Добычно личные дела помечают штампом «секретно», ставят на полочку и изредка обновляют. но асе, не иначе как по ошибке, приставили гриф «пиздец», сунули куда-то в старый пыльный шкаф и забыли.

ася даже не злится. ася, в принципе, понимает. она бы тоже с удовольствием так сделала.

*

любили сраные незабудки, слепые анютины глазки, простодушные ромашки и терпкий жасмин. а у неё - все внутренности плющем обвиты, даже кровь немного зелёная, ей кажется, что сквозь глазное дно стебли видны. но всем плевать, все любят страстные розы и яркие тюльпаны, солнечные одуванчики и пышные георгины. а у неё запястья словно в зелёных живых браслетах, лёгкие шипами поросли, она кровью кашляет, жить нормальной не может, у плюща листья большие, широкие, она в них задыхается и тонет-тонет-тонет.

это всё начиналось, как и любой ёбаный пиздец в её жизни, обыденно и буднично, ничто, как говорится, даже не предвещало. она, как обычно, опаздывает в университет, быстро тараторит условия очередной поставки в телефон, переходит дорогу и едва успевает вскочить на парапет, как за спиной сплошным потоком проносятся машины. чуть не свалившись обратно на дорогу, она делает шаг вперёд, уже видя перед собой почти родные ворота учебного заведения, как в глазах темнеет, мир меркнет, а приходит в себя она уже на асфальте, с разбитыми в кровь коленями, судорожно выкашливающая листья, лезущие изнутри. спустя буквально секунду она просто сидит на холодном дорожном покрытии, не обращая внимания на боль в ногах, и глупо смотрит на крохотный заострённый листик, немного похожий на корону формой. она просто глупо моргает, когда её окликают и тянут руку. когда она поднимает глаза, женщина, зовущая её, вздрагивает и отшатывается, а когда ася пытается её окликнуть - из горла вырывается только бульканье, заставляя вновь кашлять кровью, в которой словно маленькие лодочки плавают рваные куски плюща. она только судорожно смеётся, вытирает кровь с подбородка салфетками, заклеивает колени и идёт в университет, учёбу всё ещё никто не отменял. возможно, она разберётся с этим позже, когда сдаст долги и получит зарплату. возможно, как-нибудь в никогда.

*

полчаса назад её на холодном кафеле в ванной скручивало, рвало мясистыми соцветиями, измазанными в крови, желчи и собственном зелёном соку. она даже не удивлена, боже, только цветочные узоры обоев противоположной стены сорвать хочется к чертовой матери, чтоб не видеть. они, в сущности, не виноваты, вот уж нет, но служат безмолвным напоминанием тому, что именно такие цветы и любят, простые, с округлыми лепестками. она даже не берется угадывать, ветреницы это, маки, анемоны или что похлеще, асе просто хочется сорвать цветную бумагу и топтать её ногами в бессильном порыве ненависти.

ася молча сидит на кухне и задумчиво смотрит в противоположную стену, практически не моргая. её не то от холода, не то от страха колотит, словно под напряжением, зубы чечётку отбивают, а за окном буйными красками отцветает рассвет, остывший чай в большой кружке уже давно не исходил белым, почти прозрачным в свете лампы паром, настенный хронометр ещё несколько часов назад встал, и казалось, что вместе со стрелкой на отметке «3:14» застыла её суть.

это даже каким-то особенным событием не было, честно, колышком «3.14здец» к стене существования, точно бабочка, была пришпилена вся её жизнь, всё началось ещё с роддома, когда ее едва не забыли в отделении, на радость всем отсутствующим социальным работникам.

так что когда к завалу на работе, угрозе отчисления и проблемам везде, где только можно, прибавляется ещё и это - она вовсе не удивлена, ну правда, она просто сидит на маленькой кухоньке где-то в пять утра и смотрит в стену. в голове пусто, руки усталыми плетями свисают вдоль туловища, если бы она не опиралась сгорбленной спиной о стену - то наверняка бы просто грохнулась со скрипучего табурета на ледяной паркет и пролежала бы там до самого звонка будильника.

