— Шутишь что ли? Я не дотянусь.
Голос Икса звучит почти торжествующе.
Вертин смотрит на кресты, наспех начерченные карандашом на обоях, затем на него.
— Дотянешься, — резюмирует она хладнокровно и сует дрель Иксу в руки. Что-то с грохотом падает на кухне — такими темпами, думает она, даже не придется применять тяжелую артиллерию.
Икс смотрит с недовольством человека, которого заставили работать в выходной на бесплатных началах — в целом и общем, так все и происходит. Он — единственный друг Регулус мужского пола, которого она смогла притащить «для физической поддержки». Сомнения в этом утверждении закрадываются в голову Вертин еще на этапе упоминания слова на «ф». Укрепляются — когда она мысленно измеряет обхват его рук и талии.
— Ты не можешь просто постучать в дверь?
— Это не работает. Сверли.
— Эээ... уронить что-нибудь?
С кухни вновь доносится грохот, затем — громогласный смех. Вертин многозначительно пожимает плечами. Икс обреченно вздыхает.
— Ты не умеешь пользоваться дрелью?
— Что? Умею! — он выглядит почти оскорбленным. — Но это как-то… Я придумаю тебе другой план.
— У тебя нет лимонадницы, — говорит ворвавшаяся в гостиную Лиля. Стягивает с волос резинку, взмахивает вьющимися на концах волосами. Лицо ее, как всегда, краснеет пятнами — щеки, лоб, шея; ворот длинной футболки влажный — с июльской жарой не справляется даже кондиционер.
— Есть, на полке с…
— Не-не, ты не поняла. Я не спрашиваю, я утверждаю — у тебя нет лимонадницы, — она молчит несколько секунд, перекатываясь с носка на пятку, затем веско добавляет, совершенно не выглядя хоть сколько-то виноватой: — Больше нет.
В проем арки заглядывает мордочка Регулус, быстро оценивает ситуацию и тут же исчезает прежде, чем Вертин успевает хотя бы открыть рот.
— Я в магазин, — кричит она уже из прихожей. Взгляд Икса светлеет.
— Я с тобой! На, держи.
Он почти кидает дрель Лиле и выскакивает в коридор так быстро, что воздух взвивает выпавшие из пучка Вертин пряди. Лиля ругается вслед грубо, но беззлобно — что-то на ее родном. Никто из них так и не выучил ни слова.
— Вот придурок, скажи. А если бы на ногу упала?
Вертин задумчиво отстукивает ногтями по полке, прислоненной к стене, что-то бодро-джазовое, не отвечает, но Лиля ответов и не требует — деловито примеривается к весу дрели, дергает за провод. Хлопает входная дверь, отделяя от них бормотание Регулус и Икса — квартира, в которой остались лишь они двоем, наконец погружается в мирную тишину.
— Вот знаешь, как у нас говорят? Быть умным — значит вовремя прикинуться тупым.
— У нас?
— У нас в России… а, забей.
Справедливости ради, самой умной из их компании оказывается Друвис — она вообще не приходит.
— Лиля, — вкрадчиво говорит Вертин, и в ореоле света и пыли выглядит при этом почти потусторонне. — Хочешь сделать кое-что веселое?
В дверь барабанят ровно через двадцать минут.
— Это не смешно, — говорит Сонетто безапелляционным тоном, хмурясь. Ее волосы собраны в пушистую косу, и руки чешутся — буквально — ее потрогать. Рыжий — цвет осени, но этот рыжий всегда был для Вертин летом, теплым и солнечным. — Твоя задача — мешать мне жить?
Как и позавчера, мысленно дополняет Вертин, чувствуя себя настоящей злодейкой. И три дня назад. И пять дней назад. И…
Не то чтобы ей нравилось так себя чувствовать.
— Ремонт, — прислонившись к косяку двери, она сдержанно улыбается. — Совсем небольшой.
Сонетто недовольно выдыхает, переступает с ноги на ногу.
— Завтра тоже? — спрашивает тоскливо. — Или, может, кто-то будет бегать? Кричать? Смеяться?
Вертин ее искренне-искренне жаль. Но…
— Да, — говорит она, не раздумывая. — Разумеется.
