Под гул глупых навязчивых мыслей Арсений снова и снова со всей силы бьет по шайбе. Ему кажется, что завтра он проснется без рук — ну, или просто не будет их чувствовать.
В голове набатом стучит мысль о том, что пора бы повзрослеть, пора бы определить путь жизненный, о котором по телефону еженедельно талдычит отец, пора бы уже перестать влюбляться в первых встречных, пора бы уже жену, дерево и сына, о которых по телефону ежедневно напоминает мама.
«Ну ничего, — в который раз думает Арсений, — Ничего, скоро они поймут, что их сын — идиот, лишенный всякого жизненного пути и желания хоть что-то общее с женщинами иметь. Тогда всё наладится, может».
Арсений всегда был оптимистом.
Он вновь бьет по шайбе с такой силой, что она влетает в самодельные ворота и разбивает их. Камни и палки разлетаются по всему непрочному льду Байкала, и Арсений на мгновение думает о том, чтобы разреветься. Ну, как в старых добрых историях, когда из-за твоего состояния тебя доводит до слез даже упавшая связка ключей.
Но Арсений доводит только старушек до дома, помогая им с тяжелыми пакетами, и заодно доводит Антона — того самого первого встречного, который и не встречный вовсе.
«Хотя, — он опять погружается в мысли, — Если подумать, то каждый человек на нашем пути жизненном — лишь случайный встречный. — Парень опускается на поверхность льда, стягивая коньки и освобождая отмороженные ноги. Он чувствует что не может пошевелить пальцами и слышит треск Байкала. — Это он со мной разговаривает».
Арсений от этой мысли растягивает губы в улыбке, передумывает рыдать и делает последний глоток из опустевшей бутылки мартини. Лежа пить неудобно, но Арсения это мало заботит — ну и что, что спирт обжигает замерзшую кожу. Холод — дело вообще незначительное. Холод — это последнее, что волнует Арсения.
Даже до поясницы, скрытой под несколькими кофтами, доходит мороз, исходящий от льда. У Арсения все тело начинает словно скулить от холода — или парню так кажется в пьяном бреду. Лед продолжает трещать. Арсений вскользь думает о том, что совершенно завидует Байкалу — им все поголовно восхищаются, заботятся о сохранности и ничего от него не требуют. Людям достаточно видеть красоту и масштаб озера, пить кружками воду летом и снимать с дронов голубизну льда зимой.
Арсению так хочется, чтобы и от него перестали требовать невозможного. Чтобы людям просто хватало того, что он делает ежедневно. Того, как Арсений старается, как он впахивает, как красиво у него блестят глаза и как хорошо пахнут его новые духи.
Но Арсений — не Байкал. Не дорос, видимо.
Мысли безутешно летают в голове, и теперь Арсений даже не пытается их остановить. Он бы и дальше продолжал бесцельное блуждание по дорогам сознания, если бы не услышал треск от коньков где-то справа — этот звук, кажется, ни с чем не спутать. Он в Арсения заложен с мерзким свернувшимся молоком из столовой ледового дворца. С молоком матери в нем были заложены только неуверенность в себе и тревожность.
Арсений открывает глаза как раз в тот момент, когда неизвестный резко тормозит около лица парня — льдинки опять попадают прямо в чувствительные глаза. Как тогда.
— Ты чего разлегся? — знакомый человек со знакомыми синими потрепанными коньками опускается к Арсению.
— Понять не можешь? — Арсений улыбается опять. Тогда он не улыбался совершенно. Все изменилось. И шрамы на лице почти затянулись.
— Вставай, дурак, — Антон помогает подняться и хотя бы сесть. Потом натягивает холодные коньки на чужие ноги и пытается поднять тяжелое арсеньевское тело. Такие движения на льду совершать неудобно совершенно: ноги не слушаются, а Арсений вставать не планирует вовсе — лишь тянет Шастуна на себя. Антон падает на лед. Байкал продолжает трещать, не обращая никакого внимания на бытовые проблемы людей на поверхности.
— Дураки не играют в хоккей, — Антон лежит совсем рядом — их плечи соприкасаются — и смотрит на небо.
— Я ценю, что ты слушаешь Левана, но ты нахрен застудишь все свои почки и отморозишь твой талант. Поднимаемся, Арс, — но Арсений не слышит, кажется, ничего, кроме словосочетания «твой талант».
— Ты считаешь меня талантливым? — он не может найти чужие глаза, потому что Антон нарочно взгляд отводит, поднимаясь на лед и делая пару скользящих движений, чтобы забрать одинокую шайбу. — Я никуда не пойду, пока не дождусь ответа.
