

      Поэтесса из Жеки вышла бы так себе, но ответ на вопрос «где» был у нее всегда наготове.

      — Ты же ничего о ней не знаешь, — сказала она, — зачем ты вообще приперлась?

      Стуча каблуками, к ним приблизилась Калина. Ветер полоскал белый халат, черные кудри.

      — Так, группа поддержки может отправляться домой, — она указала прочь от больницы, — мы тут сами разберемся. И остальным вашим передайте, что торчать здесь незачем.

      — Ты там была? Как тебя пропустили? — Жека вцепилась ей в рукав, и Оксана гневно отдернула руку. — Она с тобой говорила? Кто-нибудь с тобой говорил? Калинина, не будь такой мандой, раз в жизни, боже, пожалуйста.

      — Будут новости — кто-нибудь вам позвонит, — отрезала та и развернулась уходить.

      — Правду про тебя говорят, что ты отбитая! — крикнула Жека в удаляющуюся спину. — Ведьма сраная, лучше бы она тебя никогда не встретила!

      Кто-то тихонько взял ее за локоть, она перевела изумленный взгляд на Верку.

      — Ты зачем меня трогаешь?! Не трогай меня!

      — Женя…

      — Какая я тебе Женя?! Дура! На фига ты приехала? Ты никому тут не нужна, и Аньке ты не нужна, потому что ты ей никто, поняла?! Вали обратно в свой Зажопинск к маме с папой!

      Верка схватила ее, обняла за голову, прижала к своей груди, качнулась туда-обратно:

      — Чш-ш… тихо… все будет хорошо.

      Баширова дернулась, стукнула ее кулаком в плечо и затихла.

      — Дура, — повторила она глухо.

      — Все будет хорошо. — Рейгель раскачивалась вместе с ней. — Все будет нормально. Я тебе обещаю. Она бы не вышла к нам с такими… заявлениями, если бы все было слишком плохо, понимаешь? Она сказала: «Мы разберемся», — ты слышала? Значит, они разбираются. Значит, ей есть с кем разбираться.

      Она держала ее так долго-долго. Противный ветер лез под куртку, тащил по асфальту желтые листья, люди спешили мимо. Может, пялились на них — Жека не видела.

      Она затрясла головой — от воспоминания об этом делалось стыдно и одновременно приятно. Вставила в зубы сигарету, достала телефон, стала листать список номеров, размышляя, как бы половчее воспользоваться этим замечательным днем. Очередным днем без Веры Рейгель. Нажала вызов, заулыбалась в трубку так, что за ушами хрустнуло.

      — Лена? Леночка, песня моя весенняя, ты занята? А когда закончишь? А если бросить все, в кино, мороженое и в кроватку — вариант? Без кино? На диете? Потрясающе, буду у тебя через пять минут.

***

      — Валя, перестань, завтра закончишь, иди к нам.

      — Сейчас, — крикнула та, нетерпеливо стуча ноготком по столу. — Давай же. Открывайся…

      Вложение неторопливо развернулось на экране. Валентина прикусила костяшки пальцев.

      Ни о какой рабочей атмосфере и речи быть не могло. Забросив дела, коллеги целое утро привязывали шарики к зеркалам машин в шоуруме.

      Где-то среди этих веселых людей, втаскивающих ящик шампанского с черного хода, откупоривающих баллон с гелием, спорящих, что писать в открытке, был кто-то, ненавидевший Ефремову до смерти. Или считавший ее идиоткой. Или все сразу.

      С другой стороны, по праздничной суете становилось ясно, что ее здесь любят. Валя успела поменять несколько руководителей, пока не попала в автосалон, и Ефремова была самая нормальная. Не забывала говорить «спасибо», не срывала злость на всех, кто попадался под руку, не требовала запредельного и не строила из себя эксперта в том, в чем неважно разбиралась. Кажется, все это ценили.

      Валя получила ответ на первое письмо час назад. Она догадывалась, что там увидит, и думала, будто готова, но оказалось — не очень. Потом прибыли остальные письма, и стало понятно, что беда давно преодолела ту черту, когда ее еще можно было как-то остановить.

      В шоуруме внизу радостно зашумели, она выбежала на лестницу, свесила голову вниз, но это оказалась не Анна Витальевна, а ее заместитель, вернувшийся из командировки. Светский джентльмен, пожиратель сердец — Сережа Мазий. Костюмы у него всегда были что надо, и носил он их с блеском, как кинозвезда на красной дорожке.

