Офанимы страшны в трёх состояниях бытия: в гневе, в надежде и любви.

Лязг металла. За их движениями даже серафимский взор не поспевает. Михаэль напряжённо всматривается в дуэлянтов на арене. Рыжая девчонка схватилась с юношей. Танцуют сабли, поёт алебарда. Проливается кровь.

— А это нормально? — спрашивает она, хотя уже знает ответ. — Я думала, на тренировках не используется настоящее оружие.

— Для них да, — отвечает ей Базиэль. — Видишь, они уже на опыте. Это маленьким нельзя к настоящему металлу докасаться, а эти... Эти бывалые. К слову, это мой друг. Азазелло.

— А с ним кто?

— Его подружка, Фануэль.

— А-а...

Михаэль качает головой. Ей очень странно называть их друзьями – они дерутся, как в последний раз. Даже отсюда она видит, как бешено сверкают их глаза – её антрацит и его золото. Удар, отбив. Азазелло бьёт быстрее. Рубит в бок. Фануэль не успевает уйти, подставляется и чуть не прорубает его надвое. От беспокойства у Михаэль всё нутро ходуном ходит, а этим весело.

Ненормальные.

Как и все офанимы.

Их она откровенно побаивается.

— Хочешь, спустимся?

А Базиэль ничего не смущает. Выглядит она расслабленной, словно ничего и не происходит. Она сидит, сложив руки на колено, и с лёгкой улыбкой наблюдает за дуэлью. Поодаль тренируются другие пары-тройки, но сейчас их интересуют только они.

— А можно?

— Ты никогда-никогда сюда не приходила?

— Ни разу.

— Да, можно, — Базиэль поднимается, — но осторожно. Смотри, кабы в тебя стрела какая-нибудь не прилетела. А то маленькие могут. Они маленькие, но удаленькие.

Маленькими она называет новобранцев. Боевое искусство интересует не только третий чин. Среди них обнаруживается и первый, и второй. Больше, конечно, эксусов, шестого чина, что следовали за своими наставницами-офанимами. Они отличались меньшей силой, но не менее своеобразным характером. Сильные. Мощные. Опасные.

— Аллилуйя, Вась!

Азазелло машет ей рукой. Весь растрёпанный, вспотевший, перепачканный в крови — и при этом очень довольный. Светится весь, как солнце.

— И тебе всего хорошего. А я не одна.

— Вижу.

Михаэль мысленно желает провалиться под небеса. Ей улыбаются – искренне, от души. Так и не скажешь, что минутой ранее этот миловидный офаним пытался отправить к Йоэлю свою подругу. Её, к слову, на месте не оказалось – Фануэль ушла прежде, чем они спустились. Куда – она не спрашивает. Но догадывается.

Все знают, что Фануэль – приближённая Господи. И Его присутствие она чувствует всеми фибрами бытия.

— Азазелло.

Он протягивает руку.

— Михаэль.

Она принимает, ожидая, что её пожмут. Но Азазелло манерно целует её, чуть поклонившись.

— Вай, папа, где ты такому научился?

— Цилечка намедни начала изучать историю Византии, — он её отпускает – Михаэль кажется: делает он это нехотя, с промедлением. — А ты знаешь, как она любит потом вслух размышлять, что она вычитала.

— Цилечка?

— Цецилия. Ты её знаешь?

Михаэль чувствует себя очень и очень глупо. Особенно, когда на неё смотрят. Миролюбиво так, даже заинтересованно.

— Так, краем уха слышала.

Она так и не влилась в херувимскую сестрию. Её историю переписали впопыхах – её знали, как одну из второго чина, её узнавали и здоровались, желали всех благ, когда она ни черта не понимала. «Аллиллуйя, сестра моя, надеюсь, день у тебя пройдёт благоприятно!». Она обязательно ответит тем же, а сама подумает: «А ты кто?».

Поначалу она никого не знала, кроме Рамиля и Катриэль. Позже она разобралась, кто есть кто. И первой, кого она запомнила после них, стала Цецилия.

Потому что она часто навещала Рамиля и приносила ему новые книжки.

— Она к нам в Сады заходит часто, — продолжает она. — С Рамилем обсуждает рукописи. Недавно она принесла трактат о душе какого-то мёртвого философа.

