Защитный механизм

Когда осень с её мерзопакостным видом из окна и заменяющим будильник чавканьем луж уступает место зиме, библиотека наконец-то выдыхает. Чем раньше солнце опускается за горизонт и на небе появляются первые зевающие после дневного дрëма звёзды, тем позже орден обменивается мурлычущими «спокойной ночи» и уставшими «я по съебам, прошу извинить», эта парадоксальная закономерность прослеживается из года в год у каждого поколения книгочеев.

Если кто-то решит поздним зимним вечером прогуляться по замку и ненароком заплетëт в корпус отлынивающих от подготовки к сессии студентов, то обнаружит в этих стенах, обычно полных звонких голосов, громкое ничего. Единственный страдающий от скуки гость, неприятнейший сквозняк, посмотрит на случайно забредшего одним глазком, повертит пальцем у виска, да и ускользнёт на этаж пониже.

«Ну хоть кто-то в этом городе прожигает студенческую жизнь в ночных клубах», — подумает прохожий и окажется в корне не прав. А вот человек сведущий так просто не обманется: он пройдет прямо по коридору до упора и свернëт налево. Будет идти, не вглядываясь в темноте на номера комнат (которые и в дневном свете попробуй различи), пока не увидит исходящий из-под самой дальней двери полосу тусклого света. А чуть позже и ощутит ногами приятное тепло, с непривычки даже обжигающее покрывшуюся мурашками озябшую кожу. Вот и вся разгадка.

И то ли холодные невзрачные вечера вынуждают книгочеев кучковаться в тесных комнатках в поисках маломальского тепла, то ли это лишь повод собраться с друзьями вокруг ваших термоядерных товарищей по несчастью. Кто-то спокойно признаëт это, а кто-то продолжает упорно доказывать обратное, хотя сути это никак не меняет, потому что результат каждый раз один: Ритина комната беспощадно оккупируется уставшими и окоченевшими в неотапливаемой башне студентами.

Ей с Антоном хоть бы хны — вечная заморочка с контролированием огнемажских сил сполна окупается аккумулированием тепла и полным резистом к перепадам температур. Зной летних деньков и прямые солнечные лучи не вредят их накалëной коже, а зимой поди попробуй заставь этих огнемагов закрыть форточку. Под конец весны жить в одной комнате (и уж тем более делить одну постель..!) с этими печками становится физически невозможно, а вот зимой их особенность нарасхват. Так что в комнату к огнемагам обычно подселяют самых мерзлявых: Алиновского, например, который после приручения чернил как будто разучился самостоятельно вырабатывать тепло, или Савелина — у парня кожа да кости.

Ходят слухи, что зимой библиотека не отапливается только лишь потому, что «студенты сами смогут себя согреть, если найдут общий язык»: мол, учитесь уживаться друг с другом, вам недовольные рожи своих однокурсников всю оставшуюся жизнь терпеть. И хоть такая политика нравится далеко не всем, в ней и кроется ответ на вопрос, откуда взялась негласная традиция проводить вечера плечом к плечу (зачёркнуто: пытаясь не околеть).

Над совмещением приятного с полезным работают (почти) все. Никто не нуждается в особом приглашении, но если кто-то запаздывает или в круговороте постоянных забот теряет чувство времени, бразды правления без лишних слов берёт в свои худощавые руки Владя. Рита со Снежей приводят комнату в порядок после бесноватых соседок (примечание: соседкИ) и заправляют кровати, которые всë равно через час разворотятся целой ордой студентов. А что, кресел-мешков на всех не напасëшься!

Когда становится скучно, в ход идут и все непросмотренные фильмы, и книги, которые кое-кто, не будем показывать пальцем, поленился самостоятельно прочитать к незаметно подкравшимся экзаменам. Это работа Инги с Дëмой, и кто на чём специализируется, можно угадать с первого раза. Хотя скучно сразу перестаёт быть, когда Женя приносит с собой эту увенчанную славой настолку про драконов и подземелья, а откуда-то из воздуха (не будем показывать пальцем, опять же…) появляется несколько чисто профилактических баночек горячительного. А появляются они магическим образом практически через день, поэтому можно сказать, что неподготовленные к экзаменам не так уж много пользы получают от этих задушевных посиделок, как хотелось бы, но кто станет жаловаться? Разве что преподаватели, которые, между прочим, сами в молодости и не так развлекались в этих самых комнатах, хоть они и не любят это признавать.

