Старайся беречься драк,

А сцепишься — берись за дело так,

Чтоб береглись другие.

Уильям Шекспир

Аллах называет первые годы материнства «уахн аля уахн»: изнеможение за изнеможением⁽¹⁾. В уходе за Ахметом «уахн аля уахн», равно как и хлопоты о нем, был честно разделен Харуном и Ярен поровну. Но, несмотря на это и даже на то, что бабушка с дедушкой практически не отходили от Ахмета, уделяя ему всякую свободную минутку, неукротимый лисенок ушатал их дружную команду в первую же неделю.

Не успели с сына сойти остатки красных высыпаний, как получите распустившуюся в ее естественной красе желтушку⁽²⁾. Да твою ж мать. Лучше бы сирийская пустыня зацвела, чем это многообразие явлений, превращающее кожу Ахмета в осенний пейзаж. Мамочка Хандан напомнила, что они безвредны и бывают у всех детей. И Харун с женой знали это из рекомендаций доктора и что не надо бросаться сломя голову в клинику, когда сын слегка убавит в весе, он доберет его позже. И тем не менее мысли назойливо крутились вокруг самочувствия Ахмета и случаев, когда из безобидных такие перемены в малышах становятся опасными.

В довершение ко всем беспокойствам они выяснили, что их лисенок ручной. Заснуть на руках — в два счета, и качать не нужно. Проводить на них целый день — за милую душу. Долго не брали на руки и оставили одного в спальне дольше получаса — ну все, самое время сделать это проблемой для семьи. Феноменально, но иногда Харун и Ярен даже заговаривали громче, чтобы Ахмет, кряхтя что-то в кроватке, слышал, что они никуда не ушли, и не разразился обиженным плачем. Голоса он любил. А когда их было много и семейство Шадоглу увлеченно обсуждало какой-то вопрос, любил вдвойне.

— По-моему, жизнь моя, Ахмет родился с чувством, что его жестоко предали, и не доверяет нам, — сказал Харун, держа сына.

Он ходил взад и вперед по комнате, но Ахмет, против обыкновения, ни в какую не хотел укладываться спать. С недосыпа Харун завалился бы в постель сразу после завтрака, вместе с женой и сыном. От работы он устроил себе отпуск, разобрав большинство дел к рождению Ахмета, но отдыхать пока не судьба: нужно было заехать в фирму Шадоглу и затем к матери.

Дело с частью ее долгов было улажено — до рождения Ахмета Харун выставил на продажу особняк и начал предпродажную подготовку компании. Дом на этой неделе купили. Пришлось задействовать старые знакомства, и некий богач из западного региона откликнулся на сделку по средней цене со скромным запасом на торг. Харун рассчитался под ноль с официальными кредиторами матери, не такими жадными, как клан Эстеля. А из остатка он перевел обещанную сумму Сардару за отлично выполненную работу с кражей денег.

Но этим их сотрудничество с курдами не исчерпывалось, так как Харун доплатил им сверху с продажи машины и украшений матери за защиту Шадоглу и Асланбеев. Это вознаграждение помогло Сардару укрепить семейные связи и привлечь к их опасной миссии клан Назлы-ханым. И вот оно — дыхание скрытых от чужого взора покровителей за их спинами, на которых Ярен надеялась еще в день годовщины, на свадьбе Сардара. С матерью Харуна, если хочешь прекратить ссору по-мирному, будь настороже. Сперва надень доспехи и наточи саблю.

— Только посмотри, как он прожигает нас недоверчивым взглядом, — улыбаясь, Харун продолжал кружить по спальне. — Ты на десять минут отлучаешься, а он кричит так, словно его бросили навечно. Когда у него успело появиться подозрение к миру?

Тем временем Ярен меняла постельное в кроватке Ахмета. Она заправила ее и попросила Харуна придвинуть плотнее к их кровати, чтобы закрыть образовавшуюся щель. В кроватке, приставленной к ним с одной снятой перегородкой, сын лежал спокойнее и засыпал легче. Родители не исчезали из поля его видимости, он мог, засыпая, рассматривать их силуэты, а взамен ночника горела круглая мозаичная лампа, которая отбрасывала на стены тусклый сине-зеленый орнамент из цветов и узоров.

— Он очень привык к нам и больше не хочет, чтобы мы завтракали без него, — в притворном сокрушении ответила Ярен, не скрывая хвостик слабой улыбки. — Ахмет пока не готов к одиночеству. Придется, не знаю... есть в спальне, или, может, брать его с собой в столовую? Но это неудобно.

— Или перекусывать по-очереди. Тот, кто написал, что младенцы спят по двадцать часов в сутки, кажется, никогда не видел живых детей. Двадцать часов в сутки они следят, чтобы мама с папой никуда не сбежали, а остальные четыре — ругаются с ними.

— Ты ругаешься с нами, правда, лисенок?

Жена взяла сына за ножки и, дурачась, проделала с ними упражнение, похожее на велосипед:

— Ты — прикольный малый! Общительный.

Ахмет радостно заголосил и брыкнул ее, счастливый по самое не могу от того, что с ним беседовали. Затем с озабоченным видом Ярен приложила ладонь к сыну, сравнивая его желтоватый оттенок кожи со своим. Они так сделали уже дважды за утро, но чуда не случилось.

— Иншаллах, это скоро пройдет. А если нет? Сегодня Ахмет очень беспокойный.

— Ладно, любимая, не накручивай себя. Я перестаю об этом думать — продолжаешь ты, и мы без конца бередим друг друга. Еще понаблюдаем за Ахметом и, если что, поедем в клинику.

В самом деле желтушка сына смотрелась пугающе и непривычно, а белые простыни углубляли жуткий контраст. И все же Харун старался проявлять хладнокровие, следуя принципу, что не стоит переходить мосты, пока до них не доберешься.

— Как представишь, что нам за него всю жизнь переживать, просто не верится, — волнительно вырвалось у Ярен. — Харун...

— Да?

Ярен перевязала потуже пышный хвост, заполняя тем возникшую паузу. Ей было сложно ухватиться за слова и заговорить, точно они обжигали ее и она предвидела, что навредят и Харуну.

— Ты не рассказывал матери об Ахмете?

Но, кроме усталого безразличия, он ничего не почувствовал.

— Не рассказывал.

— А хотел бы? — спросила жена, заметно пересилив в себе тревогу. — Я против, чтобы она видела Ахмета, даже на фото она его не увидит! Но... Если для тебя это важно... В смысле, если ты винишь себя, будто не почтителен с ней и скрываешь сына, облегчи совесть. Позвони ей. Пусть она потом не досаждает тебе упреками. Я-то понимаю, что, как порядочный сын, ты примешь их близко к сердцу...

— Нет, мне хотелось бы реже переживать за Ахмета, — с мягкой иронией отозвался Харун. — У нас и так насыщенный график стрессов, изнеможение за изнеможением. Чем меньше Фюсун Асланбей знает о сыне, тем крепче наш сон.

Взять хоть нынешнюю ночь. Харун без всякого повода вскочил проверить лисенка: животик поднимался — Ахмет дышал.

— Как пожелает твоя душа, — Ярен провела по его волосам, уложив их на свой лад. — Главное, чтобы эта ведьма не навредила ни тебе, ни сыну.

— Ну что, прикольный малый, будешь засыпать? — тихо спросил Харун, увидев, что у лисенка, наконец, смыкались глазки. Болтовня усыпила его. — Ложе твое готово.

Но как бы не так. Юный Бакырджиоглу был щедрым спонсором медных тазов, коими быстро и качественно накрывал их идеи. Пригретый у груди, он резко проснулся в кроватке и истошно завопил, точно от страшной боли, взахлеб, краснея и кашляя, как до этого не плакал.

Харун навис над кроваткой, выясняя, что не так, а Ярен почти было облила их общий ужас и сына закипающими внутри слезами:

— Нет, с ним явно что-то случилось! Ему становится хуже, еще вчера он таким не был. Так и знала, что эта желтушка не к добру!

Но она смогла облегченно выдохнуть, после того как Харун поднял Ахмета и вновь уложил к себе на предплечье, а тот перестал плакать. Лишь пинался и сердито посапывал с насупленной мордашкой, как будто объясняя им в тысячный раз, что к новому расставанию и одиночеству он совсем-совсем, абсолютно не готов.

— Какой требовательный молодой человек, однако! — вырвался у Харуна сердечный хриплый смешок. — С пеленок понимает, что нужно держать родителей в строгости и не давать им послаблений. Мы такими не были, да, женушка? — ласково журил он Ахмета.

— Конечно не были, — подошедшая Ярен переняла игру в двух плохих полицейских. — Мы при взрослых пикнуть боялись! — она немножко ущипнула сына за жопку, отчего он защитил свою драгоценность неуклюжим пинком. — А лисенок дерется. Аллах, Аллах, ни стыда, ни совести.

— Что у вас происходит? — в открывшуюся дверь, постучав, прошел Джихан-бей. — Крики Ахмета на втором этаже слышны. Что вы делаете?

— Мы проводим воспитательную беседу, — пояснила Ярен. Шутейный нагоняй сыну добавил ей хорошего настроения.

— Ахмет балуется, папа, и не хочет лежать в кроватке.

— Что? Тебя обижают, мой хороший? С ума сошли! Ну-ну, не бойся, я тут.

Без дальних слов папочка Джихан укоризненно цыкнул на Харуна с женой, забрал Ахмета и зашептал ему какие-то утешительные глупости, которые теперь постоянно затевались между дедом и внуком против родителей.

— Ничего они не понимают, непутевые эти, да? Хорошо, я с тобой посижу. Погуляем во дворе, сходим до бабушки и тети Хюмы. Пойдем, внучок, пойдем...

Неспешным шагом Джихан-бей побрел к террасе, заговорщицки склонившись над Ахметом. Ради внука он снова не поехал в офис.

— Хайрет, ты это видел? Мой отец отругал нас за то, что наш сын капризничал. Где справедливость, Харун?

В стенах не того дома милая женушка задала столь насущный вопрос. Впрочем, вывод, в котором не было ни капли возмущения, а звучала живейшая радость Харуна, напрашивался вполне понятный:

— Как сказала дорогая мамочка Хандан, дети детей любимее и слаще, жизнь моя. Им позволено все. Как тут соревноваться с маленьким сладушком, когда для своих семей мы горше полыни? Да вот о горечи... Мне все же пора в компанию. Сделаю то, что у меня получается лучше всего: волью бочку дегтя в сладкие иллюзии матери.

— Береги себя! И держи меня в курсе, — Ярен подставила щеку для прощального поцелуя.

Со второй чашки кофе день пошел бодрее. Харуна перестало клонить в сон, и, покуда Фырат неотступно держался кредо «умрет, если поторопится», они с Азатом ожидали его в кабинете, окунувшись в работу с бумагами и дальнейшие планы по отлову асланбейской львицы. Шурил желал знать, изменились ли они с продажи особняка в Урфе и, если да, то насколько.

Харуну утаивать было нечего: вместе с немилым, но родным домом он надумал продать ресторан — часть своего бизнеса в Америке. Вырученные средства пойдут в счет компенсации Фырату, который весь год оплачивал долги матери. Пришла пора рассчитаться, покончив с ее произволом у Асланбеев.

— Компания матери терпит убытки. Она оценена невысоко, и продать ее выгодно вряд ли удастся. Если отдать Эстелю, это покроет оставшийся долг, но вот Фырат... Выходит, теперь мать должна ему, а у нее имущества больше нет. Платить буду я, — поделился откровенно хреновой ситуацией Харун.

— На такой случай у нас припасена запись с показаниями Фюсун.

Харун в недоумении приподнял брови. Он догадывался, к чему клонил Азат, однако не считал это здравой идеей.

— Если верить им, — произнес Азат, сцепив пальцы рук, на которых осмотрительно не носил обручальное кольцо после росписи, — Фырат сядет на пожизненно. Предъявим ему запись, пригрозим судом. Он ничего не потребует от тебя. Пусть скажет спасибо, что за пособничество преступникам Аллах взял с него деньгами, а не свободой или жизнью.

Нет уж, твердо решил Харун, так не пойдет. Поверх материнского грабежа не хватало ему расписаться в личной низости. Убыток кузену он не нанесет, а ресторан не чистая совесть — дело наживное.

— Не будем размениваться на мелочи. У нас другая цель, по сравнению с которой ресторан — малая жертва, — отклонил его идею Харун.

— А если выплачивать частями, не теряя ресторан? Не думаю, что Фырат надеется на компенсацию, он даже не знает, что ты хочешь возместить ему ущерб. Ты в праве ставить такие условия, какие удобны тебе.

Харун невольно улыбнулся на это словно на забавную выдумку:

— Да ни за что! Мать почти опустошила счета Асланбеев. Пока я частями наполню их, уйдет не один год. За это время Фырат научится диктовать условия или опять во что-нибудь вляпается, как с Эстелем. Я ему не доверяю. Проще сразу избавиться от этого балласта.

Наконец Харун был настроен реалистично и не испытывал столь несокрушимую уверенность в будущем. Сейчас ресторан пользовался спросом, на пике доходности его можно было дорого продать. Что будет с ними через год-два, Аллах ведает. Бизнес может упасть в цене, как компания матери, и это не всегда зависело от усилий Харуна. А из прогнозов, которые он строил, самым достоверным был всего один: собрать еще несколько миллионов на откуп кузену, как те двадцать в доле Шадоглу, в ближайшие годы не получится.

Была и другая загвоздка, подогревшая в Азате нетерпеливое любопытство доктора Ватсона:

— У нас назревает проблема посерьезней ресторана.

— Ты о старейшинах Эстеля? Ими займется полиция, улик на записи предостаточно.

— Боюсь, не совсем, — обломал Харун его мечты.

Видя, как померк взгляд Азата, как до побелевших костяшек сжались на четках его руки, Харун мог поклясться, что в эту минуту вынуждал утопающего расстаться со спасательным плотом и следом за собой тянуть на дно любимую семью.

— Что это значит? — потрясенным голосом спросил Азат и накренился вперед. — Твоя мать сдала главарей банды! Почему мы не засадим их? Мы обещали деду Насуху, что освободимся от их крыши!

— И вы освободитесь, отчаиваться рано. Запись с показаниями уже полдела. Послушай, Азат, человек, главный из старейшин, про которого говорила мать, отбрасывает на Мидьят слишком уж массивную тень. Он тоже родом отсюда. У него есть связи, многие в Урфе, что делает его не просто бандитом деревенского масштаба, а авторитетной фигурой в преступном мире. Во всяком случае таким я помню его пятнадцать лет назад. Я не думал, что однажды опять услышу его имя, но наличие господина Юханны в пищевой цепочке долгов все объясняет.

Харун помассировал переносицу и веки, стирая с них осевший налет сна. Действие кофе постепенно кончалось, и обед давно минул, а Фырат не думал идти.

На телефон пришло сообщение от Ярен с фото. Годовалая тетя Хюма мастерски уложила на сон Ахмета и папочку Джихана, которые, наобщавшись, развалились с ней в кровати.

«Хорошо быть дедом!» — написал женушке Харун, мысленно позавидовав тестю, и кратко сообщил о новостях в фирме.

— Пятнадцать лет назад... — думал вслух Азат. — Мы даже имени Юханны не знали, к деду приезжали его доверенные люди. Откуда ты его знаешь?

— Это типично для сына мафиози, — не в тон тревожной обстановки, с оживлением сказал Харун. — Благодаря матери у меня полно знакомых на кладбище и в тюрьме. Юханна работал на нее и бывал у нас дома. Будучи ее цепным псом, он представлял опасность, а без ошейника, когда он стал Цербером с несколькими головами, я не могу засадить его, не зная последствий. Если на нас за это ополчится Восточная Анатолия, то разумнее Юханну вообще не трогать.

— У этого типа может и не быть уязвимых мест. Что тогда делать?

— Поэтому нужно сначала встретиться с ним. Вероятно, мы договоримся. Юханна обожает деньги, а что предложить ему, чтобы он отстал от Шадоглу, я постараюсь придумать.

Будь в офисе Насух-бей, он бы давил психа, услышав о новом противнике, а шурин держался молодцом. Порядком злился на Харуна, теряясь из-за неизвестности, но не давал выхода эмоциям.

— Твоя мать не говорила старейшинам, что мы обещали ей долю в фирме? — уточнил Азат.

— Конечно, сказала, за ней не заржавеет, ведь ей нужен козырь. В данный момент ей выгодно делать вид, что она верит нам, и проворачивать интриги у нас за спиной. Будь не так, за нами бы не шпионили люди Эстеля, — хладнокровно произнес Харун, вызвав у Азата подъем чувств.

— У отеля? Те двое? И я их видел! Если так, то Юханне тоже не терпится встретиться с нами?

— Наверное. Устроим с ним свидание... О, неужели наш король лев идет, — подавил Харун усмешку, заслышав в коридоре шаги Фырата. — Не смотри так, с этим душнилой юмор — мой единственный воздух.

В кабинет пожаловал кузен:

— Мерхаба.

— Мерхаба, братец, что так рано? Луна даже не выглянула, а ты тут. Спешишь куда-то? — картинно изумился Харун.

И не просто спешил. Он из кожи вон лез, чтобы проскользнуть между владычицей Асланбеев и Эстелем, как между Сциллой и Харибдой, да так и не вписался. Запись с показаниями матери живописала его муки в подробностях, правда, выставляя их как преступления.

Фырат, похудевший, бескровный, выпитый матерью досуха, волоча за собой груз бедствий, навешанных ею, приземлился в кресло председателя. Пошерудил листки с папками, лежавшие перед ним, и плеснул чуть яда:

— Твое вечно хорошее настроение, Харун-бей, заставляет подозревать, что я имею дело с неизлечимым психом.

— Так есть повод сойти с ума от радости. Видишь ли, Фырат, Аллах создал брата брату, но кошельки им дал отдельные⁽³⁾. Каждый спущенный тобой на тетушку Фюсун доллар — причина порадоваться, что это произошло не с моим кошельком. Но не волнуйся, будет и тебе праздник, ни бедным, ни бледным не останешься.

— Какой еще праздник? Что ты несешь! Вы позвали меня ссориться?

— Мы к этому вернемся, — обещал Харун. — А пока, — извлек он диктофон, — тебе предстоит еще немного побледнеть и, к сожалению, обеднеть. У тебя огромные неприятности.

— Хватит юлить! Что такое?..

Нимало не мешкая, Харун включил запись с признанием матери, отмотав на минуты о соучастии кузена в ее интригах. Когда Харун объявил матери, что попробует спасти Фырата от суда, он так и знал, что она нарочно оклеветает его. Споткнулась сама и подельнику лихо ногу подставила.

— Это ложь! — яростно воскликнул Фырат. Клевета подъела в нем крохи спокойствия, он с шумом вскочил из-за стола. — Этого не было! Это... Откуда это у вас?

— Фырат-бей, — посмотрел на него Азат категоричным, резким взглядом, — ты не знал, что мы поймали Фюсун в ловушку? Надо думать, ты так же не в курсе, каким образом она вернула деньги, которые у вас похитили?

Кузен облизнул пересохшие губы, а глаза, бессильно злые, конфузливо забегали по кабинету. Он дернул рукой, которой уперся в высокую спинку кресла, а другой опять поворошил рабочие бумаги.

— Давай подскажу, братец, — вмешался Харун, посмеявшись над до зубовного скрежета знакомой ситуацией. — Тетушка Фюсун наверняка сказала, чтобы ты не лез, куда не просят, и знал свое место.

— Замолчи! Показания — ложь! — повторил Фырат. — Я не убийца. Я и пальцем не тронул ту девушку и узнал о ее смерти, когда в офис приехала полиция. И я не работаю на Эстель... Это подлая ложь!

— Нам бы хотелось поверить тебе, Фырат-бей. Но тогда мы должны знать, как было на самом деле. Если откроешь нам правду, на первый раз отделаешься испугом. На тебя не заведут дело, мы поможем.

Фырат уперся ладонями в столешницу и поочередно направлял потемневшие глаза на Харуна, на Азата и на дверь кабинета. За считанные секунды кузен поправил съехавшую с головы корону Асланбеев и решил обороняться от них во что бы то ни стало.

— Правду? Я не вчера родился, Азат-бей. За такую доброту нужно дорого платить. Я хорошо знаю вашу семью! Даже слушать не стану, что вы потребуете взамен. Я найму адвоката. Вы ничего не докажете!

— И ты проиграешь, — непреклонно заявил Харун.

— Я не отступлюсь.

Харун угостил Фырата доброжелательно-ироничной улыбкой, что всегда была у него наготове для таких гордых упрямцев.

А упрямец опомнился и перестал спорить. Казалось, Харун читал в его лице мысли, которые внезапно наполнили его и своей тяжестью вынудили опуститься обратно в кресло. Свидетелей у Фырата нет — если только жена, а для следствия это лицо заинтересованное. Документы подтвердят, что он оплачивал долги матери. Они — улика косвенная и помогать материально тетушке Фюсун не запрещено, но вот вкупе с ее признанием... Фырат однозначно в заднице. Позор его фамилии.

— Вот договор, который нужно подписать, — поняв, что Фырат готов их выслушать, Азат подал ему документ. — Ты продашь человеку, указанному в нем, пятнадцать процентов акций. Такова цена твоей свободы и чести.

Не вникая в содержание, Фырат проглядел листки и несколько подавленно спросил:

— Что еще за Сардар? Кто это?..

— Сардар-бей представляет крупный клан, который будет защищать тебя и Шадоглу от бандитов, — сказал Харун. — Этот род находится в упадке, он обеднел. Если обеспечишь его заработком в фирме, он сможет добросовестно исполнять свои обязанности.

— Это не семья Насух-бея?

— Да, не чужие люди.

— Значит, они будут за Шадоглу, а не за меня.

— Они будут охранять всех. А тебя больше устроило бы, если бы акции оттяпала моя мать?

— Шадоглу тебе не враги, — предупредил Азат. — И все-таки нас беспокоит, что за тобой половина компании, которой ты мог лишиться из-за Фюсун. Что такое половина компании, оказавшаяся не в тех руках, под контролем мерзавцев Эстеля? Это провал, Фырат-бей! Мы обезопасим бизнес, если тебе будет принадлежать тридцать пять процентов, а не половина. Извини, твои действия говорят о том, что ты — слабое звено.

— Обрати внимание, Фырат, переверни страницу, здесь... Ты продаешь акции за сумму, равную выплаченному тобой долгу. Деньги, потраченные на мою мать, я верну тебе.

Прости-прощай, рентабельный ресторан. Харун приобретал на него Сардару долю в совете. Не одному Фырату надлежало благодарить Всевышнего за то, что взял с него богатствами, а не кровью. И кому бы брань на язык просилась, а Харуну — юмор висельника:

— Но, если ты возражаешь, братец, помни: у тебя всегда есть возможность уйти красиво, как Маурицио Гуччи⁽⁴⁾, заказанным своей родней. Спойлер — тетушкой Фюсун.

Злость и очаяние Фырата сменило вялое горделивое равнодушие, с которым он, помедлив, подобрал шариковую ручку и по диагонали прочел договор. Покрутил ручку в пальцах, обвел взглядом Харуна и Азата.

— Спрашиваете, как было на самом деле? Приехали как-то агенты Эстеля. Поставили более жесткие условия платы за крышу и обещали мою семью со скалы сбросить, если не заплачу. Я — новый наследник, сын служанки, никак не заявивший о себе, поэтому они не считались со мной. Позже о моем положении узнала госпожа Фюсун и была рада посодействовать.

— Выступила посредником на переговорах с кланом, соврала, что у нее есть рычаги давления на него, и те сразу забрали свои угрозы назад?

Не опровергая версию Харуна, Фырат резко подобрался в кресле и зашевелился как на иголках.

— А чтобы сгладить конфликт, мать будто бы устроила вам взаимовыгодную сделку: предложила тебе выкупить у Эстеля заброшенные дома. И бонусом подкинула удачную идею, как при помощи покупок расширить бизнес. Тебе ее совет пришелся по душе — на вид никакой подставы, и на бумагах все чисто. