— Йо, ты выглядишь мрачным.

К Нему подсаживается молодой херувим.

— Случилось что?

Йоэлю Дан нравится. Есть что-то в его открытости прелестное. Он не страшится Его гнева, делает, что хочет. Вот он притащил вкуснейший, по его мнению, чай. Вот Дан обокрал многострадальные апельсиновые деревья. Возможно, сговорился с Базиэль, но Йоэль не знает этого наверняка. Он следит за теми, в ком сомневается, и даёт полную волю тем, кто не вызывает недоверия.

— Сон дурной привиделся.

— Ну так?

Ему суют половинку апельсина. Он принимает и, чуть погодя, морщится. Горькие пошли нынче.

— Иду Я по нашей обители... Обычно она солнцем залитая, а во сне туман стоял. Густой, как молоко.

— Угу.

— А навстречу мне Уриэль идёт.

Тревога скребётся изнутри, и её стальные когти оставляют на стенках нутра болезненные следы. Йоэль прикусывает уголок губ, собираясь с мыслями. Ему был мил образ давней подруги: её длинные русые волосы идеально сочетались с белёсыми зелёными глазами. И улыбалась она ярко-ярко. Ангелы, винамы её, следовали за ней послушно, как утята за мамой-уткой. Внимательно внимали её словам. Дар ей такой достался – что она не произнесёт, то на подкорке сознания отложится. Будь Уриэль злой, Рай бы выглядел иначе.

— Да-а... Давно я её не видел. А что дальше-то?

Йоэль прикладывается щекой к ладони.

— Плохо помню. И, вообще, не знаю, к чему это.

— У тебя плохо получается лгать, Йо. Всё на лице написано.

Он морщится.

— Я скучаю. Стоило ей уйти, всё... Переменилось. Я переменился. Даже не знаю, что и сказать...

— Фану за тебя волнуется.

— Фану...

Взглядом Йоэль упирается в траву.

Он окончательно запутался.

— Она взяла меня за руку и сказала, что скучает. Мы побежали по вересковым полям. Я не заметил, как мы из Обители вышли. Просто бежали. Просто смеялись. Терялись в тумане. А потом её не стало, — продолжил Бог.

— Она ушла, — напоминает Дан. — Тебе стоит отпустить её. Наверняка всё с ней в порядке, и она отдыхает где-нибудь на Земле. Ты создал чудесный мир, и я бы сам с радостью сбежал, если бы не одно «но».

— Но?

Фиалковые глаза весело сверкают. Их обладатель резво обнимает Господи одной рукой и треплет Его волосы. Как обычному мальчишке.

— Что Ты будешь без меня делать, Боже? Даже с хандрой справиться не можешь. Как я могу оставить Тебя, зная, что на Твоих плечах лежит мироздание? Меня совесть замучает.

— Тц.

— И не цыкай мне.

Его выпускают.

— Фануэль навести наконец, дурак. Она за тебя волнуется, места найти не может. Вот и бьётся до кровавых соплей.

— Она офанима, — Йоэль поднимается с травы. — Ей положено биться, как ты выразился, до кровавых соплей, — Он бросает на Дана выразительный взгляд. — И прекращай называть меня дураком. Я на то и Господи.

— Прости, Господи, — но он даже не огорчается; только сильней разваливается на траве. — Вы слишком милы, чтобы удерживаться от подобных прозвищ.

Йоэль закатывает глаза.

В ином другом случае Он бы мягко – насколько позволяла бы Его гордость и выдержка – приказал собеседнику вымыть рот с мылом. Его слух не терпел ругательств и прочих оскорблений. В Его блестящем уме существовало множество иных способов принизить тех, кто Ему приходился не по душе. А душа – бытие – у Него тонкая. Прекрасная. Лишённая изъянов.

Так Он считал.

Ему кланяются. Приветствуют, как положенно, отчего Ему хорошо. С Ним считаются, потому что Он Господи.

— Выпусти меня.

Он слышит этот голос на границе между Внешним и Внутренним, Сознательном, Бессознательном и Реальном. Мозг – место пересечения этих прямых, момент, когда переплетаются прошлое, настоящее и будущее. Память Его жива. Она здравствует, даже когда Он жаждет её скорой кончины.

— Ты сделал всё, что хотел.

— Нет.

Он не узнаёт собственный голос. Он звучит по-злому, так, как бы Он никогда бы не прозвучал. Ко всем ближним Йоэль пылает любовью. Такой, что способна растопить многовековые льды за считанные минуты.

— Ещё не всё, — Он добавляет уже мягче.

— Хорошо. Но ты обо мне помнишь?

— Да.

