Мерцающая лампа, далёкий грохот, доносящийся из-за бетонных стен приглушённо, будто во сне, крепко сжатый в руке пистолет. Рейх сидел на кресле, бессмысленным взглядом смотря перед собой, его мелко потрясывало. Нервы уже сдали, единственным следом взрыва бессильной ярости стал только беспорядок в соседней комнате и изорванная в клочья карта. Настенные часы тикали в углу комнаты, каждый последующий щелчок от движения стрелок, казалось, всё громче пульсировал в ушах, постепенно сводя с ума. Некуда бежать. Нет смысла сопротивляться.

Нацистская Германия оказался в такой ситуации в первый раз. Первый и, похоже, последний. Где-то над головой раскатисто прогремел взрыв, так что даже показалось, что с потолка посыпалась мелкая крошка. До побеления сжатые пальцы уже болели, но парень только крепче сжимал холодную рукоять, стараясь осознать то, что собирается сделать. Всё кончено? Нет, не стоило даже сомневаться. Если попасться в руки коммуниста живым... от одной только мысли его всего передёрнуло, палец на курке дрогнул. Всепоглощающая пустота и отчаяние захватили всё его существо, но даже сейчас страх всё ещё скрёбся где-то на периферии сознания.

Враг был уже близко, под его натиском всё здание гудело и содрогалась от редких взрывов, это было уже не остановить. Сухо сглотнув, немец прислушался к далёкому гулу, смотря куда-то сквозь стену перед собой, будто действительно мог что-то там разобрать. Что-то гулко ударилось о пол, Рейх невольно вздрогнул, сразу поняв, что это дверь. Он уже близко. В панике парень поднял пистолет к голове, несколько раз медленно вдохнул и выдохнул, стараясь унять дрожь, мешавшую держать ровно. Промазать совсем не хотелось, если и обрывать всё своими руками, то желательно быстро, чтобы не успеть ничего почувствовать. Он прикрыл глаза, ощущая холод металла от приставленного к виску дула, сердце громко пульсировало в ушах. Времени почти не оставалось.

Хотелось плакать, но не от страха или жалости к себе, а от бессильной злости. Злости за то, что все потраченные усилия, все унижения и жертвы оказались напрасны. «Ну конечно, я сам виноват, что вцепился зубами в кусок, который не смог проглотить. Может, я был слишком самоуверен. Мои амбиции в итоге сожрали меня, так что теперь я сижу тут, готовясь сдохнуть от собственной пули. Как ничтожно...», — он в последний раз глубоко вздохнул, принимая своё положение. Это было тяжело и больно, но даже сейчас извращённый огонёк самодовольства не покинул его взгляд. — «Вот и всё. По крайней мере я пытался изо всех сил. Конечно, результатом стали только миллионы смертей, но их кровь — доказательство моих стараний, моей значимости, моей силы. Даже если я умру так жалко, моя жизнь всё ещё остаётся великолепной и ужасающей, вся Европа... нет, даже весь мир ещё долго будет дрожать от одного моего имени. Встретимся в аду, ублюдок-коммунист, чтобы ты от злости вспорол себе горло, когда увидишь, что я умер прежде, чем ты меня убьёшь...», — шум был уже близко, но нацист всё тянул, вдруг почувствовав странную тоску. — «В аду... Для неё теперь настанет ад на земле. Японской Империи теперь не удастся выкарабкаться. Она не отмоется от связи со мной, впрочем, она сама не меньшее чудовище, так что тут почти нет моей вины. Кажется, я бросаю её на произвол судьбы, да? Что ж, мы никогда не могли полностью понять друг друга, но я рад, что был с ней на одной стороне. Жаль. Раз мы в итоге разделим такую паршивую смерть, надеюсь, что если и будем гореть в аду, то вместе. Кажется, время пришло. Прости, ЯИ. Прощай».

***

Нацистская Германия выгнулся всем телом, чувствуя как мышцы судорожно сокращаются против его воли, с трудом смог вдохнуть. Острая, невыносимая боль медленно утихала, ощущения собственных материальных границ постепенно вернулось, хотя ещё мгновение назад ему казалось, что он медленно рассыпается на части, пока раздробленный череп жжётся и пульсирует, отдавая острыми спазмами вниз по телу. Картинка перед глазами не сразу стала чёткой, он с трудом различил перед собой встревоженное лицо склонившейся Империи, сощурился, заметив осторожное прикосновение ко лбу.

— Ну наконец... Несколько секунд не могла тебя разбудить, я испугалась... Приступ прошёл?..

Он вяло улыбнулся, пытаясь что-то ответить, но не смог ничего из себя выдавить, тело плохо слушалось, конечности мелко дрожали от перенапряжения. ЯИ осторожно погладила по щеке, шее, провела пальцами по пульсирующей от бешеного сердцебиения грудной клетке, заметив, как его кожа липнет к ткани одежды и простыням из-за обильно выступившего холодного пота. Рейх с минуту выравнивал дыхание, прежде чем смог заговорить:

— Чёрт... Как хорошо, что воспоминания не вернулись все разом... Так и умом тронуться недолго...

— Очень тяжело?..

— Всё было таким реальным, даже боль в момент смерти. Ха... Ха-ха... — парень сдавленно рассмеялся, повернувшись на бок, устроил голову на коленях азиатки. — Знаешь, последней, о ком я подумал, была ты. Так странно... Странно помнить собственную смерть... Этот кошмар был худшим из всех, наконец всё закончится. Даже чувствую облегчение.

— Ты дрожишь, — ариец перестал нервно посмеиваться, наконец расслабился, чувствуя себя в безопасности рядом с ней. Нервные лихорадочные спазмы постепенно проходили, стало полегче. Девушка медленно гладила по волосам, осторожно дотронулась до шрама на его виске. — Вот так... Если полежишь немного, станет легче.

— Не могу отделаться от мысли, что мне жаль, что я не был с тобой рядом, когда ты воскресла. Теперь, после того как пережил что-то похожее, думаю, что тебе тоже было нелегко, мне стоило остаться рядом, а не бежать куда-то сломя голову. Как это было?

— Ну... Как пробуждение, близко к этому. Сначала немного трясло, но я полежала и всё прошло. Я умерла не внезапно, так что, когда очнулась, осознание оказалось не таким уж шокирующим, я была к этому готова. Можешь не переживать. Тем более в моих последних воспоминаниях ты разговаривал и касался меня, было так тепло... Благодаря этому всё прошло гораздо легче... — она заметила, что Нацистская Германия напрягся, погрузившись куда-то вглубь своих мыслей, склонившись ниже, поцеловала его в висок. — Не делай такое лицо, а то я начинаю чувствовать вину за то, что умерла.

— Нет, ты не виновата... Но я всё ещё не могу вспоминать этот момент без содрогания, сразу дурно становится, — он поморщился, союзница продолжила медленно его гладить, находя этот процесс довольно успокаивающим для них обоих. — Раз уж заговорили о смерти... Твои воспоминания тоже почти вернулись, верно?

— Хм... Я уже должна была вспомнить, но всё... Как бы сказать... Слишком обычно? Уже начинаю привыкать к постоянной боли и одиночеству во снах, больше не так тяжело это выносить, как было в самом начале. Нет, моё положение, конечно, тяжёлое, но не до такой степени, что я вот-вот умру. И шрама всё ещё нет... Может я ошиблась посчитав, что до воспоминания о смерти примерно полгода? Что если мне оставалось не столько, а больше? Это меня тревожит, даже сегодня я вспомнила всего лишь обрывки нескольких одинаковых, медленно изматывающих дней. Сражения с коммунистом всё ещё продолжаются не в мою пользу, но не то чтобы я могла от этого умереть на месте, и со стороны янки затишье...

— И правда странно, — он наконец смог сесть, медленно потянулся разминаясь. — Не помнишь, какое было число?

— Пятое августа?.. Или четвёртое, уже не уверена...

— Может сходим и спросим дату твоей смерти у тех, кто умер позже? Станет понятно, долго ли ещё ждать. Неизвестность изматывает.

Она покачала головой.

— Не хочу. Тем более мы сами решили изолироваться. Даже если узнаю дату, это ничего не изменит. Просто обнимай меня, ладно?.. — он сдавленно рассмеялся, потянулся к ней, сжав в руках худенькую фигурку Империи. Она заёрзала, вздрогнула, почувствовав, что он уткнулся лицом в шею. — Не обязательно прямо сейча-... А!.. М...

Нацист провёл по нежной коже кончиком языка, поцеловал, с хитрецой прищурившись. Девушка тут же рефлекторно упёрлась ладонью в его лицо, зажмурившись и смущённо краснея, не пытаясь оттолкнуть, но сдерживая, правда, не очень удачно. Он не растерялся, поцеловал её ладонь, пальцы, мягко отстранил в оцепенении застывшую руку. Японка мелко вздрогнула, когда он коснулся губами ушка, прерывисто выдохнула.

— Ещё смущаешься? Мы ведь теперь возлюбленные, нет рамок приличия, которые запрещали бы так делать, неужели ты всё равно против?

— Х-хватит издеваться... При жизни я была занята войной, даже не думала о таких глупостях, тем более не заводила отношений... Я ещё не привыкла...

— Не привыкла к вниманию, м?.. — с ноткой шутливой строгости протянул он. — Мне тоже раньше не то чтобы было дело до чего-то кроме войны, но с тобой так легко, хочется поцеловать и потрогать... Ты знала, что такая привлекательная?

— Обременительные комплименты... — дала оценку его словам японка, тяжко вздохнула. — Ты тоже мне нравишься, но не нужно говорить об этом так прямо...

— Такая милая, так бы и съел тебя целиком... — прошептал он, полностью проигнорировав её тихие жалобы. Это ощущение близости было даже приятнее превосходства, пробуждало в нём азарт. Пока было сложно правильно подбирать слова, но даже такой неуклюжий способ выразить нежность вызывал много эмоций. — Почему я не должен говорить, что люблю тебя? Больше нет никакого смысла быть серьёзными, раз мы остались только вдвоём. Теперь я смогу спать спокойно, потому что в любой момент могу прижаться к тебе. Ты знала, что приятная на ощупь?

— Что за чушь... — она снова заворчала, но потянулась обнять, спрятала взгляд, уткнувшись в его грудную клетку. — Посидим так ещё немного?..

— Сколько угодно, — он улыбнулся, стиснул в ответ. — Хорошо же?

— Угу...