…но эта жалость не стоит ничего, когда шум — единственный способ видеть Сонетто, ее восхитительно красивую соседку, чуть дольше, чем в лифте или у почтового ящика; способ, дающий шанс с ней поговорить, услышать голос. Ее смывает как рисунок на прибрежном песке, стоит Вертин оказаться в поле зрения. Даже имя — секрет на целый месяц, пока она не появилась одним вечером на пороге самолично, видение во плоти: футболка, шорты, очки, огонь по спине — даже подъездная лампочка тускнеет. «Меня зовут Сонетто, я ваша соседка. И я буду жаловаться в управляющую компанию». Регулус все еще смеется иногда, вспоминая тот позорный момент, когда Вертин, растерянная и очарованная, впервые на ее памяти не нашла слов.
С той стороны общей стены тихо всегда — словно никто не живет. Сонетто не смеется, не ругается, не смотрит ютуб или фильмы, не отзывается на стук в дверь. Вертин ни разу не видела ее на балконе. Иногда ей кажется, что это просто иллюзия — прекрасная, но невозможная.
Иллюзия действительно жалуется в управляющую компанию и, разумеется, не получает того, что хочет, потому что шуметь соседи могут вплоть до установленного вечернего времени. Вертин участливо кивает, когда видит ее в коридоре. Сонетто громко хлопает дверью — и это единственное, что она делает громко за два месяца их недознакомства.
Так начинается их маленькое противостояние.
На следующий день Вертин сверлит уже сама, включив подкаст на восемьдесят процентов громкости. Полка есть — абсолютно ненужная. Теперь очередь за картиной. Ей нет дела до картины, на самом деле, ей нужна только Сонетто на пороге — потому картин становится две. Три. Четыре. Пять — вскоре Вертин это надоедает, и она решает переключиться на вечеринки с надеждой все же уговорить Сонетто присоединиться к одной из них.
— На ее месте я бы подкинула тебе под дверь говно, — говорит Лиля однажды во время вечернего созвона. Они играют в Майнкрафт, и Вертин даже не пытается надевать наушники. — Или испортила дверь. Моей соседке бывший муж реально так сделал — насрал на коврике.
На фоне ржет Регулус — ее голос то и дело прерывается легкими помехами. Вертин машинально оглядывается на стену. Она хочет говорить про Сонетто и думать про Сонетто — но отдельно от таких тем. Сонетто — это в целом что-то особенное.
Иногда ей кажется, что она сходит с ума. Кто ведет себя так? Первоклассники, дергающие понравившуюся девочку за косички?
Где весь ее хвалёный здравый смысл, где самообладание?
— Что принимает эта твоя соседка, чтобы до сих пор тебя не прибить? — спрашивает Икс флегматично. В игре Вертин забивает его мечом и забирает себе выпавшие вещи. — Эй! Предательница, как тебе спится по ночам?!
— В мечтах о своей любви, — патетично тянет Лиля. Вертин жалеет, что не может убить и ее, прекрасно прячущуюся в тропическом биоме Друвис. — Боже мой, ты такая лесбиянка! Можешь перестать страдать херней и просто пригласить ее в гости?
— Не могу, — ворчит Вертин. Она пыталась — на самом деле пыталась. — Может, она думает, что я издеваюсь над ней.
— Конечно, она думает! Ты буквально бесишь ее целыми днями.
— Она смотрит на меня так, будто сейчас начнет кричать, но при этом ни разу не повысила голоса и… не знаю. Как будто она злится, но не так, как следовало бы.
В глубине души — там, где все сжимается каждый раз, когда отблеск волос Сонетто мелькает где-то вдалеке, — все еще живет крошечный росток надежды, что она все понимает. Понимает — и приходит не только потому, что Вертин мешает ее каким-то там делам, а потому что не против увидеться. Потому что тоже хочет, но не может поговорить с ней иначе.
Но это звучит как шутка — настоящий бред, и Вертин бережет это, не рассказывая никому, чтобы сохранить. Она любит своих друзей, но их острые языки способны сотворить с этой надеждой то же самое, что и с лимонадницей недавно.
— А почему бы, — голос у Друвис звучит очень тихо из-за микрофона, и все тут же замолкают, прислушиваясь, — тебе не попробовать вообще перестать шуметь? Если она придет узнать, все ли хорошо — обязательно используй этот шанс. Если же нет…
— Тогда зачем она вообще тебе нужна, — дополняет Регулус. — Точно! Проведем эксперимент!
