— Мама!
Её покой тревожат очень скоро: в Сады вбегают Михаэль и Йоэль. Обе растрёпанные, дышащие огнём. Их крылья – у каждой по шесть – нелепо топорщатся в разные стороны и то и дело подрагивают. Не умеют они пока летать.
— Что такое?
Они принимаются кричать наперебой:
— Йоэль...
— А Михаэль...
— А она!
— Так она!
— Спокойно, — говорит Она и улыбается, и от её улыбки исходит Материнское тепло. — Вы не должны драться. Вы же сёстры. Самое близкое, что у вас есть.
— Да чтобы Михаэль, и самое близкое, — Йоэль важно задирает голову и перекрещивает руки. — Да не в жизнь. Пф.
— Йоэль противная.
Мать вздыхает.
Её маленькие серафимы – первые создания, появившиеся в мире после создания самого Мира. Они отличались пылкостью – как в любви, так и в злости – и тянулись к знаниям. Их они прятали под подушками и ни с кем не делились. Вредничали. Чтобы полюбить мир, нужно полюбить себя. А чтобы полюбить себя, нужно родиться ребёнком и научиться этому от родительниц и родителей.
— Мама! — снова кричат они возмущённо.
— Хотите, я поделюсь с вами Знанием? — предложила Она.
Те притихли. Их глаза сразу же загорелись знакомым Матери огнём.
— Конечно!
— Да! — выдаёт Михаэль. — Только можно я Васю позову?
Она не дожидается, бежит. Сердце ликует от мысли – ей дадут Знание, ей дадут Знание! Она впитывала их, как губка, чтобы творить. Недавно она создала бабочку. Серебристую такую, с прозрачными крылышками. И жилки у неё черные-чёрные. Когда в неё вдохнули жизнь, она вспорхнула и улетела. Села на ближайший цветок и принялась пить нектар.
— Вась! Ва-ась! — зовёт она. — Вася.
— Да что? Что?
Базиэль свисает с дерева вниз головой и деловито жуёт апельсиновые дольки.
— Спускайся! А то остальные набегут.
Она расслабляет ноги и падает. Михаэль хихикает. Она красуется – проворачивается в воздухе и опускается на босые ноги. Пух на синих крыльях шевелится от лёгкого дуновения ветерка.
***
Михаэль вскрикивает. Её существо пробило острой болью – от неё белеет в глазах. Она пытается дышать. Вдох, выдох. Всхлип. Каждый вздох даётся тяжело.
***
— О-па-ля! — говорит Базиэль, широко разводя руки. — Ну, как?
— Ловкачка.
— Да, я, — серафима кланяется. — Так что ты хотела?
— А, да! — Михаэль вспоминает. — Мама Знанием хочет поделиться.
У той брови на лоб лезут, а взор сверкает чистым любопытством и слабым раздражением.
— Так чего же ты столбом стоишь? Побежали!
***
Темно и холодно, как на том свете. Хотя она никогда не жила и не умирала.
Только лужа вязкой жидкости согревает спину.
***
— Мам, — слышат они, когда входят в Сады, — а Ты кого больше всех любишь?
Перед женщиной, чьё лицо Михаэль не может вспомнить, сидит Йоэль. Она обнимает колени. Хмурит брови, совсем как взрослая.
Михаэль прикладывает палец к губам. Базиэль кивает. Они молча наблюдают, заворожёнными. Кажется, словно произнесётся что-то очень важное.
— Тебя что-то тревожит?
— Ну... Я подумала, что не бывает такого, чтобы Ты всех одинаково любила. Ты создала нас по Своему образу и подобию, и, следовательно, мы чувствуем так же, как и Ты. Меня раздражает Михаэль, и, получается, Ты тоже можешь раздражаться. И не всех Ты любишь, как я могу и хочу не любить всех.
— Я люблю каждое творение, — отвечает Мать.
— Ты всегда так говоришь.
— Потому что Я так думаю. Зачем Мне создавать тех, кого Я буду ненавидеть? Я емсь любовь, и ненависть Мне чужда. Я умерла в любви, в любви и переродилась.
— А у Тебя есть имя? Такое же, как и у нас, — Йоэль спешит объясниться. — Если Ты умерла, значит, Ты жила.
***
Чувство пустоты гложет её. Оно обгладывает её кости, вытягивает всю кровь из драных ран, растворяет мысли в бездонном желудке. Она сжимается и вопит, что есть силы. Видения, которые она видит впервые, выдирают из неё всё существо.
Михаэль катается по сырой земле.
***
— Моё имя...
***
Она не помнит. Её имя бьётся о виски и танцует на языке.
***
— ...Михаэль.
Она лежит на коленях Катриэль. Чужие оливковые глаза смотрят на неё с нежным обожанием.
