весь день я рядом,

но еще тебя не видел

на мне 

[ ламбада — t-fest, скриптонит ]  

Арсений слишком часто думает, что еще чуть-чуть — добавить бы еще одну ночную тренировку — и он точно сойдет с ума. Спорт выжимал из него последние силы: Арсений все чаще ощущал себя апельсином, которого упорно сдавливали последние двадцать шесть лет, пытаясь добиться хоть капли вкуса. 

Получалось добиться лишь горечи, которая с годами становилась все заметнее. Апельсин, как и Арсений, медленно сгнивал. 

Парень опустил взгляд на электронные часы как раз в тот момент, когда стрелка перевалила за отметку в час ночи. В Иркутске, кажется, уже заснули даже самые стойкие, но Арсений ехал уже тридцатый круг, улавливая движения сокомандников. В хоккейной коробке было тихо, хотя в ней находилось одновременно сорок человек. Все были вымотаны настолько, что даже на дыхание, кажется, сил не оставалось. 

Молчали, но продолжали стойко катить. Молчали, но колотили шайбами по воротам снова и снова. Молчали, выдерживая монологи Позова о всех командных недостатках, которые, по его словам, «висели над иркутским хоккеем дамокловым мечом». 

Но над Арсением, например, дамокловым мечом висели лишь мысли о недостатке человеческого тепла в его жизни и об избытке никотина в легких. Арсений уже в юности потерял запал кровью и потом выбивать из сокомандников игру на все двести процентов из ста возможных, понял, что спортсмены от бесконечных нотаций не научатся играть, а лишь напрасно забьют ими голову. 

Арсений был уверен, что залог успеха в хоккее — отсутствие выматывающих тренировок, отдых, умение чувствовать команду и не препятствовать свободному ходу игры. 

У Позова, видимо, была другая точка зрения, больше похожая на запятую, которая часто забывается и не учитывается. Вот и Арсений драматично взмахивал руками и нарушал молчание сокомандников резким «Может, по домам уже?» Позов в ответ так же драматично выгибал бровь, видимо, показывая немое возмущение таким бунтом одного. 

— Завтра в десять утра жду всех на тренировку. Выспитесь. 

Арсений задерживает на Позове взгляд и примеряет, как бы его лицо смотрелось на том самом меме «я достиг комедии». Кажется, идеально бы подошло. 

// 

Антон рассматривает несколько вариантов того, куда же он теоретически может высыпаться: в банку для крупы, в бочку для меда, в корзину для грязного белья, в морозильный ларь — кстати, он подошел бы идеально для замороженного Шастуна. Но это все лирика. 

Антон распахивает глаза в семь тридцать, а в следующую секунду падает с кровати, больно ударяясь лбом о тумбу. Ему кажется, что на месте появляющейся шишки должна образоваться надпись «лох». Катерина открывает дверь в спальню и улыбается, застав Антона в нелицеприятном положении. 

— Ну ты и лох, конечно, — Катерина теперь уже открыто смеется, протягивая руки к брату и помогая ему встать. 

Антон чувствует, как надпись на лбу все-таки появляется. 

// 

В ледовом дворце, кажется, даже холоднее, чем на улице. Арсений заворачивается в плед, забытый болельщиками, и сидит на ступеньках, безразлично окидывая взглядом разминку команды на льду. Он цепляет из общей массы Антона, недавно пришедшего, и машет рукой в свою сторону. Антон даже на льду, видимо, не перестает следить за Арсением, поэтому отлично видит чужой приглашающий жест и у Позова на десять минут отпрашивается. 

— Как ты? — Антон опускается на ступеньку рядом и перенимает у Арсения кружку с зеленым чаем, делая пару глотков. — Кот живой? 

— Мяукал сильно, бедный, — у Арсения губы расплываются в мягкой улыбке. — Весь день от меня не отходил. 

Антон озирается по сторонам и все-таки приобнимет Арсения, укладывая ему руку на плечо и притягивая к себе. Парень такой неожиданной ласке не противится — наоборот, чуть ли не мурчать начинает. Тактильность и нужда в простом человеческом тепле Арсения никогда не покидают. 

— Мы до обеда сегодня?

— Как шеф скажет, так и будет, — Антон пожимает плечами и обратно накрывает чужое оголившееся плечо. — У нас тренировка через десять минут начинается, ты знаешь? 

— Я знаю только, что хочу спать. Больше ничего не знаю. 