Да, это та самая редкая часть жизнь книгочея, которая не будет преследовать его в кошмарных снах через лет десять. Без таких моментов существование в ордене было бы сплошной мукой, поэтому всеобщая задача — беречь их и не слишком громко бухтеть на безответственный Круг. Хотя, положа руку на сердце: его поношение на общих «собраниях» — тоже своего рода традиция.

И всё было до приторного хорошо. Постоянные междоусобицы между отдельными студентами не разрушали прижившееся ощущение уюта и безопасности, даже когда ситуация грозила накалиться до предела, потому что всегда находился человек, способный сгладить все самые острые углы.

Всё было идеально, пока к Новому году в комнате не стало на одного человека меньше. А после него — и на двух человек.

Сначала стенам на Сашиной стороне их комнаты не хватило ещё пары дней, чтобы взяться инеем, а потом он обнаружил их обожжëнными вместе со всеми его неаккуратно лежавшими вещами. Это жест, не нуждающийся в объяснении и подтверждении авторства. И если об уничтоженных однотипных футболках Саша забыл уже через минуту, то убитое спальное место было первым и последним предупреждением. А Алиновскому дважды повторять не надо, у него с пониманием намëков всё было хорошо с самого детства, когда со случайно забытыми на кровати альбомами да тетрадками после спонтанной ссоры можно было так же легко распрощаться.

Сегодня из Ритиной комнаты не доносился ни взрывной смех ребят, ни цоканье над тупыми сюжетными твистами в очередном фильме, ничего. На подоконнике стояла старенькая фоторамка со знакомым лицом, а рядом — рюмка водки, прикрытая куском зачерствелого хлеба. Штора — отодвинута в сторону, чтобы на неё случайно не перескочил огонёк свечи. Силой косых взглядов и неудобного кашля Саша был выгнан в коридор спустя 15 минут. Да он и сам понимал, что сегодня ребята захотят разделить горечь утраты между собой, но не с ним. Сегодня, завтра, через месяц — его никто не будет ждать, и он навсегда останется здесь пустым напоминанием о том дне, когда в крохотной башне незримому никому обветшалого замка что-то необратимо треснуло надвое. Что ж, пока комната свободна, а коридоры пустуют, можно незаметно стереть следы его существования в этом месте, как делают это со следами не переживших инициацию заражëнных. Так же, как были стёрты любые свидетельства проживания третьего человека в их с Антоном комнате.

Судьба оказалась слишком к нему благосклонна. Или, если говорить прямо, Ангелина Евгеньевна приложила необъяснимо много усилий для того, чтобы не только сохранить эту каменную башку на её плечах, но ещё и не оставить его на съедение обозлëнным однокурсникам. Его, неисправного полуносителя монохрома и «педагогическую неудачу». Он ей по гроб жизни обязан за возможность съехать из общежития и разделить быт с единственным человеком, который не ненавидел его — с Артуром. Может, и не совсем с человеком, но хотя бы с живой душой, готовой оказать необходимую помощь и избавить от неизбежного проклятия одиночества, которое он сам же наложил на себя. Или по крайней мере… с существом, жалеющим своего незадачливого ученика. Чем бы он ни был, это неплохо. Хотя Саша не считал, что заслужил такой заботы, отказаться он не смог. Хотя бы ради остальных.