Они в Садах. Под тенью знакомого дерева, которое они выбрали как место встреч. Оно высокое и зелёное, покрытое пушистой хвоей и пахнущее смолой, от которой голова ходит кругом. И это головокружение прекрасно, как бабочки в животе. Совсем как те, которые Михаэль создала когда-то давно.
— Ты сегодня сама не своя.
Поодаль с книгами копошится Рамиль. Он перебирает страницы, написанные Её почерком. Солнце грязным золотом переливается на его четырёх крыльях. На мгновение Михаэль засматривается на рыжие пятнышки на кончиках его перьев.
— Я не выспалась. Сама знаешь, последние дни выдались очень... — кожа трескается до нервного зуда под рёбрами – почему? — Напряжёнными. Я хотела бы с тобой чаще видеться, Катриэль. И с Рамилем тоже... Куда он убежал?
Говорит и тут же хмурится. Её взгляд перебегает с родного лица выше на фигуру, сидящую поодаль. Рамиль по-прежнему возится с книгами.
— Никуда я не убегал, — оборачивается он. — Нам Сады положено охранять.
От кого?
— А то люди наделали дел. Гляди, ещё додумаются нас достать, — продолжает ворчать Рамиль. — Построят какую-нибудь башню до небес.
Люди?
— Они наделали дел?
— Они пали, — сказала Катриэль. — Совсем как ты.
— О чём ты?
***
Она вырывается из оков сна.
Михаэль рывком садится. Она осматривается и не понимает, где находится. Ничего не видно, хоть глаз выколи. Даже ей, бессмертной, эта темнота не поддаётся. И пламя тоже – пустота пробралась в её нутро и загасило весь огонь. Но она жива. Ещё дышит. Значит, не всё потеряно.
Она запинается о что-то грузное.
Ругается.
С седьмой или восьмой попытки у неё получается зажечь язычки пламени на кончиках пальцев.
Она сразу же жалеет, что не осталась во мраке.
И множество рук утягивает её куда-то вниз.
***
— Они мертвы, Михаэль.
Она хватается за черноту. Она ощущается гнилым деревом, что тупыми занозами забивалось ей под ногти. Животное чувство страха застилает её рассудок мутной пеленой.
— И всё почему, Михаэль?
Ей мерещится – её зажевало. Её тянет назад – или вниз – и перемалывает в мелкую крошку. Но ей больше страшно, чем больно. Хруст костей вырывает из-под её пальцев опору.
— Ты жадная.
Она болезненно ударяется спиной о камни.
— Эгоистичная.
Рвётся плоть.
— Тварь.
Она визжит.
— Но Моя тва…
***
— Михаэль.
Шлепок. Её ударили по щеке.
— Проснись.
Её сознание балансирует на границе между реальным и нереальным и проваливается в кошмары прошедших дней. Михаэль дёргается от пощёчин, но не просыпается. Нечто крепко удерживает её бытие во мраке. И она ничего не может поделать.
— Михаэль.
Сухие губы касаются её век. Слева направо.
***
Она слышит голос. Другой, отличный от того, что терзал её нутро. Он хриплый от долгого молчания и спокойный, вселяющий уверенность в грядущем. От него то, что погасло, теплится, готовое зажечься вновь.
— Darcnes cooms end lews, end dhe San weel rais soon… End wee al weel dhrew undher Mond.
Её он питает. Собирает заново, по кусочкам. Выделывает из неё первозданный сосуд, наполненный чистой энергией. Она ей чужда – она обжигает холодом и отрезвляет, стирает с её тела всё плохое. Обновляет.
Михаэль чудится, будто она умерла.
***
Шлепок.
— Больно… — бурчит Михаэль.
— Я знаю.
Она просыпается в тепле. Всё ещё сумрачно и неуютно, но по крайней мере она чувствует себя живой. Она трясущимися руками стягивает с себя плащ. Ткань у него грубая и грязная по краям.
— Где я?
— В яме, — отвечают ей. — Но Йоэль предпочитает называть это место Адом.
— Что ты здесь делаешь?
— Ты меня звала. Я пришла.
— Не помню такого.
Она слабо шевелит ногами. Пальцы ног поддаются не сразу – она замёрзла до самых костей. А Самаэль пришла и разморозила её, ничего не прося взамен. Обычно она стоит в стороне и наблюдает из тени. Она сама Смерть, только та, что приходит раньше срока. Иная носит другое имя.
— А где остальные?
— Спят, — шепчет она. — Тебе надо их разбудить.
— Спят?
— Постарайся не сойти с ума, ладно?
Тёмное пространство освящается короткой вспышкой молнии. Однако даже мгновения хватает, чтобы Михаэль увидела поле, усеянное множеством тел. Осознание обрушивается на неё слишком резко. Слишком внезапно.
— Ха?
Она понимает – она ошибалась. Самое страшное только начинается.