Их действительно захватывает эта идея — всяко интереснее, чем готовиться к зачету в следующий вторник, — и Вертин, взвесив «за» и «против», постепенно пропитывается чужим энтузиазмом: возвращает дрель, уносит на балкон еще пару так и не повешенных картин, уменьшает громкость в колонках, временно закрывает дверь для гостей. Ее квартира становится непривычно тихой — и прекрасно гармонирует теперь с мертвой тишиной за стеной.
На седьмой день безмолвной тоски Вертин пишет в чат «заканчиваю» — и уже через час сидит в ближайшем кафе. На столике перед ней — аж три блюдца с десертами, словно сладость может залечить разбитое сердце.
Откуда вообще взялось такое мнение? Она думает об этом, чтобы не думать о Сонетто; о Сонетто, которая так ни разу больше и не пришла.
— Может, умерла она там уже, — бормочет Регулус, тут же замолкает, получив тычок в бок. Вертин звенит ложкой о блюдце, отодвигает чашку с чаем — едкую обиду внутри еда заглушить не может. Горечь неудачи на языке сохраняется даже после мороженого.
— Может, и умерла, — говорит она ровно. — Не знаю, я даже проверить не могу.
— Идея! Я буду шпионить на лавочке…
— Не надо. Оставим ее в покое, как она всегда и хотела.
На самом деле Вертин не хочет оставлять ее в покое — хочет стучать в двери, в окна, в стену, только бы еще раз Сонетто пришла к ней, хмурая и усталая, с засохшими пятнами краски на ногтях, одновременно приземленная и неземная. Но ведь так не может продолжаться вечно?
Она возвращается домой пешком, распрощавшись с друзьями на перекрестке — долго стоит у подъезда, ожидая непонятно чего, скользит взглядом по ряду окон, пытаясь зачем-то отыскать те самые. Находит свои, отсчитывает от них — одно, второе, третье… Окна смотрят в ответ своей глубокой тьмой, пустые и грустные — как и она сама.
— Как мне тебя поймать? — спрашивает Вертин у ветра. Ветер ожидаемо молчит — лишь лениво колышет пряди ее волос.
Она выходит из лифта и замирает. Моргает несколько раз. Открывает рот — и тут же закрывает, откашлявшись, когда фигура, стоящая у ее двери, поворачивает голову на звук и распахивает глаза, словно вдруг испугавшись.
— Я не шумела, — говорит Вертин первое, что приходит в голову.
— Я знаю, — тихо отвечает Сонетто, глядя куда угодно, кроме ее лица. — Я хотела узнать… у тебя все хорошо? То есть, прости, я не собиралась лезть в твою жизнь, просто было так тихо, и я… Кхм. Забудь, я пойду.
Это первый раз, когда они разговаривают за пределами ее квартиры. Первый раз, когда они вообще разговаривают. Нет уж, думает Вертин, никуда ты не пойдешь.
— Подожди!
Сонетто замирает. Затем медленно оборачивается, в глазах у нее — сомнение и надежда.
— Подожди, — повторяет Вертин, наощупь достает из кармана ключи. — У меня есть чай. И десерты, которые я одна не съем. Зайдешь?
— Если бы ты предложила раньше, — замечает Сонетто позже — спустя месяц и два дня, — грея в ладонях ледяные бока лимонадницы; солнце выжигает её волосы, её глаза — цветное стекло, и Вертин полностью очарована, — я бы осталась. Я бы с радостью. Не думала даже, что ты этого хотела.
— Я повесила ненужную полку и шесть картин, — отвечает Вертин ровно. — Только чтобы увидеть тебя.
— Этот шум никогда не мешал мне настолько сильно... Разве что в самом начале, ладно. Но потом я привыкла! Существуют наушники, в конце концов. Так что я приходила, ну... чтобы увидеть тебя тоже.
— Ты сбегала от меня в подъезде.
— Мне было неловко.
— Ты никогда не отзывалась на стук.
— Мне было неловко!
Вертин молча смотрит на нее. Сонетто краснеет — нежные мазки на скулах, — и неловко улыбается в ответ.
Под губами ее румянец теплый и пахнет летом - Вертин знает это точно.
— Может, вернем картины обратно?