— Ты что, пьян? — Антона будто пронзает озарение и все встает на свои места, когда он видит пустую бутылку мартини на льду и чувствует терпкий запах алкоголя от Арсения. Он, кстати, совершенно своего состояния не стыдится — лишь опять улыбается и хрипло отвечает: «ну капельку выпил». — Арсений, как капелька превратилась в литровую бутылку?
— А я с нерпами делился! — Арсений все-таки поднимается со льда и отряхивает джины от снега. — Хватит меня осуждать!
— Да кто тебя осуждает, господи. Просто пойдем в тепло, молю.
— Ну если молишь…
— Арсений! У тебя только одно на уме? — Антон с недоверием смотрит на то, с какой легкостью Арсений разгоняется и скользит по льду — он, кажется, даже без сознания сможет кататься с идеальной техникой.
— А что ты тут делаешь вообще? — Арсений быстро обгоняет Антона и совсем не замечает, как под коньками опять раздается треск. — Ты веришь, что это так Байкал разговаривает? Я верю, — Антон Арсения быстро догоняет и цепляет того за запястье, «чтобы наверняка».
— Я верю, что дважды два — четыре. Во все остальное верю лишь смутно.
Ну. Арсений благодарен хотя бы за честность, которая сейчас кажется драгоценностью. «Ничего, — думает парень, пока концентрируется на ощущении теплой руки на своем запястье. — В нашем тандеме я буду отвечать за волшебство».
— Какой-то ты не романтичный, Антош, — Арсений избавляется от чужой руки и разгоняется, заходя на прыжок. Получается коряво и сбито, ноги на выходе дрожат, а лед, кажется, дает небольшую трещину, но Арсению достаточно выражения лица Антона — на нем разглядывается смесь беспокойства и восхищения. Пьяный мозг почему-то дорисовывает, что восхищение там превышает беспокойство. Очевидно.
— Ты меня до седых висков доведешь, Арсений, — Антон возвращает свою руку на прежнее место и тянет Арсения за собой, пытаясь поскорее доехать до берега.
— Так почему ты меня опять спас?
— Я живу на берегу, катался с Катериной, она отрабатывала тройные аксели, а потом увидел тебя — ну, точнее, твое депрессивное лежание на льду. Поехал.
— Как узнал, что это я? — Арсению от мысли, что Антон реально о нем заботится, становится бесконечно тепло — или это алкоголь делает жизнь теплее? Арсений предпочитает не думать.
— По коралловой куртке и моему шарфу, спизженному на прошлой тренировке.
Они наконец доезжают до берега. Арсений не чувствует ног, рук, глаз и губ. Арсений не чувствует ничего, кроме горячей чужой руки. Он помешан. Точно помешан.
— Мне домой надо. У меня там кот хочет есть. Машина стоит у набережной, — Арсений надевает на лезвия защиту и шагает по песку вслед за Антоном.
— Ты хочешь в таком состоянии садиться за руль? — Антон оборачивается, не сбавляя шаг, и недоверчиво осматривает Арсения с ног до лба. — Выпьем у меня чаю, отогреешь конечности, полежишь.
— А ты поможешь в отогревании конечностей? — Арсений считает секунды, когда на него накинутся с кулаками за все произнесенные — и еще не — слова. — Не бей меня, — он говорит это тихо, но Антон, как известно, слышит всё. Он оборачивается, и вместе с этим уголки его губ напряженно скатываются вниз. Глаза приобретают сероватый оттенок серьезности, и шутка повисает в воздухе, оставляя шлейф недосказанности и неловкости.
— Ты же знаешь, что я бы никогда такого не сделал, да? — Антон будто интуитивно поднимает вверх руки, выставляя вперед красные ладони — тоже замерз.
— Пойдем в дом, Антон. Это была тупая шутка. Я пьяный. Пойдем домой, — Арсений подходит к Антону вплотную и пытается развернуть его по направлению к коттеджу, который уже совсем близко, но он не двигается, а просто внимательно смотрит. Прямо в голубые глаза. Такие же, как лед Байкала за спиной.
— Ты же не боишься меня, да? Арсений, ты не настолько пьян, перестань. Просто ответь.
— Я не боюсь тебя. Я знаю, что ты никогда бы такого не сделал, — Арсений лбом облокачивается на чужое плечо, потому что не может выдержать войну взглядами. — Прости меня за уродские шутки-намеки. Ты всегда можешь послать меня нахуй.
— Арсений, на меня посмотри, — Антон кладет ладошки на чужие щеки и поднимает чужое лицо на один уровень со своим. — У тебя не уродские шутки. Ты охуеть как хорошо катаешься. Я не собираюсь слать тебя нахуй. Я никогда тебя не ударю. Усвоил? — антоновы глаза мечутся между глазами Арсения, пытаясь выбрать, видимо, самый привлекательный.