Собрать бы сейчас уцелевшие вещи, да свалить, пока никто не видит. Спасибо Антону, вещей осталось не так много. В темноте пустующая койка покойника прожигала Сашину спину пугающим убранством и пустотой ещё сильнее, чем при свете. Когда она ещё была неккуратно заправлена, когда под ближайшим столом ещё валялись укатившиеся и забытые с вечера чужие гелевые ручки, когда стены ещё были обклеены выцветшими плакатами каких-то чужих Сашиному плейлисту исполнителей, когда возле неё ещё была оставлена чужая обклеенная стикерами гитара, было как-то проще. Создавалось впечатление, что сейчас кто-то осторожно, чтобы не заскрипела, откроет дверь комнаты, подойдëт и своими чужими руками возьмëт эту самую чужую гитару и помчит скорее в соседнюю комнату. Сейчас, когда на той кровати валялось лишь родственное ничего, комната выглядела так же удручающе пусто. Была сложно не оборачиваться к ней время от времени, но чем чаще он это делал, тем плотнее становился ком в горле и тяжелее казались руки. А надо было этими трясущимися руками ещё застегнуть сумки, да побыстрее… И валить, валить подальше, чтоб никому душу не травить…

— Саша?

Он не смог бы точно сказать, что сделал с ним в ту минуту этот знакомый и такой родной голос, но дрожь в руках необъяснимо стала сильнее и слабее одновременно.

Может, помимо Артура был ещё кое-кто, готовый принять его ошибки.

Её он где-то в глубине души ждал так же сильно, как мечтал никогда больше не попадаться ей на глаза, бесследно исчезнуть из её жизни и никогда больше не ранить по нелепой неосторожности. Но это было так же невозможно, как отмотать время вспять, как не допустить ещё одну "идиотскую" ошибку, как вернуться далеко-далеко в детство и не встретить её, сидящую на ступеньках родной лестничной клетки, такую уязвимую и одинокую, совсем как он сам.

— Ты уходишь, да?

Инга стояла со скрещенными на груди руками, облокотившись о дверной косяк. В комнату проникало совсем немного света из коридора, и в тени было тяжело различить лицо, но не блеск её серых глаз. Алиновскому её нежный взгляд отдавал сверлением в черепе, и ему очень не хотелось, чтобы сейчас она тратила своё время на разглядывание его хмурого профиля.

Он оторвал руки от почти что сложенной сумки и сел рядом с ней на кровать, чтобы не стоять неуклюже в тени.

— Ты почему так рано ушла от ребят? Иди к ним, Инг.

— Вот ещё, чтобы ты здесь скис в одиночку.

Инга тенью проскользнула в приоткрытую дверь и в секунду оказалась рядом с Сашиной кроватью.

— И не отвечай вопросом на вопрос. Уходишь?

Она мельком оглядела окружение, в котором сидел его понурый силуэт, и повторила этот вопрос скорее чтобы заставить Сашу сказать хоть что-то дельное, нежели потому что это было чем-то с первого взгляда неочевидным. Сашу всегда нужно пытаться разговорить, чтобы он не ушёл ещё глубже в себя, иначе его потом силой не вытянешь из собственных стен.

— Куда я денусь? Не навсегда же ухожу. Так, к Артуру съезжаю. Вам меня придётся ещё потерпеть на парах, не волнуйся.

Такой брошенный как попало ответ её, тонко чувствующую каждое слово, каждый слог, конечно, не мог устроить:

— Саша, ты с кем разговариваешь? С милым прохожим или лучшей подругой? Какое «потерпеть»? Так, давай ещё раз.

Она вьюном промелькнула мимо привычного Сашиного беспорядка на полу и приблизилась спереди к сидящей на кровати фигуре. Та сразу попыталась отвернуть голову в сторону, чтобы не встретиться с ней взглядом, но стальная хватка чужих рук удержала её на месте, и Саша только недовольно сжал ладони на Ингиных предплечьях, но не стал сопротивляться. Теперь её единственный глаз по-настоящему его бурил.

— Ты почему мне раньше не сказал? Думал, я не догадалась? Да ясен пень догадалась, но ждала всё, когда ты сам скажешь, что съезжаешь. Так и ушёл бы молча, если б я не вышла?.. Саш, ты чего?

Она наклонилась ближе к нему, чтобы разглядеть синеватую радужку под хмуро сведëнными бровями.

— Я понимаю, почему ты ушёл, но от меня-то зачем прятаться? Саш, я от тебя когда-нибудь отворачивалась? Ну хоть раз было такое? Какую бы тупость ты ни совершил, я всегда была с тобой, рядом. И буду рядом. Патроны тебе подавать буду, понял?

Он ещё раз попробовал качнуться в сторону, но Инга оборвала эту попытку с такой лёгкостью, будто серый цвет чернил тут у кого угодно, но только не у него.

— Вспомни, через какое дерьмо мы друг друга протащили. Да что я всё про тебя… Ты вспомни, какую ересь я творила и на какие наступала сотню раз грабли. Это ж вообще ошалеть можно, если повспоминать. И ничего, дружим ведь до сих пор. Я тебя каким только не видела… Так что не говори таких вещей, понял? «Терпеть»… Да я в час ночи перестану ложиться, чтобы тебя поскорее увидеть утром, если не получится вечером вынести мозг.

Инга невесело хмыкнула на последних словах. Саша так и не нашёл в себе сил ответить, а они просидели так с минуту, прежде чем она продолжила:

— Поэтому давай… Саш, хочешь, рядом побуду? Вещи помогу сложить… Или что тут от них осталось, ëлки. Ну, чего я спрашиваю ещё, конечно хочешь. Я тебя как облупленного. Ты же как собака, в одиночестве тухнуть начинаешь, хоть и не признаëшь, — Инга ослабила хватку ладоней на лице и поправила его спавшую на глаза белëсую чёлку, зачесав её назад. — Поговорим с тобой, когда на улицу выйдем. А пока давай, что тут у тебя…

Она уже хотела было отдалиться от него, но тут перебиравшие пряди пальцы нащупали под собой что-то странное. Что-то деформированное, но не похожее на обыкновенный каменный слой, который иногда подолгу оставался на Сашиной коже после того, как ему в течение длительного времени приходилось поддерживать защиту.

Прежде чем он успел бы убрать её руки ото лба, она отодвинула в сторону непослушную чёлку и сквозь плотную темноту пригляделась к его лицу.

Её руки — все усеяны неровными шрамами, ссадинами и пигментными пятнами, всегда так ярко контрастировали с его — бледными и абсолютно гладкими. Это ещё одна метаморфоза, которую он претерпел в тот роковой день. Ни одного шрама или следа пореза на этой коже не возникло с момента их вступления в орден – Инга бы обязательно заметила. Но что тогда…

Саша наконец-то смог мягко отодвинуть её руку в сторону и перевёл взгляд куда-то в пол, когда тихо произнёс:

— Я это, обжëгся немного… Случайно вышло.

От области выше виска и до середины щеки бесформенным пятном протянулся почти что свежий ожог, так удачно прикрывшийся в темноте отросшими волосами — вот что подразумевалось под «немного обжëгся». Инга несколько раз растерянно моргнула, чтобы убедиться, что ей не показалось. Как она умудрилась его не заметить?

— Саш, ты чё… О плитку башкой приложился случайно? Ты как это вообще…

Инга ошарашенно рассматривала место, на котором теперь неизбежно останется крупный шрам. Нет, такое ранение ему случайно не нанесёшь, тут ещё постараться надо…

— Это же не случайность, правильно?

Саша болезненно сморщил нос и закрыл глаза, осознавая неизбежность диалога. Он понял: надо было ещё раньше уходить. Может, к этому времени придумал бы что-нибудь правдоподобней.

***

Первое, что увидел Саша, когда зашёл на кухню, — тонкий слой свежего снега на подоконнике и небольшую лужицу под ним. Каждое воскресенье — а именно на следующий день после дежурства Риты или Антона на кухне — книгочеи устраивают генеральную уборку в корпусе, потому что работать в помещении после вечно сохнущих от духоты и открывающих настежь все окна огненных магов решительно невозможно. Тело стремительно среагировало на образовавшийся в комнате сквозняк, и Саша передëрнул плечами, пока до него постепенно не дошло ласковое Ритино тепло. Но тепло это обманчивое и явно ему, Алиновскому, не предназначенное — это он мог сказать уже по её затылку.