если звенит будильник - значит всё, время, отведенное ей на отдых, закончилось, пора опять вставать, одеваться, куда-то идти, что-то делать и пытаться, пытаться жить. на полноценное существование она даже не претендует, серьезно, ей достаточно обычной жизни с бытовыми проблемами, а не всем этим ебанным пиздецом и родственными душами, она сопливыми историями о любви и научными статьями по горло сыта, кажется, ещё немного, и они из горла у неё вместо всей той склизкой мути выходить будут. чисто как исключение из правил, которым она и так, блять, была всю свою чёртову жизнь.

ася вздыхает, трёт пальцами веки и неуклюже поднимается. её всё ещё трясет, но кому какое дело. пора жить.

*

она с детства такая, одна на миллиард, девочка-цветочек. говорят, такие, как она, настолько сильно любили в прошлой жизни, что даже в этой продолжают умирать в агонии.

чушь это всё, честно, просто генетический сбой. просто судьба её настолько не любит, что с самого рождения прокляла связью чёрт пойми к кому, она ведь своего соулмейта даже в глаза не видела, не то чтобы полюбить, а единственная подростковая влюбленность закончилась только лёгким пожелтением листков плюща, которые спустя декаду вернули себе прежний вид.

где-то из середины левого лёгкого, словно из ебучей клумбы, тянется чёрно-белый, дико странный цветок. плющ не цветет, у него нет красивых, мягких лепестков, у людей вообще плющей не бывает, её случай, кажется, вообще единственный в мире. но ей на это так глубоко похуй, насколько глубоко в её собственном теле проросли тонкие коричневые веточки с маленькими шипами. ими, кажется, вообще все забито, словно метро в час пик.

доктор смотрит с немым вопросом в глазах: «как ты, неведомая хрень, ещё жива».

и ася бы рада была ответить, да только сама не в курсе.

в её собственных глазах крупным шрифтом записано «помогите».

а на рентгеновском снимке даже органы почти не видно за листьями, и это так красиво выглядит, ася зарисовать готова этот ужасно эстетичный снимок. по крайней мере, он был гораздо эстетичней того, чем она блевала по утрам и что кровавым кашлем выходило из нее на протяжении всего дня.

*

презентация очередного проекта идёт уже около получаса, она смертельно устала, потому что из-за кашля спала от силы два часа, и готова отпугивать всех бледной в прозелень (пока что не буквально) мордой.

кто-то когда-то говорил, что зелёный - цвет надежды. может, правду вещал, может, врал безбожно, но надеяться на хороший исход она заебалась на пятнадцатом году жизни, когда едва не задохнулась из-за проросшей сквозь горло ветви.

она стоит почти в проходе, смутно надеясь на то, что очередной входящий слишком сильно толкнет дверь и добьет её к чёртовой матери. но так, в целом, если кому интересно, она почти полностью сконцентрирована на очередном тупом и пестрящем картинками слайде, от которого уже рябит в глазах, хоть она почти ничего не видит со своего места.

когда её внезапно скручивает очередным спазмом, хотя она недавно принимала таблетку, ася достает платок, кашляет с кровью и болью пополам, а почти-большие, с ладонь размером, листья небрежно вытряхивает в мусорное ведро.

жаль, что так нельзя поступить с ее любовью к хрен-пойми-кому. ханахаки бьё ведь не цветут просто так. она, конечно, исключение из вообще всей жизни, но ведь не настолько же, чтобы умирать просто так, без причины?

