Сначала было слово, и слово было у Бога. И слово было Богом.

Михаэль в Райском саду. Птицы заливаются звонкими колокольчиками. Журчат ручьи. Шелестят листья. А ей всё равно.

Сначала было слово.

Она обнимает колени и смотрит, как в озере плавают рыбки. Золотые, красно-белые, мутно-зелёные – они такие разные. Их чешуя переливается солнечными зайчиками, когда они подплывают слишком близко к поверхности. Некоторые из них, особо любопытные, тянутся к Михаэль. У них есть душа – как и у всего сущего. Они немо шевелят ртами, переглядываются – насколько позволяет им их сущность – и уплывают по своим рыбным делам.

Одновременно они одинаковые. Существуют друг с другом и мирятся с этим. Возможно, даже дружат, ссорятся, мирятся – совсем как они. Офанимы часто показывают характер. Серафимы витают в облаках – во всех смыслах слова. Херувимы расслабляются под тенями деревьев и натирают клинки. А где-то там, вдали, архонты – начала – балуются с элементами и осваиваются. Ангелы переживают за первых людей. А архангелы – за ангелов. И за всех остальных.

Слово.

В будущем об этом напишут. Возможно. Возможно, об этом уже написали. А она родилась с этим знанием.

— Хей-ей, кто это у нас тут красивая сидит?

Она не успевает обернуться – на неё накидываются с объятиями. Михаэль ойкает и дёргается от неожиданности.

— Опять хитон от травы отстирывать, эх, — бубнят ей на ухо.

— Ты же можешь попросить траву отлипнуть от...

— Тиха! Я смеюсь.

Михаэль усмехается. С Базиэль всегда так – ей лишь бы посмеяться и натворить чего-нибудь «эдакого». Она слывёт среди серафимов как самая активная и беспокойная. Синие-синие глаза постоянно горят ненормальным огнём. Короткие чёрные волосы забыли о том, что такое гребень. Про него она вспоминает – с Богом – раз в год в лучшем случае. Про вечно помятый зелёный хитон Михаэль вежливо молчит – хотя, казалось бы, она может просто попросить ткань разгладиться. Для серафимы это сущий пустяк.

— Ты какая-то сильно серьёзная, Мих, — она усаживается рядом. — Понурая. Случилось что?

— Да...

— С Катрой поругалась?

Катриэль... Она виновато опускает взгляд.

Она всё ещё не решила, что делать. Никто ничего не подозревает. Никто не замечает того, что видит она. Видит она многое: как слепы её названные сестра, не видящие ничего дальше собственного носа. Им хорошо подруга с подругой, они этим заняты, и тем, чтобы обустраивать свои дома, жизни и Рай. А ей тревожно. Третья пара крыльев ноет. Она чувствует себя оглашенной – ничего не понимающей, хватающейся за любую соломинку истины. Всё потому, что не может высказать то, о чём думает.

Она перекопала все воспоминания, что ей открылись, и ужаснулась.

— С Катриэль всё хорошо, — не своим голосом отвечает Михаэль.

— А что тогда?

Может, стоит попытаться?

— Я... Эм...

Базиэль меняется в лице. Хитрая улыбочка медленно спадает. Она нахмуривается.

— Что?

— Обещай, что ты никому не скажешь.

— Обещаю.

— Даже Йоэлю, — почти шепчет.

— Тем более Йоэлю.

Йоэля Базиэль не любит. Она смотрит на него сверху вниз и приговаривает, как он... Не такой. Не такой, как все остальные. Прилизанно-идеальный. Яркий солнечный свет обратился в его нимб, отчего смотреть на него, когда он зол или расстроен, невозможно – оно вспыхивает и выжигает его гнев. Она не одобряет и близость с Катриэль. Говорит, нечего с его псинами водиться. Михаэль оскорбляется до глубины души и ругается. Они мирятся. Базиэль больше не пытается оскорбить её подругу – девушку – и замолкает. Потом меняет тему.

— Что? — она смотрит на неё удивлённо. — Ты уверена?

Михаэль жмёт губы.

— Я тебе ничего не говорю, Миш, просто это... Это весомое обвинение. Я, конечно, не перевариваю его, но он не настолько же дурной. По крайней мере, Кристабель ничего мне не говорила, хотя она его первая ученица.

— У Кристабель все хорошие, — отрезает Михаэль. — Не веришь, не верь, но молчи.

И она замолчала. И Михаэль тоже. Она ощущает дикое отчаяние, от которого хочется залезть на стену. Стереть пальцы в кровь, завизжать, что есть мочи. Величие серафимы испаряется в её душе, когда дело касается чего-то неизвестного. И масштабного, важного.

— Хочешь, пойдём, своруем пару апельсинов, — она улыбается.

— Пойдём, — кивает.

И думает.