Когда он подошёл чуть ближе, половица под ним взорвалась негодующим кряхтением, перекрывающим мирное бурление какой-то постной жидкости в кастрюле. Тогда Рита со звоном положила ложку, в которой ещё секунду назад была горстка соли, на стол, как бы предупреждая: «Сбежать ещё не поздно, не играйся с огнём». Но сегодня Саша решил, что хватит с него побегов, поэтому вместо необходимых двух шагов назад сделал три — и все вперёд.

Мертвецкий холод его сгорбившейся фигуры, который ощущали только эти самые огнемаги да всё-то чувствующие носители зелёных чернил, как будто волной окатил незримый термальный щит Риты, и ей пришлось развернуться к нему больше из выработанного рефлекса, чем из желания. Зрительный контакт подкосил его уверенность в каждом дальнейшем слове, но пути назад уже не было. Да и нет никогда этого пути назад — Саша в этом каждый раз убеждается на собственной шкуре.

— Кхм… — Саша заглянул ей в глаза и робко потупил голову. — Рит, я поговорить зашëл. И прощения попросить у тебя лично. Мне так и не удалось с тобой полноценно поговорить раньше. Правда, мне…

— Да не передо мной тебе извиняться надо, — пробормотала она, понимая, к чему это всё идëт.

Не поднимая взгляд, Рита снова повернулась к плите, чтобы занять чешущиеся руки хоть чем-то, лишь бы не висящими рядышком ножами. Так по крайней мере это со стороны виделось Саше.

Но он совершенно не предвидел, что монолог начнёт вести не он:

— Перед ребятами иди извинись, им сейчас тяжело. Их успокоить некому, поддержать. Кто им там дух товарищеский поднимет, Твириновы? Варчук, может? Ага, вижу я эту картину.

Нож у неё в руках действительно оказался, но только чтобы она заглянула в выдвижной ящик, достала оттуда пару зубчиков чеснока и взялась чистить их над разделочной доской.

— Да разве я мог не…

— Перед Ангелиной Евгеньевной извинись, — её голос звучал приглушённо на фоне шума кухонной утвари. — Половину педсостава выкосило. Сам знаешь, через какие круги Ада она прошла, чтобы наш Круг убедить тебя в живых оставить, — она уже было набрала в лёгкие воздуха, чтобы начать читать тираду о Круге, но передумала. И, задумавшись о чём-то постороннем, несколько беспорядочных мыслей спустя пробурчала. — Хотя тоже местечко не райское, чтоб их там всех пере…

Под порывом холодного ветра об стенку грохнулась оконная створка и с коротким скрипом захлопнулась дверь.

И, как будто силы на хлопок были затрачены самой Ритой, после минуты немого бездействия она внезапно отложила нож в сторону и зарылась лицом в ладони, опершись локтями о столешницу. Больше всего на свете Саша сейчас был рад тому, что не мог видеть её лицо или читать её мысли.

— Не знаю, как мы будем без него. Понимаешь, я ведь и подумать не могла, что однажды его не станет — просто так, в секунду, и даже не на задании. Был человек и вдруг — исчез, не предупредив и не попрощавшись. Разве так можно?.. –– кажется, Рита сама не была готова к спонтанному откровению, но что-то внутри перемкнуло, когда он вошёл в комнату, и у неё не вышло сохранить привычную стойкость. — С виду он слабый, но ты бы видел, что он на практике порой вытворял, хах. Я и не беспокоилась за него никогда, потому что знала, что его из строя вывести ещё нужно попытаться. Умный был парень, способный. Он и мне жизнь спасал, когда я сдуру бросалась на амбразуру, ещё не научившись даже перо в руке держать, как положено. Помню, подпалила ему причёску, когда по персонажу очередному мазанула, так он даже не пискнул и только поблагодарил за новую стрижку. У него ж раньше ещё длиннее волосы были, на Соловья был с ними похож…

Саша осторожно перемнулся с ноги на ногу. Владю он успел узнать совсем поверхностно, только самое основное о нём, хоть и находился в ордене уже как полтора года. Но, конечно, эта энергетика человека — связующего звена между членами ордена — не могла остаться незамеченной даже таким, как он. Может, если б не Владя, то он кроме Инги так не с кем бы и не общался. Да и ничего не мешало ему подружиться с Владей в будущем… Одной благополучной весной.