где-то примерно потом, в офисном пустом туалете с перегоревшей лампочкой, она съедет по стене на пол, не задумываясь о чистоте одежды, и будет тихо паниковать, ведь даже несмотря на уже довольно сильные, вредящие телу таблетки, приступы продолжаются и продолжаются, листья растут, кожа на запястьях похожа на кровавое месиво, хотя даже у людей с огромными шипами максимум пара царапин на одной, чёрт бы вас всех побрал, руке. а она, видимо, за двоих сразу страдает.

она вообще, кажется, выиграла хренову лотерею «промучайся всю жизнь и сдохни молодым», кровавый кашель и мясистые зелёные листья преследуют её всюду, она не ест уже почти, только смеси витаминные пьёт, чтоб пожить ещё немного, чтоб хоть как-то где-то что-то.

но она не дура, честно, поэтому понимает, что гроб надо заказывать уже сейчас, если всё продолжится такими темпами - до четвертого курса она попросту не доживёт, сдохнет где-то на зимней сессии, а в заключении напишут «от стресса».

ася бы сплюнула, да неохота кровь заново оттирать со всех поверхностей, она ведь эти листья в себе уже даже удержать не может, о чём вы.

*

напульсники, браслеты, фитнес-трекеры и резинки-фенечки-драконьи-косы - вечные её спутники теперь, в рюкзачке всегда две баночки маленьких, забавно шумящих препаратов, учителя смотрят с почти суеверным ужасом, зато с ней играют, ей даже почти весело, но, знаете, если бы лёгкие не жгло постоянно калёным железом - было бы вообще отлично.

она к этой боли почти привыкает, только ночами ворочается, да бегать почти не может, потому что лёгкие от каждого слишком быстрого и слишком глубоко вдоха точно рвет на клочки.

она с этой болью смиряется, притирается, учится жить, молится только тихо, украдкой, чтобы ещё больнее не было, не нужно, пожалуйста, уберите.

она, на самом деле, даже в бога не верит, но когда медицина бессильна, асе нужно хоть что-то, чтобы её перестало раздирать на части изнутри всем этим зелёным великолепием убожеством.

она не глупая, нет-нет, что вы, она ведь прекрасно понимает, что это и почему это происходит, у них в школе каждый год тематическая неделя проводится.

но вместе с тем она правда в растерянности, она ведь вместе со всеми слушала-читала-смотрела-любила, так почему это всё продолжается так бесконечно-долго, она ведь умереть должна была ещё во младенчестве, задохнуться просто во сне этими тонкими-тонкими прутиками, кровью изойти с шипами, так ведь нет же. кому-то просто отведено меньше, кто-то в любви своей сгорает за неделю, а она всё не дохнет, тварь непотопляемая, живёт почему-то, проклятая этой самой жизнью, обречённая на вечные страдания. баста поёт что-то на почти-забытом, родном-чужом языке, вот только её поздно лечить, её даже спасать поздно, она сама с тонущего корабля спрыгнуть хочет, да как-то не прыгается, дышится ещё как-то, кось-накось, с кровавым кашлем.

но дышится.

*

в кафе её практически заставляет пойти приятельница-вроде-как-подруга, с которой они познакомились на потоковом семинаре чуть больше недели назад. ася немного истерично зовёт её «нуна»нуна - обращение парня к старшей девушке в Корее, у Кореи с Японией плохие отношения, Осака - наполовину японка, и на этом строится вся шутка

, находя в этом иронию, слишком плохую даже для третьесортный комедии, и в целом чувствует себя отлично, дружа с кем-то из потока на расстоянии. в этом действительно есть свои плюсы, хоть она практически не нуждается в социализации, но списывать домашку по каким-то общим лекциям и сидеть рядом на большой перемене было забавно.

но именно этот момент относился к минусам.

во-первых, - это улица, жаркая улица американского города, с кучей людей и плавящимся асфальтом, и раздражение поднимается медленно из глубин желудка, прорастает сквозь кости и клетки вместе с опостылевшим плющем.

во-вторых, там не будет знакомых стен с цветочками, ванны, где можно спокойно проблевать, и полочек с батареей одинаковых таблеток. она ведь начала новую игру, «угадай, где нужная таблетка, или сдохни раньше времени».