— Ба-а, знаю, знаю, она на него ругалась сильно. Жалко, что имя не сохранилось. А может, и нет, — Азазелло издал тихий смешок. — Она бы обязательно воскресила его всеми правдами-неправдами и спросила за то, что он понаписал. О природе человеческой души – того мира, я имею ввиду, – он точного ответа так и не дал.

— Само очарование, — Базиэль подхватывает Михаэль под руку. — Ну, Алло, я была рада тебя повидать, но нам на службу пора. А то Батюшка наш ходит тут неподалёку, а мы отлыниваем.

— Удачи там.

И её тянут. А она словно против – оборачивается, смотрит на Азазелло – тот им – ей – вслед. Дружелюбие быстро спадает и заменяется растерянностью. Он чуть хмурится.

Они не успевают уйти – прямо на выходе из коридорчиков, ведущих в раздевалки и на арену, они сталкиваются с Йоэлем.

От Него веет спокойствием. Солнце, заменяющее нимб, мягко сияет за Его головой, чуть подсвечивая белые волосы. Нечто страшно сильное потянуло её к земле, сгибая в поклоне, и сорвало с её губ:

— Аллилуйя, Господи, — говорит она и краем ухом слышит, как Базиэль произносит то же.

— Аллилуйя, милые Мои ангелы.

Паника бьётся птицей в клетке её рёбер. Она чувствует, как трясётся. Его лик не вызывал страха, тело само подогнулось против её воли. Оно не слушается. Оно боится. Бытием Михаэль не осознаёт, почему.

— Михаэль, — у неё сжимается нутро, — ты не на службе в Садах. Почему отлучилась?

— Я...

«Ненавижу тебя».

— Решила развеяться, чтобы и дальше продолжать исправную службу. Ты...

«Катись куда подальше».

— ...тоже, Господи? За тем же пришёл?

«Исчезни, исчезни, исчезни».

— Приятно знать, что Мои возлюбленные справляются о делах Моих. Да, за тем же.

Он докасается её плеча. Гладит, проводя ладонью дальше, к основанию крыльев. У Михаэль спирает дыхание от тревоги. Перестань. Прекрати. Остановись.

— Не отлучайся так больше, — Йоэль отпускает её. — Базиэль.

— Я.

— Сходи до Серафины, справься о её делах. И передай, чтобы она зашла ко Мне.

— Да, Господи.

Он уходит – сходят и оковы. Михаэль выпрямляется и, цепляясь за стену, чуть ли не падает. Дыхание отказывается восстанавливаться. Она хватается ртом за спёртый от духоты и пота воздух. Вдох. Выдох. Почти всхлип, напоминающий скулёж.

Первое чувство – паника. Второе – злость.

Она зла.

— Да что с тобой?

Базиэль подхватывает её под руку.

— Я понимаю, что Он тебе не нравится, но чтобы настолько...

— Отстань.

Она отмахивается от чужих рук. Резко подскакивает и проносится по коридорам. Прочь отсюда, прочь от Него. Их. Все пусть горят в геенне огненной. На краешках глаз наворачиваются слёзы. Злость кипит. Почти загорается пламенем, и она едва сдерживается, чтобы не воспылать по-настоящему. Её природа рвётся наружу алыми всполохами на кончиках крыльев. Особенно на тех, третьих, которые она поджимает как можно сильнее.

Будь Он проклят. Будь прокляты те, кто за Ним последовали.

Она готова разрыдаться от беспомощности и обиды. Но она сдерживается. Бесится ещё больше.

— Михаэль?

Она сама того не замечает, как вваливается в комнату Рамиля. Тот мирно читал, судя по распластанной корешком вверх потрёпанной книжке. Она хватается за его мятный хитон и трясётся. И только тогда, когда за ней запирается дверь, она горит.

— Это кошмар, Рам. Я так устала.

Её пламя горит, но не сжигает. Мягко обволакивает чужие руки и облизывает, не оставляя ожогов. Она зла на Него. Не на юношу, пытающегося её успокоить.

— Тише, тише... Мы что-нибудь придумаем.

— Это не может так продолжаться, — говорит Михаэль уже увереннее.

Нельзя. Нельзя убегать, поджимая хвост. Надо действовать, переставать надеяться на судьбу или счастливый случай.

— Что я могу для тебя сделать?

— Выслушать, — её пламя тускнеет. — Как и всегда. Большего я не попрошу.

Потому что большее она сама совершит.