      Принося ему чай, Валя всегда задерживалась на секунду, чтобы посмотреть, как он поднимает чашку, отставив мизинец.

      Она увидела сквозь стену шоурума, что на парковку заезжает серебристый минивэн. Стиснула ноутбук покрепче. Как рассказать ей о своей находке, она так и не придумала.

      Восторженные крики внизу превратились в хоровой рев и аплодисменты. Коленька взобрался на подиум рядом с вишневым седаном, развернул открытку и стал с выражением читать поздравления. Подиум медленно вращался, поэтому ему пришлось спешить и переступать вдоль автомобиля, пока его не развернуло спиной к коллегам.

      Мазий протиснулся через толпу к Ефремовой. Они пожали друг другу руки, крепко обнялись. Валентине было видно, как он что-то говорит ей на ухо, и та смеется.

      Отношения между этими двумя были до неприличия неформальными. Валя не раз заставала Мазия сидящим на ефремовском столе, пока они что-то бурно обсуждали. Мнения на их счет ходили самые разные: от грубых предположений о любовной связи до мифов и легенд, как они оба начинали карьеру в одной и той же компании продавцами. Валентина не понимала, как эти версии противоречат друг другу, хотя все они казались ей притянутыми за уши.

      Восторги стихли, и Валя сообразила, что сейчас все поднимутся в конференц-зал, куда с раннего утра вносили доставку за доставкой.

      — Послушайте меня все, пожалуйста, — голос Ефремовой разнесся по шоуруму, зазвенел, оттолкнувшись от стеклянных стен, — спасибо за этот праздник. Я чувствую, работы сегодня никакой не будет, но давайте кто-нибудь по очереди присмотрит за залом, договорились?

      — Да не вопрос! — Коленька уже спрыгнул с подиума и тянулся, чтобы передать ей открытку. — Сейчас устроим в момент!

      — Подождите. Еще секунду. У меня есть новости. — Она не глядя взяла у него открытку, кивнула, сунула в карман пальто. — Скоро к нам прибудет московская комиссия. Будем надеяться, что едут они, чтобы поздравить нас с успехами, но, на всякий случай, давайте хорошенько проверим все, что мы сделали за последний год.

      Гул внизу стал менее радостным.

      Валя стиснула в кулаке воротник пиджачка, отступила назад, лихорадочно соображая, насколько это плохая новость по шкале плохих новостей. Выходило, что хуже и придумать нельзя.

      — Я понимаю. Я понимаю. Мне самой это не доставляет удовольствия, но работа идет прекрасно, так что не будем переживать, да? Это не впервые, и каждый раз мы справлялись с блеском. У меня все. Спасибо.

      — Все поднимаемся наверх! — скомандовала Кристина. — Анна Витальевна, в конференц-зал, пожалуйста, у нас для вас сюрприз.

      Валя на цыпочках пробежала по коридору, надеясь, что ее отсутствия никто не заметит, влетела в приемную, схватила ноутбук, заоглядывалась, не зная, куда его деть, и в конце концов сунула под мышку. Одернула юбку, пригладила волосы.

      По коридору грохотали шаги, где-то захлопали пробки шампанского.

      Она постояла еще минуту, растянула губы в счастливой улыбке и вышла из приемной. Засеменила, догоняя последних взволнованных коллег. Стеклянные двери мягко закрылись за ее спиной, она не стала искать место, застыла в углу, не выпуская Ефремову из виду.

      Мазий, не дождавшись, пока все рассядутся, уже вовсю произносил речь:

      — …благодарим и хотим вручить от всей компании путешествие бизнес-классом на остров Самуи! С открытой датой, разумеется. Мы все надеемся, что вы, Анна Витальевна, используете его в ближайшие пять лет…

      По комнате прокатился одобрительный смешок.

      — Вы уж простите за эту колкость, мы знаем, как много вы работаете.

      Все зааплодировали. Конверт, перевязанный красной лентой, пошел из рук в руки к Ефремовой.

      — Спасибо, ребята, — она отсалютовала им шампанским, едва коснулась губами края бокала и отставила его в сторону, — договорились, в ближайшие пять лет.

      Все снова засмеялись, зааплодировали, звякнули бокалы.

      Валя дождалась, когда закончатся поздравления и все потянутся к фуршетному столу. Осторожно приблизилась, наклонилась к ее плечу.

      — Можно вас на две минуты?

      — Не подождет? — Она весело обернулась и осеклась, увидев Валино выражение лица.

      — Мне… очень нужно вам кое-что показать.

      — Так, ребята, извините, продолжайте, мы сейчас вернемся.

      — Ну вот, Анна Витальевна, ни сна, ни отдыха измученной душе, — сказала Кристина, — наглядный пример.

      Они ушли в приемную, Валечка закрыла за ними дверь, подумала и повернула защелку.

      — Даже так? — удивилась Ефремова.

      Валя распахнула перед ней ноутбук.

      — Вчера мы завершили сделку, двенадцать легковых автомобилей для торгового отдела пивной компании.

      — Да, в чем проблема?

      — Смотрите, это сумма платежа в наших бумагах. Здесь ваша подпись, подпись клиента. А вот это сумма платежа, только из копии покупателя. Подписи все на месте. Видите, тут разница почти в десять тысяч долларов? Откуда они взялись? Где они теперь? У кого?

      — Этого не может быть, — уверенно сказала Ефремова, — обычно я нахожусь в сознании, когда что-то подписываю.

      — Два месяца назад, восемь легковых автомобилей и два кроссовера на север. Помните, было непонятно, как их доставить? Реки подо льдом, а самолетом было дорого, и вы переругались тогда со всеми департаментами? Я запросила копии. Здесь и здесь ваши подписи, разница между документами семь тысяч долларов.

      — Ты хочешь сказать…

      — Три месяца назад, — перечисляла она, — пять комиссионных автомобилей приобретает ЗАО «Тритон-М», вот их копия, вот наша. Полгода назад, охранная фирма…

      — Все оптовые продажи. Я поняла. Кто-то берет у клиентов больше, чем вносит в компанию. Так, — Ефремова потерла лоб, — где Кристина? Надо срочно запросить сверку. И позвони юристам.

      — Не надо к юристам, — тихо сказала Валя, и та вскинула на нее изумленный взгляд. — Ни к кому пока не надо идти. Юристы тоже могут иметь к этому отношение. Я пока не знаю. Понятно же, что это делается не снаружи компании.

      Повисла тишина. Валя закрыла ноутбук, пристроила его на стол, собираясь с духом.

      — Анна Витальевна, кто принимает решение об окончательной сумме сделки?

      — Коля, — сказала та бесцветным голосом. — Иногда я. Но чаще он. Это вообще все его клиенты.

      — У него есть доступ к бухгалтерской программе?

      — Нет. — Она так посмотрела на Валентину, что та отступила на шаг под этим взглядом, уперлась в край стола. — Да брось. Кристина бы не стала. Быть этого не может.

      — А если они вдвоем…

      — Да она Колю едва выносит!

      Валя деликатно подождала, пока ее руководительница освоится с внезапным открытием и возьмет себя в руки.

      — Мне нужно с ними обоими поговорить.

      — Нет. — Валя постаралась сказать это как можно тверже, но голос предательски съехал, и вышел писк. — Пожалуйста. Вам не надо ни с кем говорить, пока мы не поймем масштаб катастрофы. Сейчас вам придется выйти туда и улыбаться как ни в чем не бывало. Я понимаю, это почти невозможно, но вы большая специалистка в невозможном. Нам нужно выиграть немного времени, чтобы разобраться.

      — Разобраться в чем? Это не какая-то там дурацкая проблема, это приговор.

      — До комиссии из Москвы еще есть время. Сколько?

      — Месяц. Чуть больше.

      — На всех документах ваша подпись, и если кто-то захочет, чтобы вы ушли отсюда с волчьим билетом, ему только пальцами нужно щелкнуть. Или ей.

      — Или ей, — повторила Ефремова. — Хорошо, а почему ты так уверена, что не я это устроила?

      — У вас нет мотива, — серьезно сказала та. — Ходят слухи, кресло досталось вам нелегко, и, я уверена, дело было не в деньгах. Во всяком случае, не только в них. А это слишком… малые суммы, чтобы так рисковать. И сделано очень глупо. Мы работаем не так долго, но вы не кажетесь мне жадной дурой. А вот выставить вас ею очень легко.

      — «Мотива»… — Анна Витальевна побарабанила пальцами по столу, — мотива… ты кто, Валя? Леди-детектив мисс Фрайни Фишер по совместительству? Как ты вообще все это нашла?

      — Кто-то отправил на печать последние документы, но в принтере кончилась бумага, и операцию забыли отменить. Я просто вставила новую пачку, операция возобновилась, и принтер напечатал вот эти счет-фактуры. Меня удивили цифры в них, потому что в документах, которые я вам пересылала, были другие суммы, а я…

      — …ты все помнишь и никогда ничего не теряешь, — закончила та. — Хорошо, что, по-твоему, мы должны делать?

      — Сейчас вы примете поздравления, словно это лучший праздник в вашей жизни. Если тот, кто это устроил, что-то заподозрит, комиссия приедет сюда не с проверкой, а сразу за вашей головой. Вы отпустите всех пораньше и уедете домой, потому что вы же празднуете, наверняка, — все логично. Я закрою офис и попробую разобраться, как ваша подпись вообще могла появиться на этих бумагах.

      — Я помогу.

      — Нет, не нужно. Все привыкли, что я ухожу последней, никто ничего не поймет, и у меня будет возможность пройтись по всем кабинетам. Если мы станем делать это вместе… а вдруг этот человек за вами наблюдает?

      Ефремова зажмурилась, словно пережидала удар. Валя сочувственно молчала, покуда к той не вернулось самообладание.

      — Сообщишь мне, если что-то найдется?

      Валентина кивнула. Она по глазам видела, какая буря бушует сейчас внутри Ефремовой, и ничем не могла ей помочь. Та вдруг протянула руку и легонько пожала ей пальцы. Рука у нее оказалась сухая и холодная, будто с мороза.

      — Спасибо тебе. Может, все еще образуется.

      Валентина смущенно кивнула. Ее обжег этот внезапный жест, и она не смогла придумать, что говорить в ответ.

      — Пойдем, — сказала Анна Витальевна, — оставь ноутбук здесь. Улыбайся.

***

      Верка приехала пораньше, выскочила из полупустого автобуса, зашла в кофейню напротив остановки, помаялась, выбирая между американо и латте. Пить черный кофе казалось ей более солидным занятием, да и от волнения в нее все равно ничего не лезло. Она схватила двумя пальцами стаканчик, горячий даже сквозь картонную обертку, перебежала еще пустой перекресток и парковку, слишком маленькую для офисной многоэтажки, которую строили в те времена, когда никто не предвидел появления такого количества автомобилей.

      Вчера невероятная редакторша пришла через дорогу — это могло означать, что машину она оставляет где-то подальше от основной толчеи. Конечно, если она вообще водит. Боже, глупость какая, не на автобусе же она приезжает.

      Верка старалась не суетиться, но из-за волнения у нее плохо получалось. Она уверяла себя, что собирается просто еще раз взглянуть на нее одним глазком. Просто увидеть, как она взбежит по лестнице, подтягивая на ходу рукава куртки. Может быть, даже разглядеть, что написано у нее на руках.

      На крыльцо она взошла с самым непринужденным видом, чувствуя себя при этом так, словно замышляла ужасное преступление.

      Облокотилась на перила, открыла в телефоне наполовину прочитанный роман про мальчика, трагически присвоившего музейную картину. Роман был интересный, но ей приходилось исподтишка следить за перекрестком, так что смысл текста ускользал от нее.

      Утреннее солнце выбралось из-за зданий, но Верка стояла в тени, и руки у нее замерзли очень быстро. Она стиснула горячий стаканчик, подержала, поменяла руку. Время тянулось невыносимо медленно, будто издевалось над ней. Две минуты. Три. Пять.

      Вдалеке хлопнула дверца автомобиля, по крыльцу поднялась Надежда Осиповна, таща с собой продуктовую сумку, в которой — Верка доподлинно знала — лежали контейнер с обедом и тапочки, которые та носила на работе.

      — Вера? Что это ты тут сидишь? Ты же не куришь.

      — Человека жду, — смущенно сказала Рейгель.

      — Ну-ну, жди, не опаздывай только.

      — Когда это я опаздывала, — пробормотала она ей вслед, подняла взгляд и застыла.

      Невероятная редакторша прошла мимо, встала в паре ступенек над ней, проверила телефон, вытащила из пачки бесконечно длинную сигарету. Верка покосилась на ее белую куртку, не понимая, как люди могут носить такое и не изгваздать. Она и трех минут в белом не проходит — посадит пятно или вымажется о дверь автобуса.

      Щелкнула зажигалка. Рейгель старательно уткнулась в свой телефон, едва его видя. Кажется, даже дышать перестала. Нос вспотел от волнения, и очки предательски покатились вниз. Ей ужасно хотелось посмотреть, но она боялась опять наткнуться на эту ее усмешку. Только бы она не вспомнила, только бы…

      — Девочка из лифта, — медленно и утвердительно произнесла та.

      Верка пожалела, что затеяла все это.

      Она подняла голову, ожидая ужаса и позора, но внезапно обнаружила, что редакторша не такая и ужасная. Глаза у нее оказались и правда светлые, будто старые джинсы, много раз стиранные с отбеливателем, но она явно не собиралась никого пронзать или пригвождать взглядом и вообще выглядела уставшей. Рейгель подумала, что она даже немного старше, чем ей показалось вначале.

      — Я просто хотела посмотреть на ваши татуировки, — выпалила она и едва не зажмурилась от собственной глупости.

      Она ждала, что та оскорбительно рассмеется, или скажет что-нибудь в духе Башировой: «Я надеюсь, не на все мои татуировки», или сделает что-то еще такое, из-за чего Верка зальется краской и сбежит, но та просто развернула руки вверх ладонями, демонстрируя длинные латинские надписи.

      На запястье у нее болтался вытертый наборный браслет, какие было модно заказывать лет десять назад, с оттиснутыми буквами имени на звеньях. Имя было странное — Пелагея. Верка тут же забыла о нем. Татуировки оказались куда интереснее.

      — Ух ты, — пробормотала она, — это вот я знаю, это из «Эдипа», да? А это что значит?

      — Ты же не хочешь мне сейчас сказать, будто читала «Эдипа» на латыни?

      — Нет, — засмеялась Рейгель, — что вы, нет, это просто из области распространенных знаний.

      — Ха. Ну, хорошо, пусть распространенных. И как тебя зовут, эрудированная девочка?

      Верка взглянула смелее. Из-за того, что редакторша стояла выше на две ступеньки, ей приходилось сильно задирать голову.

      — Вера. Вера Рейгель.

      — Аля, — та протянула ей руку, и Верка неуверенно взялась за многочисленные кольца, с чувством, что в ладонь ей вложили какую-то сложную деталь. Что это за имя вообще такое — Аля? Алевтина? Алиса?

      — И чем ты тут занимаешься, Вера Рейгель? — та кинула взгляд на разноцветные таблички, привинченные справа от входной двери. — Недвижимость? Инновационное образование? Правовой центр?

      — Газета, прямо под вами, — сказала Верка и немедленно покраснела, сообразив, что ляпнула лишнее.

      — Вот как, — развеселилась редакторша и посмотрела на нее с интересом. Верка подумала, что так люди и умирают под чьим-то взглядом. — Наблюдательная и эрудированная Вера Рейгель. А в газете что? Частные расследования?

      — Я… просто…

      — Послушай, не нужно так переживать. Это хорошо — быть любопытной и быстро соображать. Незаурядные качества.

      Она внезапно спустилась к ней и оказалась всего на полголовы выше.

      — Так и чем ты там все-таки занимаешься?

      — Сижу на всех стульях сразу. — Верка почти справилась со смущением, но оттого, что та стояла так близко, никак не могла сосредоточиться. — У нас же умирающее издание. Год назад выходили раз в неделю, теперь раз в две. Привет из прошлого века. Политика, спорт, гороскопы и анекдоты. Пять полезных советов домохозяйке. Экстрасенс отвечает на письма. Так что я делаю все, что попросят, или что сама найду.

      — Что, и экстрасенса?

      — Бывает. Но это, обычно, решается жеребьевкой. Кто пишет за экстрасенса в этом выпуске.

      — Забавно. А предсказания сбываются?

      — Иногда приходят письма с благодарностями, — призналась Рейгель, — просто стыдобища.

      Она вспомнила про свой кофе, который уже остыл. Отпила немного и не почувствовала вкуса. Ужасная редакторша с непонятным именем вынула из пачки следующую сигарету. Пачка была красная, а сигарета какая-то коричневая. Верка старалась не пялиться, но уже знала, что до вечера будет вспоминать, как она опускает лицо к ладоням, в которых мечется огонек, поднимает прозрачный взгляд на собеседника. Как ее кольца тихо стукаются друг о друга, когда она смыкает пальцы.

      Люди шли мимо них, поднимались и расходились по офисам. Пробежал Володя, махнул ей, но она его едва заметила.

      — Что же, я думаю, ты уже видела, чем мы занимаемся. Стулья у нас почти те же.