в-третьих - она почти перестала говорить из-за вечной боли в горле, недостатка кислорода и боязни выплюнуть к чертовой матери свои лёгкие прямо на дорогу.

так что поход куда-то точно являлся минусом, нужно ведь будет поддерживать разговор, что-то пить и, господи-спаси-и-сохрани, есть, в последнее время она ничего кроме смесей и супов не потребляет, сбылась мечта бабушки.

но всё вроде не так плохо, в кафе ей даже становится необъяснимо легче. настолько, что она, пожалуй, впервые за очень, очень долгое время осмеливается заказать себе легчайший кремовый тортик, от которого, в случае чего, будет легко избавиться.

она говорит чуть больше обычного предложения в день, много пьёт, мысленно воображая себя грядкой с авто-поливом, и думает, что, в сущности, эта девочка не так уж и плоха, если пропускать восемьдесят процентов её трёпа между ушей.

но вот то, что ей стало легче, несмотря на сильные таблетки (скорее, ха-ха, бессильные, она уже неделю ждёт новых) - напрягает. она даже честно спрашивает ещё раз название кафе, запоминает последовательность действий и событий в какой-то сумасшедшей надежде, что нашла алгоритм, дающий ей небольшую передышку.

спойлер: не нашла.

но пока она просто расслабляется, ведь её впервые не тянет выхаркать внутренности вместе с зелёными листьями через час после принятия очередной чудо-пилюли, и тихо отвечает на кучу вопросов осаки, такой же американской не-американки, как и она сама. и, в принципе, это был бы чудесный ивент, если бы почти в конце она не зашлась в кровавом кашле.

на несколько секунд она уже успела забыть, что такое вдруг может случится.

осака смотрит на неё в священном ужасе и каком-то трепете что ли, словно младенца иисуса вживую узрела, а не смертельно больного, каждый день подыхающего, словно чёртов уэйд уилсон, человека. впрочем, она ведь даже не знает, так что хрен с ней. но эти вопросы немного нервируют, будто они о чем-то обычном говорят, а не о том, что ей, возможно, через месяц уже гроб нужно будет заказывать. чёртова романтизация.

– это ведь то, о чём я подумала? – недо-японка сверкает глазами и кусает губы, с интересом смотря на неё, а асю тошнит, хочется весь мир в далёкие дали послать и сдохнуть уже наконец, можно её усыпят?

– не знаю, о чём подумала ты, а это - ханахаки, – она постукивает коротким, остриженным под корень ногтем по тому месту, где раньше лежал оперативно убранный плющёвый лист, – как рак, только совсем безнадежно, – она не хохочет дико, только уголки губ приподнимает в намёке на улыбку, мол, гляди, я тут веселюсь, присоединяйся.

осака смотрит сначала, как загнанный кролик на удава, а потом несмело улыбается. и стреляет ей в висок. метафорически, правда. ася согласилась бы и не на метафору. её снова всё бесит, особенно нуна, хочется взять маленький ножик со стола, вскрыть собственное горло и вырезать доставший плющ, преподнося его окровавленным букетом.

у аси дрожат пальцы. но к ножу она все же не тянется.

– и кто он? или это она? – азиатка немного похабно улыбается и поигрывает бровями, а у аси внутри что-то ломается с хрустом, и если это был её позвоночник - она была бы даже рада, но хрустели, кажется, её надежды на дружбу. кто ж захочет дружить с такой вот калекой.

конечно, можно было бы притвориться, назвать любого человека, привязать её к себе, но... она устала, господи, так устала, у неё на себя времени почти нет, что уж тут говорить о других.

– чёрт его знает, – она сплёвывает на вовремя подставленную руку обломок тонкой ветви и тут же выбрасывает в стоящую рядом мусорку, вытирая кровь с губ и рук салфеткой.