— Но я правда не понимаю, как это произошло. Чтобы его убил слетевший с катушек персонаж?.. — Рита продержала молчание в несколько долгих секунд. — Эмпатичный он очень, даже чересчур, это всегда было его слабым местом. Я думаю, что он тогда и не защищался, потому что не ожидал атаки. Помочь хотел, дурак. Всем помогал, а ему кто помог бы? Ох, будь я только рядом…

Неподходящая её характеру неподвижность сбивала Сашу больше всего. Рита если радуется, то непременно с залпами фейерверков из горящих самолëтиков, если переживает, то обходит всю комнату вдоль и поперек (а будь у неё Корецкие крылья, заполнила бы своей тревогой все три измерения), если злится — выжигает на своём пути всех неугодных. Но когда Рита не делает ничего…

И сам Саша двинулся с места, только когда Рита тихо шмыгнула носом. Может, есть в нём что-то такое, что связывает его с Владей больше, чем он сам подозревает.

— Ему только-только двадцать исполнилось, — больше это не было обращением к нему, и, возможно, Саше стоило уйти уже тогда, но, вопреки всеобщему мнению, он представляет собой холодный гранит только снаружи. — Он стал всем для этого места. Из кожи вон лез, чтобы всех вместе собрать, чтоб каждому внимание уделить, чтоб сделать это место домом. Домом, а не темницей! Чтоб смысл вставать по утрам не исчезал, чтобы было кому ужин приготовить… А сейчас? Что я здесь делаю? Вот кому я варю этот несчастный суп? Он же меня его варить и научил, его любимый… Разве кто-то заслуживает такой бессмысленной смерти? И ведь именно он, именно он! Никто другой, но этот солнечный, добрый, понимающий человек… Как же я скучаю по нему.

Вольнова — натура экспрессивная и пылкая во всех смыслах, поэтому нежеланные слёзы, как бы она ни пыталась, скрыть у неё никогда не получалось. В отличие от Саши, который разучился быть честным с собой ещё задолго до вступления в орден.

— Рита… Я безумно виноват, — вот от её спины его отделяло расстояние вытянутой руки. — Я понимаю. Владя был…

И, прежде чем он сказал бы еще несколько слов, и прежде чем его ладонь легла ей на плечо, Рита оттолкнулась от столешницы, развернулась и с силой толкнула его обеими ладонями в грудь. Но вместо того, чтобы рефлекторно отступить, Саша, растерявшись, сделал только шаг назад, а Рита болезненно зашипела, сжала ушибленные ладони и нервозно зашаталась туда-обратно вдоль кухонного стола. В груди появилось это тягостное ощущение тяжести и пустоты, которое постоянно каким-то образом умудрялось сочетаться в его теле, и только тогда его сердце обречëнно упало, а физический дискомфорт уступила место более привычной боли.

— Помолчал бы! — выкрикнула она как только остановилась напротив. — Ничего ты не понимаешь и не поймёшь никогда!

И он замолчал, когда в него упëрся рассерженный взгляд двух хищных глаз, каких он никогда не видел у Риты до этого.

— Зачем ты ко мне пришёл? Перестань слоняться по замку как приведение и иди извинись перед могилой Влади — вот перед кем тебе надо просить прощения! Перед ним. Перед единственным человеком, который бы тебя простил!

Из в предупреждающей манере сжатых кулаков повалил дым, и Рита, накалявшаяся до предела, покрепче стиснула зубы, перед тем как наотмашь ударить Алиновского в плечо и снова болезненно замычать и сложиться пополам, сжимая разбитые костяшки целой рукой.

— Рит… — испуганный, Саша попытался подойти ближе, взять её за плечи и успокоить.

— Не защищайся! — рявкнула она куда-то в пол.

— Рита, я…

Когда в его сторону полетел ещё один кулак, Саша сделал шаг в сторону, но не чтобы избежать удара, а чтобы не извести окончательно и без того раненую девушку.

— Владя не защищался, и ты не смей!