— Арс, поднимайся, натягивай коньки, выходи на поле и начинай их всех рвать. Как ты умеешь, — Антон опять оглядывается и быстро чмокает кончик чужого носа. Арсений жмурится, улыбается и тихонько шепчет:  

— И сон ушел. 

На тренировочном матче против команды Арсения играет команда во главе с Антоном — и это даже забавно, потому что Арсению поддаются слишком явно.

Попов забивает три гола, пытаясь не фокусироваться на том, как после каждой забитой шайбы первым к нему неизменно подъезжает единственный человек — соперник, вообще-то, — снова и снова поздравляя и мягко хлопая по спине. У Арсения от таких прикосновений что-то трепещет внутри, а губы сгорают от нехватки поцелуев. 

Он забивает еще несколько голов подряд, побеждая, прежде всего, самого себя. 

// 

Раздевалка постепенно пустеет: парни ожидаемо поздравляют Арсения с забитыми голами, пожимают руку, точат коньки, обсуждают с Позовым стратегию и тактику на грядущие матчи — чемпионат России начинается уже на следующей неделе. Арсений опять укутывается в плед, потому что ждет, чтобы душевая хоть немного опустела, и пьет мерзкий напиток из автомата, вдалеке напоминающий кофе. Антона в раздевалке нет — он после каждой тренировки как по расписанию уходит курить. 

Дорохов остается последним и разворачивается к Арсению, ловя чужой взгляд. 

— Прости меня, Арс, тогда я вел себя как уебок. Понятия не имею, что на меня нашло. Прости, правда, — Арсений пожимает плечами. Ему эти извинения совершенно ни к чему. Переболело уже. 

Денис ответа и не ждет — лишь заторможено мотает головой и выходит из раздевалки, прикрывая дверь. 

// 

В душевой пара много настолько, что Арсений, заняв самую дальнюю кабинку, даже не видит входной двери. Он стягивает полотенце и выкручивает кран до максимума, чтобы вода была обжигающе горячей. Внутренности наконец согреваются и Арсений сдавленно мычит, только сейчас осознавая, насколько замерз. 

Он намыливает плечи и начинает спускаться по торсу ниже, когда слышит звук открывающейся двери. Антон занимает кабинку напротив и смотрит в упор, не глядя открывая кран. Арсений чувствует, как щеки покрываются красным — ему почему-то кажется, что вовсе не из-за температуры воды. Он не разрывает перепалку взглядами, когда продолжает намыливать подкачанное тело, когда краем глаза замечает, как чужое полотенце падает на пол, оставляя Антона абсолютно обнаженным, и даже когда вода попадает Арсению прямо в глаза. 

Антон поднимает вверх голову, прикрывая глаза и встречая лицом освежающие струи — до Арсения даже долетают холодные капли из чужого душа. Парень предпочитает не думать о том, почему Антон выбирает именно эту температуру. 

Может, чтобы голову проветрить и взбодриться перед… ладно, Арсений же не думает. 

Арсений лишь ненароком задевает собственный член и чувствует, как кровь от мозга мгновенно уходит. Он массирует поясницу, сводя лопатки к позвоночнику и вытягиваясь, проходится ладонями по ягодицам и опускается к бедрам. Подкачанным, конечно. 

Арсению до Антона нет никакого дела. Вот совсем. 

Просто случайно Арсений прижимается спиной к стене кабинки, потому что чувствует, как подкашиваются ноги, просто случайно пару раз проводит рукой по всей длине почти вставшего члена, просто случайно поворачивает голову в сторону Антона и просто случайно встречает чужой взгляд — бешеный и пожирающий. 

Он тяжело дышит и как будто по привычке намыливает тело, не отводя взгляда от чужого — более интересующего в настоящий момент. Антон почти игнорирует собственное возбуждение, просто залипая и не находя в себе сил от такого развратного зрелища оторваться. 

А Арсений отводит взгляд и прикрывает глаза. Улыбается, блять. Антон рассматривает чужой профиль и думает, что это — точно конечная. Что он больше не может быть тем самым котенком, который «обязательно выживет». Потому что он, видимо, не выживет, если будет продолжать сохранять социальную дистанцию. 

Арсений продолжает пытку развлечение: он даже губу закусывает, пытаясь, наверное, сдержать стон, и снова и снова водит рукой по уже совсем вставшему члену. Антон посылает мир нахер, когда в мгновение выключает душ и оказывается напротив человека, к которому его магнитом тянуло все это время. 

Притянуло, наконец. 

— Нарываешься, да? — Антон не узнает свой голос, который больше начинает напоминать рычание, и расставляет руки по обе стороны от Арсения, ограничивая его доступ к свободе. В защиту Антона: свобода — последнее, в чем нуждается Арсений в данную минуту. 

— Нарвался уже, — Арсений открывает, наконец, глаза и растягивает рот в улыбке, показывая белые зубы, которыми в следующую секунду кусает антоновы губы. Он стонет уже во весь голос, напирая и целуя по-нормальному. Арсений бьется головой о кафельную стену, но ему плевать, кажется, до Луны и обратно. 

Он убирает руки с члена (хвала богам) и перекладывает их Антону на шею, притягивая ближе — хотя, казалось бы, между ними и так совсем не оставалось пространства. 

— Спасешь от одиночества? — Арсений приближается к чужому уху и шепчет, губами «случайно» касаясь мочки. 

— Всегда спасал. 

Антон покрывает беспорядочными поцелуями арсеньевскую шею, прикусывая нежную кожу и перемещая руки на талию. Арсений выгибается в спине, грудью доставая до чужой, и опять совершенно случайно задевает антонов член. 

— Ты меня с ума сведешь, в курсе? — Антон впивается с поцелуем в чужие губы и делает, как давно мечтал: захватывает оба члена, сжимает, концентрируя внимание на его стоне, и размашисто проводит по всей длине. 

В бойлере, видимо, кончается горячая вода, потому что на них вдруг начинает литься совершенно ледяная. Арсений вздрагивает, а Антон выключает кран. В душевой жарко, но, возможно, температура поднимается не только из-за количества пара. 

Беспорядочные движения по членам ускоряются: Арсений глаза закатывает от удовольствия и наощупь находит антоново лицо, впиваясь губами в чужие и переплетая языки. Получается в лучших пастернаковских традициях: сплетенья не только языков, рук и тел, но и судьбы сплетенья. 

Арсений подходит к точке, очевидно, первый: громко стонет, выгибается, чувствует, как по щекам почему-то катятся слезы. Антон кончает вслед за ним, притягивая к себе и обнимая крепко за плечи. 

— Я так в тебя влюблен, — Антон слышит чужой хриплый голос шепотом на ухо. — Ты не представляешь, насколько. — Арсений хлюпает носом и смеется как-то нервно. — Прости, чувства нахлынули, — Антон бережно с чужого (или уже не?) лица сцеловывает слезы, пытаясь через прикосновения выразить ответное «я тоже». 

— А я в тебе, кажется, по самые уши, — Антон шепчет в ответ и ласково чмокает в губы. 

— По самые лопоухие? — Арсений хихикает и с вешалки снимает полотенце, вытирая сначала Антона, а потом и себя. Шаст улыбается очаровательно. 

Входная дверь неожиданно скрипит и Арсений прячется в угол, оставляя на виду одного Антона. 

— Шаст, я, конечно, все понимаю, — у Позова голос расслабленный и не удивленный совершенно. — Но не могли бы вы, извините, потише трахаться? Тут дети в соседнем зале. 

Антон улыбается во все тридцать два и складывает руки друг к другу, как бы извиняясь. Арсений смеется и выглядывает из кабинки, встречаясь извиняющимся взглядом с Позовым. 

— Мы уже закончили. 

— Да я уж догадался, епта, — Дима разводит руками, но улыбается тоже. Арсений впервые чувствует себя таким счастливым и смеется уже в голос. Антон накручивает на бедра полотенце и на выходе пожимает Позову руку, говоря такое важное и простое «спасибо». 

Арсений обязательно скажет ему спасибо тоже — за то, что год назад Позов пригласил Арсения попробовать играть в сборной Иркутска. За то, что этот год стал во многом роковым и многому Арсения научил. 

А прежде всего подарил осознание, что любовь — штука такая же хрупкая, как мартовский лед Байкала, но в то же время всеобъемлющая и крепкая настолько, что невозможно ее обойти стороной или раздавить лезвием конька. Любовь дала Арсению силы. 

И сейчас, стоя на берегу Байкала и чувствуя, как Антон бережно обнимает со спины, притягивая к себе ближе и защищая от промозглого ветра, Арсений осознает, что лед действительно начинал таять — и на озере, и внутри. 

Две ледяных глыбы просто стали друг для друга ледоколами, готовыми с грохотом разбиться на кусочки, чтобы заново собрать себя. 

Вместо диалектики вновь наступала жизнь.