– в смысле? – осака непонимающе моргает и недоуменно на неё смотрит, в её голове явно рушится очередной шаблон. возможно, будь положение аси чуть менее плачевным, она бы злорадно расхохоталась.

– да вот так как-то, – ася всё же немного срывается и коротко смеётся, не истерически даже, просто немного горько, и продолжает просвещение, – слышала ведь о «двух браслетах»? несколько лет назад новый эксперимент был, все сми трубили, а пацану так и не смогли помочь, – она дожидается недоумевающего кивка однокурсницы и поднимает руки, длинные рукава тут же скользят вниз, обнажая белую кожу с кучей шрамов и две зелёные татуировки с подсохшей кровавой коркой на запястьях. осака тихо вскрикивает, а ася ловит чей-то взгляд и тут же отворачивается, пряча ладони в оверсайз-толстовке, натягивает рукава до кончиков пальцев.

– тем парнем была я, мне обеспечили полную анонимность, – она смеётся громче и ей так всё равно, что скажет на это уже-кажется-не-подруга, разнесёт ли по всему университету новость о том, кто с ними учится или просто будет обходить стороной уродицу.

ей честно всё равно, но глаза она трусливо закрывает в ожидании вердикта, она ведь только понадеялась, что всё хорошо будет в кои-то веки.

так что ася давится воздухом, когда её руки сжимают такие же миниатюрные пальчики японки.

– мне так жаль, ашия, – не произносящая её имени нормально сокурсница смотрит с такой тоской и пониманием во взгляде, которого просто не бывает у обычных людей, и от этого так больно становится, что она губу до крови кусает, а глаза вмиг на мокром месте.

девушка пересаживается ближе и просто обнимает её, а ася хрипит вымученно ей куда-то в плечо и никак надышаться этим всем не может, этой заботой, которой и от родной матери не дождаться. а осака тихо гладит её по волосам и рассказывает, что бабушка, которая растила её после смерти родителей за полгода просто сгорела, когда оказалось, что дедушка изменял ей всё это время, что в америку переехала именно поэтому и что она будет рада, если «ашия» будет её подругой несмотря ни на что.

самой асе сил хватает на отвратительный скулеж, она воет тихо и стискивает в объятиях такую сильную маленькую девочку, потерявшую всё, но почему-то протягивающую ей руку помощи. им обеим больно. они обе смеются.

*

день не предвещал ничего хорошего с самого утра, и ася бы рада не пойти никуда, но против матушки жалкие доводы интуиции, в которую она вообще не верила, ничего противопоставить не могли, так что вот она, после очередного скандала идёт пешком в школу, постоянно ожидая чего-то такого, выходящего из ряда вон и сулящего неприятности.

первые уроки прошли обычно, на перемене удалось спокойно поесть, ни с кем не столкнуться, даже приступов почти не было, не считать же пару листьев за него?

но это, честно говоря, нервировало ещё больше, заставляя вздрагивать от любых резких движений, и на каждый следующий урок она заходила в ещё большем напряжении. ребята тихо посмеивались, но это было, в общем-то, обычное их состояние, что поделать, подростки, так что она не особо обращала на них внимание, стараясь сосредоточиться на учёбе.

алгебраические символы двоились в глазах и делились почкованием, но уравнение нужно было всё же решить, поэтому приходилось постоянно сверяться с калькулятором, украдкой смотреть в учебник и вообще думать.

не то чтобы ася от этой идеи была в восторге, но нужно.

так что когда прямо на строку с расчётами падает очередной «лепесток» - она только мысленно паникует, ошалело смотря на это. она ведь даже не заметила, боже!

у них сегодня замена, вместо старой мегеры молодая практикантка, так что она облегчённо выдыхает, даже почти улыбается. всё в порядке, она просто выйдет и вернётся, словно в туалет пошла, так ведь бывает.

она поднимает руку, девушка ей ободряюще улыбается, спрашивает, не нужна ли помощь и легко отпускает с рюкзаком, понимающе кивая.

асе даже почти все равно, что там не прокладки, а помогающие ей не сдохнуть препараты, она благодарит и тихо выскальзывает из класса под завистливые взгляды.

мало кто любит математику, ну да, конечно.

в туалете ей даже почти хорошо, там прохладно, никого нет, а из крана льётся холодная вода, которая немного неприятно щиплет кожу, но кровь легко смывает и дарит ощущения бодрости. ася даже забывает о переживаниях и не сводит брови в напряжении, выходя из помещения. чтобы руку с таблетками тут же прострелило болью, заставив вздрогнуть и почти до хруста резко поднять голову, в непонимании смотря на… завуча? что за?..

она ведь не нарушала ничего, разве нет, посещение туалета вполне санкционировано даже в учебное время.

но старая женщина что-то шипит о наркотиках, чокнутых мамашах и тупых детях, а ещё - силой волочит её в кабинет к, вот чёрт, директору. а она даже кричать не может, иначе приступа не миновать, чёрт-чёрт-чёрт, редкие учителя и ученики с каким-то бумагами с интересом на них смотрят, но даже не пытаются помочь, а у неё даже справки нет, у неё вообще ничего нет кроме этой жалкой баночки таблеток, которые, дерьмо-дерьмо-дерьмо, кажется, приняли за наркотики.

чудесненько, боже, ладно, не время паниковать, директор ведь в курсе её ситуации, она просто остановит эту... мадам и отпустит её дальше на уроки.

да, точно, всё хорошо, так и будет, отставить панику.

а в кабинете директора почему-то накурено так, что в облака сизого дыма хоть топор вешай, повиснет. в кабинете пахнет алкоголем и её почти выворачивает от этого аромата, хотя она старается не подавать виду.

мясистые листья скребутся о гортань. асю тошнит и трясет, ей до того отвратительно, что почти плевать на окружающий мир.

ася в непонимании переводит взгляд с буквально кипящей от ярости женщины на пьяного вусмерть человека, явно не являющегося её директором, и что-то внутри нее шепчет отчаянно, что все её планы только что пошли прахом.

просто так она не уйдёт.

так, собственно, и выходит, её обвиняют не пойми в чём, а она и слова вставить не может, ведь стоит начать говорить, как её тут же начинает тошнить от амбре, и помощи ждать неоткуда.

ситуация плачевная, ася чувствует, как уголки глаз действительно мокнут. однако существо, почему-то всё ещё учащее детей, додумывается вызвать полицию.

тогда ася выдыхает, ещё не полной грудью, но уже близко, даже рыдать ей больше не хочется. с полицией шутить вообще нельзя. всё же интересно, как копы отреагируют на то, что у директора в кабинете такое безобразие, а ученицу хотят выгнать просто за то, что она слегка так умирает...

ася коротко смеётся, за что получает пощёчину когтистой рукой. кожа в месте удара тут же начинает саднить, кажется, выступает кровь. ася заходится в приступе кашля и мстительно выплёвывает на женщину несколько листьев с обломками шипастых веток.

они довольно забавно смотрятся на её белом в отвратительную мелкую крапинку платье, так что ася смеётся ещё громче, не замечая стекающей изо рта крови.

впервые ханахаки как-то помогло.

до завуча, кажется, наконец доходит, что тут творится. но слегка поздно, ведь полиция уже в дверях школы, она из окна видела, с наркотиками ведь не шутят. даже если их нет.

так что она почти победно смотрит на обоих взрослых, показательно постукивает пальцем по поцарапанной и на самом деле жутко болящей щеке, всё же сплевывает на пол скопившуюся кровь и отходит к стене. там хотя бы почти не пахнет.

спустя неделю она меняет школу и просто надеется, что ту женщину уволили. ну к чёрту такие приключения. ей и так хватает.