Арсений тянется вперед. У него почти получается. Антон уходит от прикосновения, разворачиваясь и опуская голову, а потом опять начинает тянуть Арсения на себя. У Арсения в голове кончается список возможных ситуаций, в которых он сможет Антона поцеловать.
Но Арсений настойчивый, и, кажется, немного все же дурак, которому никогда не объясняли, что в любой непонятной ситуации нужно говорить.
Арсений умеет в непонятных ситуациях только целоваться. Жаль, что до Антона это умение еще не дошло.
//
В коттедже они молчат до того момента, пока из спальни не выходит девочка лет четырнадцати. Она хромает на одну ногу и сутулится, интуитивно, видимо, прикрывая руками татуировки на предплечьях.
— Привет, — Арсений не узнает свой голос — хриплый и осипший. Он подходит к девочке ближе и протягивает руку. — Я Арсений. Мы с Антоном катаемся в одной команде.
— Катерина, — девочка пожимает протянутую руку и улыбается. В ее глазах Арсений слишком явно читает глаза Антона. Она смотрит так же открыто и доверчиво. И тоже сканирует Арсения с головы до ног.
— Извини, он рад бы с тобой поболтать, да только мальчишке поскорее нужно спать, — Антон выходит с кухни и перехватывает Арсения, который до сих пор не снял защиту с коньков, за талию, уводя в спальню и закрывая дверь. Катерина им в спину бросает что-то из серии «не очень-то и хотелось».
— Можно задать вопрос? — Арсений опускается на чужую двуспальную широкую кровать и начинает распутывать шнурки.
— Матери нет, отец работает в посольстве Вьетнама, Катерина подвернула ногу, когда каталась сегодня на озере, она кандидат в мастера спорта, мы отлично ладим и почти не деремся. Дом подарил отец. Все? — даже уплывающий куда-то арсеньевский мозг ощущает чужую пассивную агрессию, смешанную с раздражительностью и нежеланием на тему семьи разговаривать.
— Я, наверное, поеду, — Арсений встает с кровати и босиком идет к двери.
— Ладно, прости, я погорячился. Это слишком больная тема, о которой спрашивают на каждом интервью. Прости. Я, если что, не всегда такой колючий, — Антон отворачивается к окну, в котором виднеется блеск закатного солнца.
— Если есть возможность колючки сгладить, то ничего страшного, — Арсений поднимается с кровати и осторожно подходит к обладателю напряженной спины. — Дружеские объятия?
— Ты дурак, Арсений, — Антон обнимает первым, притягивая к себе и сжимая ледяную спину до хруста. Арсений носом утыкается в чужую шею — благо, по росту они подходят друг другу идеально — и шепчет свою, кажется, любимую фразу:
— Дураки ведь не играют в хоккей.
— Ты — одно большое исключение, — ему отвечают таким же шепотом.
У Арсения в голове слышится треск складывающегося пазла, а в желудке опять летают бабочки, черт бы их побрал.
— Почему ты не хочешь меня поцеловать? — Арсений отстраняется и перекладывает руки Антону с талии на плечи, пересекаясь взглядами. У Антона взгляд не кричит, как бывает обычно, а молчит. Прям молчит. Так же, как и сам Антон. Он пытается отстраниться, но Арсений — сильный и независимый, поэтому он удерживает Антона на месте, допытываясь, — Я не кусаюсь, если что.
— Потому что ты не в меня влюбился. Ты влюбился в того, кто просто был добр, помогал, спасал твою задницу из всяких передряг и заботился по мере возможности. Это не по-настоящему, — Антон прикрывает глаза и глубоко вдыхает. — Мне нужно покурить.
Арсений его отпускает, продолжая неподвижно стоять, уставившись на закатное солнце. Арсению опять кажется, что солнце, как и Байкал, знает гораздо больше, чем крошечные люди на крошечной Земле. Арсению бы хотелось, чтобы солнце ожило и выпило с ним чай, объяснило бы, кто, кому, куда и что. Как в том стихотворении Маяковского.
Но солнцу нет никакого дела до бытовых проблем крошечных людей, потому что оно светит столько веков, сколько Арсению тяжело представить. Солнце точно знает, что в конце люди обретают либо счастье, либо покой, а потому и не вмешивается в чужую жизнь. Арсению бы хотелось, чтобы такой позиции придерживалось не только солнце, но это всё — пустые мечты одного пустого мечтателя.
Арсений все-таки решает пойти за Антоном, потому что шило, черт бы и его побрал, не дает сидеть на одном месте.
В коттедже ожидаемо холодные полы, но, выходя на лоджию, Арсений еле удерживается от того, чтобы не закатить глаза от ощущения тепла под ногами. Полы с подогревом явно придумало божество, не меньше.