      — Неправда! Это вообще разные вещи. Серьезное издание против чтива для бабушек, которых забыли оповестить, что мир изменился.

      — И бабушкам нужны новости, — возразила Алова.

      — Оптика, — сказала Верка, — вот что у вас есть. Бабушек на это не купишь. Я даже шефу нашему никогда не смогу объяснить, о чем речь.

      — Ну, с этим мы как раз очень осторожны. Микродозы информации. Новость там, мнение здесь. Понимаем, где находимся, и стараемся не делать резких движений. Нашим и вашим. Так что я все еще не редакторка и даже не могу вслух сказать, к сожалению или к счастью. Пока за меня решают переходы на страницы.

      — Но я угадаю. — Верка улыбнулась.

      — Ты угадаешь, — согласилась Алова. — Например, прямо сейчас мы готовим проект, для которого ищем руководительниц в регионе. Сделаем большие интервью, просто покажем, что они существуют.

      — Я знаю одну, — оживилась Рейгель, — мы близкие друзья. Аня Ефремова. То есть Анна Витальевна, на работе-то ее так называют.

      Алова уставилась на Верку с большим вниманием.

      — Анна Витальевна? Интересно.

      — Вообще-то, правда интересно. — Рейгель смутилась под этим взглядом.

      — Постой. И чем она руководит?

      — Ой, это такая история. Она вообще-то не должна была, выдвигали ее нынешнего заместителя, и все вроде как были за него, но в последний момент кресло получила она. Теперь управляет большим автосалоном. Год или полтора.

      Ужасная редакторша помолчала, глядя куда-то мимо Верки, забытая сигарета дотаивала в ее пальцах.

      — Интересно, — медленно повторила она. — Хочешь сделать для нас такой материал? Мы купим. Нет, подожди, а вообще, что у тебя с английским, эрудированная девочка Вера Рейгель?

      Верка, потрясенная тем, куда поворачивает разговор, уставилась в землю. Мысли разбегались, как испуганные тараканы.

      — I was blogging… а year ago, but it wasn’t very popular… Anyway, I can’t do it as well as in Russian… My abilities were pretty… господи… mediocre.

      Она замолчала, не в силах выдавить из себя что-то еще.

      — Not bad, — подытожила Алова, выбросила сигарету прямо на ступеньки, — меня больше интересует, как ты читаешь. Поднимешься завтра ко мне? Я буду в офисе до полудня. Захвати пару своих работ. Какие ты сама считаешь хорошими.

      — Конечно, — Верка вцепилась в воротник куртки, не веря собственным ушам, — да, конечно. Нет проблем. Я зайду.

      — Верочка, а что это мы опаздываем? — поинтересовался у нее за спиной тягучий голос. Она обернулась.

      — Магдалена Романовна, здравствуйте, — пискнула она.

      — Твое счастье, что редактора еще нет на месте, — сказала Магдалена, поправляя палантин, — давай-ка, торопись.

      — Действительно, идем. — Алова положила ладонь ей на спину и мягко повела к входу. От этого хозяйского прикосновения у Рейгель вдруг перестали гнуться коленки, она едва не споткнулась на ступеньках. Они вошли в холл, лифт распахнулся прямо перед ними, впустил всех троих. Алова нажала одиннадцатый и двенадцатый.

      Магдалена измерила редакторшу взглядом с ног до головы, всем видом выражая презрение. Та улыбнулась ей в ответ. Верка смотрела на нее во все глаза. Можно ли научиться так улыбаться, чтобы у людей ноги подкашивались от ужаса? Где такому учат? Или с этим рождаются? Ехать им было порядочно, Алова устроилась поудобнее в своем углу, не сводя глаз с Магдалены. Та не выдержала, отвернулась, что-то бормоча себе под нос, Верка расслышала только «наглость». Редакторша весело воздела брови, покачала головой и подмигнула Верке, когда они выходили.

      — И что это мы, Вера, друзей уже наверху завели? — сварливо поинтересовалась Магдалена, когда лифт за их спинами схлопнулся.

      — Наверное, завели. — Верке как будто передалось немного бессовестного веселья Аловой. — Это же часть журналистской работы — заводить повсюду друзей. Вот и Игорь Александрович так говорит.

      Она обогнала возмущенную Магдалену и свернула в туалет. Ей нужна была минута, всего одна минуточка, чтобы перестать так по-идиотски ухмыляться.