— Пожалуйста, не дави на меня так. Мне больно.

Он не знает, что предполагается. Он заглядывает внутрь Себя и представляет то, что Он творит. Да, Он давит. Даже душит, когда использует Силы. И, когда Он ослабляет хватку, до Его слуха доносится вздох облегчения:

— Да благословит тебя Мать.

Он прогоняет чужой голос.

Йоэль приходит в сознание, когда оказывается в дверях, ведущих на тренировочную площадку. Арена. Офанимы бьются нещадно, и среди них Его взгляд легко цепляет копну коротких рыжих волос. Что-что, а Фануэль Он всегда заприметит. Она яркой звездой выделяется среди прочих – сильная духом, непоколебимая верой, всегда идёт к цели вперёд. И глаза её, почти чёрные, горят ненормальным огнём.

— Господи, Вы пришли!

Она подбегает к Нему, когда тренировка заканчивается. Её милая подруга, Азазель, отходит, куда – Ему всё равно. Имеет значение лишь та, что предстаёт перед Ним. Грязная, заляпанная кровью и бесконечно счастливая. Воистину чудесна природа офаним!

— Я не мог не прийти справиться о твоих делах, Фануэль.

И Он ей искренне благодарен за всё. И за то, что она придерживается каких-никаких приличий. Ритуалов. Никаких «Йо», только «Йоэль» или «Господи».

— Как ты?

— Как и всегда, Господи: всё хорошо. Мы с Азазелло...

Азазель.

Он её не перебивает, прикусывая язык.

— ...Потренировались хорошо. Очень богоугодно, Вы бы загляделись.

— Право, Мне по душе, когда ты не скрываешь собственных сил, — Йоэль улыбается.

— Не пристало прятать то, что дарено свыше, — Фануэль задирает нос, насколько позволяет ей рост – всё-таки она ниже Его, Ему в грудь упрётся, если Он её обнимет. — Не Вы же это писали, Гос-по-ди? — и подмигивает.

В её голосе слышится смех.

— Воистину, — Он кивает. — А ты чудесная ученица.

— Иначе и быть не может.

Фануэль берёт Его за руку. Смело по большей части, но в её движениях Он легко угадывает сомнение. Стоит ли? Однако Его дорогая офанима берёт и делает, что душе её угодно – прикладывается губами к костяшкам Его пальцев, марая ладонь в пыли и крови. Жест, наполненный сакральным смыслом. Благоговением.

Он его принимает.

— И где ты такому научилась?

— У тех людей были интересные обычаи, — она легко Его отпускает, словно ничего и не было; даже не краснеет. — А мне нравится Вас трогать.

— Свят-свят-свят, — ругается Йоэль, и всем ясно, что беззлобно. — Иди-и, тренируйся дальше. Загляни ко мне после.

— Уву!

Ему радостно видеть её оживлённой. Он легко отпускает ей всё: то, что она называет Его не так, как полагается, когда они наедине, то, что она такая смелая и напористая. Ворует поцелуй за поцелуем и не смущается, пока Он ей не отвечает. Возвращать ей всё то, что она дарит, умножая втрое, а то и в десятки раз, одно удовольствие. Об этом Он промолчит или даст уклончивый ответ.

— Аллилуйя, Господи.

Ах.

Они.

К Базиэль Он равнодушен. Она исправно выполняет всё, что велено, не вызывая нареканий. Он не понимает её или её тяги к цитрусовым, но и ничего против не имеет. С её подругой всё сложнее. Стократно.

Волны пламенно-рыжих волос ниспадают в поклоне, закрывая лик. Ему и не нужен его вид – знает, как растерянно она выглядит. Даже напуганно. Её дрожь не уходит от Его внимательного взора, и Йоэль с удовлетворением обнаруживает, как она дрожит под Его касанием. Нутро приятно щекочет старое воспоминание.

О том, как Он вырвал её крылья с громким хрустом костей и треском плоти.

Ему кажется подобный расклад правильным. Никто не должен мешать Божественному замыслу. Он и есть замысел. Он призван их защищать и охранять – всё верно. Даже если методы бесчеловечны. Даже если Ему придётся обманывать.

Он же их любит. И Мишеньку. И Васеньку.

Кого-то больше, кого-то чуть меньше.

Даже Боги далеки от идеала.

— Сходи до Серафины, справься о её делах. И передай, чтобы она зашла ко Мне.

— Да, Господи.

«Да» — и ничего лишнего. «Господи» — и ничего личного. Идеальная покорность, достойная поощрения. Благословенное чувство эйфории облизывает Его бытие — и Он только рад.

Ведь в Его мире всё в порядке.