Она не отвечает ей улыбкой. Она расслабляет лицо настолько, насколько это возможно, витает где-то в облаках – хотя, казалось бы, они и так там, среди них. Её тревога унимается, когда они, дурачась, срывают сочные оранжевые плоды и лопают за обе щеки. Выглядят они несерьёзно, совсем как дети. Совсем как тогда...

— Мама! — в Сады вбегают разгорячённые дочери – Михаэль и Йоэль. Обе растрёпанные, дышащие огнём. Их крылья – у каждой по шесть – нелепо топорщатся в разные стороны и то и дело подрагивают. Не умеют они пока летать.

— Что такое?

Они принимаются кричать наперебой:

— Йоэль...

— А Михаэль...

— А она!

— Так она то-то то-то!

— Спокойно. Вы не должны драться. Вы же сёстры. Самое близкое, что у вас есть.

— Да чтобы Михаэль, и самое близкое, — Йоэль важно задирает голову и перекрещивает руки. — Да не в жизнь. Пф.

— Йоэль противная.

Они были маленькими пушками пламени. Смешные будучи нелепыми. Их любили, как и всех остальных – нежно-строго, как самое настоящее сокровище. Они бегали по траве, сверкая голыми пятками, играли в догонялки. Михаэль увязывалась за Базиэль, а та только и рада была. Они много смеялись. Переругивались звонкими голосами. Бывало, дрались, но беззлобно, несерьёзно – не то, что те офанимы, для которых битвы – это чуть ли не дело жизни. Тогда она не знала, зачем они есть. Но если они были, значит, были нужны. В Божественном замысле нет ничего лишнего.

Базиэль набивает карманы апельсинами. У неё собственные понятия счёта – «пара» значит «много». Столько, сколько могут вынести её многострадальные карманы. На одном из них расходится постепенно шов.

— Это для Небесного хора! — протестует она, когда Михаэль удивляется.

Не лопнет ли деточка?

— Вы всем хором устраиваете набеги на апельсины?

— Это не преступление, если дело касается сплочения! — гордо заявляет Базиэль и пытается достать ещё один рыжий плод. Но она не достаёт и срывается. Вертится на ветке, за которую держится ногами.

Но она быстрая. Она шустро переворачивается и цепляется руками за древесную крону. Не хватало, чтобы она снова повисла вниз головой!

— Фух, повезло, — бурчит она.

— Тебе везёт. Сегодня на посту не Серафина, — Михаэль уселась на ветвь и принялась снимать кожуру с её «трофея». — Она бы устроила тут... Мама...

— Ой, да ладно, — Базиэль отмахивается. — Будто бы она не любит лишний раз покушать апельсинки.

— А хор?

— А хор держится на трёх слонах: на апельсинах, добром и прекрасном.

Небесный хор считается одним из сильнейших союзов в Раю. В него входят серафимы, одобреные лично Камаэль, регентессой Хора. Базиэль как раз входила в число таких ангелиц. Несмотря на миловидную мордашку и тягу к ребячеству, она только показывалась беззаботной и валяла дуру. Так она расслаблялась после тяжёлых будней. А таковые имелись – Йоэлю в последнее время было неспокойно, и он часто призывал их петь их наполненные ангельским пламенем песни. Оно разгоняло мрак и укрощало страсти. Тревоге тоже попадалось под раздачу.

В бою их Михаэль ещё не видела.

— И не поспоришь, — кивает она.

— А ты знала, что, если ты поделишься с кем-то одним плодом, то вы будете всегда вместе? Как друзья, близкие или любовницы.

Михаэль вскидывает брови. Она не знала.

— Это такой способ выпрашивать вкусности?

— Я не шучу! — снова протестует Базиэль. — Я к тому... Несмотря на все те глу... Вещи, которые ты мне сказала, я бы не хотела тебя потерять. Ты хорошая подруга и верная компаньонка... Да, и по краже апельсинов тоже. И я не знаю, чем тебе помочь, будь это плохим видением или реальностью...

— Не волнуйся. Всё будет хорошо. Лучше поешь.

На её протянутой ладони лежали апельсиновые дольки. Самые сочные и сладкие по мнению Михаэль, хотя она не различает их по размеру или цвету.

— Так со мной всё точно будет хорошо.

— Угу!

Тот апельсин был самым вкусным.

— Что вы тут устроили? — послышался голос снизу. — А ну!

— Валим, — Базиэль подалась вперёд и вспорхнула, раскрывая все шесть крыльев.

Михаэль полетела вслед за ней.

Третью пару сложно прятать. Они рвутся в полёт, жаждут раскрыться как можно шире, больше. Они, как и все, переливаются пламенным золотом. Совершенно здоровые. Крепкие. Надежные. А она их скрывает как только можно – ещё рано. Рано витать свободной пташкой, пока рядом существует Йоэль. Ему знать правду необязательно.

Пока что. Она заявит о себе потом.

Сначала было слово, и слово было у Бога.

И Богом была она.