— Ты же знаешь, — гордость Риты надломить ещё сложнее, чем Сашину чернильную броню, так что уже через несколько секунд она стояла, выпрямив спину и готовясь повторно атаковать, — я это не контро…

Огненный залп, внезапно вырвавшийся из-за секунду сложенных в специфическую фигуру ладоней, поразил его чуть выше ключиц, и резко образовавшийся в районе кадыка каменный щит не дал ему договорить. Он схватился руками за «обожжëнное» горло и испуганно прилип спиной к стене. Кулаки не ранят, и такой силы магическая атака не оставила бы следа, но удушение от серьёзного ожога, хоть оно и не приносит полноценной боли, даже через слой камня ощущается примерно так же, как выпитая залпом кружка нестерпимо горячего чая. К тому же это была магическая атака, которую он никак не ожидал и к которой не успел подготовиться.

И теперь, когда стëсанные до крови Ритины кулаки перестали об него биться, он прекратил уклоняться. Если ей станет от этого легче — пускай.

Заплаканные красные глаза встретились взглядом с пустыми синими, когда руки, слава Богу не дошедшие до пера в переднем кармане, сложились в более сложную фигуру и ударили воздух.

Бурлящая в кастрюле жидкость вылилась за края, с громким шипением залив конфорку. На обожжëнный ламинат упала мелкая каменная крошка, сразу затерявшаяся в сероватом узоре.

С непривычки Сашу затошнило от резкой жгучей боли, распространяющейся где-то в районе виска — это было намного ярче и ощутимее, чем все удары, что он принимал на себя до этого. Голова пошла кругом, а ноги подкосились. До этого ему казалось, что он может поглотить любой урон, но, видимо, предел есть даже у серых чернил. В голове пронеслась единственная мысль, что, видимо, его никогда до этого полноценно не атаковали. Он не заметил, как спустился вниз по стене, но адреналин вынудил подняться сразу же, как он осознал произошедшее — его защиту пробили и он сумел почувствовать боль. Неужели он за полтора года успел забыть это мучительно кружащее голову ощущение? Удивительно, но только сейчас, получив залп сконцентрированного пламени в лицо от человека, который его ненавидит, он ощутил себя по-настоящему живым, словно наконец-то спала пелена перед глазами, и он смог оглядеть мир ясным взором.

А Рита попятилась к столешнице.

Мощный магический приëм, забравший у неё уйму сил, оставил на внутренней стороне ладоней большие пунцовые пятна, а минутное помешательство — лужицу крови на внешней. Стараясь не рассматривать эту пугающую палитру красного, она ринулась выключать плиту и снимать сбежавший суп, не оглядываясь назад.

В оглядке и не было нужды. Саша молча выйдет из кухни, дав всему, что произошло между ними, остаться в этих стенах, и придумает какую-нибудь небылицу о своём ожоге, в которую, как пить дать, никто не поверит. К чему тут лишние взгляды, слова? Ведь так?

Если Сашин разум прояснился, то её только сильнее затянулся тучами.

— Саш.

В любом случае, вечно молчать не получится.

Алиновский остановился у двери как вкопанный. Может, оттого что боль никак не давала сориентироваться, а может, и по другой какой-то причине. Но он простоял достаточно долго, чтобы дождаться от Риты продолжения её слов.

— Я… Я надеюсь, ты никогда не поймёшь, что значит потерять человека, которого любишь.

Потупив несколько секунд в дверь, Саша молча кивнул ей, насколько смог себя заставить, и понадеялся, что она почувствует этот жест нутром. И, только Рита открыла рот, чтобы произнести что-то ещё…

— Рит, ты чего за фаер-шоу тут устроила?! Весь коридор прово…

Женя не закончила вопрос и застыла в дверном проёме сначала потому, что закашлялась от едкого запаха газа, распространившегося по всей кухне, а затем — потому что заметила рядом с собой шатающегося Сашу. Тот промелькнул мимо и скрылся из её поля зрения так же резко и неожиданно, как и появился в нём, а Рита упëрлась взглядом в недоваренный суп.

В воздухе, помимо газа и редких долетающих из окна снежинок, посреди кучи лишних слов висело что-то обоюдно невысказанное.