Антон сидит в углу большого кожаного дивана, поджав по-турецки ноги и завернувшись в одеяло по самые уши. Он курит электронку — Арсений на мгновение задумывается, что Антону электронки не подходят. Ему подходит чапман — горький и крепкий. Парень даже не поворачивает голову на скрип балконной двери, потому что точно знает, что в этом доме только одному человеку есть до него дело. На тумбочке около дивана стоят две кружки чая — ту, от которой продолжает валить пар, Антон протягивает Арсению.
На закате Антон выглядит еще притягательнее, и Арсений заворожено пялится, рассматривая розоватую кожу и солнце, отражающееся в глазах. Антон в ответ не смотрит, не зацикливаясь, видимо, на чужом внимании, а лишь поднимает руку с одеялом, приглашая в своеобразный кокон.
Арсений ничего не говорит, — хотя во рту буквально роятся фразы по типу «не боишься, что буду приставать?» — а просто опускается рядом и на мгновение прикрывает глаза, чувствуя, как Антон опускает на его плечо одеяло, укутывая, а рукой обнимает и притягивает к себе ближе.
— На сколько процентов ты способен по-нормальному поговорить? — Антон шепчет, поворачивая голову к Арсению и почти касаясь губами чужой щеки.
— Я в норме, — Арсений отвечает таким же шепотом и придвигается еще ближе, бедра складывая на чужие ноги. Парень перенимает чужую электронку и делает несколько затяжек. — Такая же сладкая, как я, — мозг, видимо, опять Арсения не слушается и вкидывает дурацкие шутки.
— То есть никаких разговоров, да? — Антон выдыхает, но улыбается — Арсений зачарованно скользит взглядом по чужим губам.
— Ты же не говоришь мне ничего весомого. Я почти ничего о тебе не знаю. Но, кажется, ты правда мне нравишься, Шаст. Из-за заботы и внимания, конечно, тоже, но между нами же есть что-то еще. Я чувствую, — Арсений виском упирается в обивку дивана и фокусирует взгляд на чужом лице — Антон тоже смотрит как-то открыто и осознанно.
— Мне сложно в чувства, Арс. Я могу только бегать на хоккейной коробке и орать на сокомандников из-за их глупой стратегии. И тебя защищать могу. Мне хочется, Арс.
Арсений не понимает, чего именно хочется Антону, а еще впервые задумывается вскользь о синдроме спасателя, находя слишком много характерных черт спасателя в человеке напротив.
— Тебе хочется только защищать и оберегать? — из Арсения выветривается весь алкоголь вмиг, когда он понимает, что разговор-то начинает напоминать серьезный.
— Я знаю, на что ты намекаешь, Арс, — Антон молчит следующие пять минут: только курит и смотрит на то, как солнце скатывается за горизонт. — Я не хочу об этом, ладно? Здесь нужно копаться в детстве и в травмах, а я не хочу. Такой закат красивый, да и ты, если честно, ничего, — он делает пару глотков чая и возвращает руку обратно — туда, где ей самое место, — на плечо Арсению.
— Ты тоже ничего, — Арсений легко улыбается, будто соглашаясь, что они обязательно однажды поговорят о прошлом и, возможно, о настоящем. Арсений не хочет заставлять, не хочет ковырять зажившие раны, не хочет лезть в душу. Он слишком хорошо знает, что раскопки души делают только больнее.
Арсений не хочет, чтобы Антону было больно.
— Ты хочешь остаться?
Арсений только кивает и кончиками пальцев проходится по чужим щекам, дотрагиваясь до прикрытых глаз, приоткрытых губ, нахмуренных бровей. Арсений через легкие касания словно рассматривает Антона и двигается к нему чуть ближе. Шаст дышит еле слышно и не открывает глаз. Арсений не хочет делать первый шаг. Арсений боится его сделать.
Он целует сначала кончик чужого носа, потом целует подбородок, уголки губ, щеки, лоб. Касается губами лба и погружает пальцы в кудри. Одеяло ожидаемо падает с плеч, но такая мелочь никого, кажется, не волнует, потому что Антон на ощупь перемещает руки на выделяющиеся ключицы и опять прерывисто выдыхает. Арсений отстраняется и прищуривается, рассматривая антоново лицо. Арсений вообще любит рассматривать красоту. Хобби такое.
— Катерина спит на диване, но она может поспать со мной, если хочешь, — Антон наконец открывает глаза и произошедшее никак не комментирует.
— Как думаешь, где я хочу спать? — Арсений приподнимает брови и выразительно смотрит на Антона, различая его совершенно поплывший взгляд.
— Как скажешь, Арс, — Антон улыбается и будто случайно целует кончик носа теперь уже Арсения.
На лоджии повисает единственное слово, из-за которого лед неизбежно начинает плавиться, — «нежность».
Байкал перестает трещать.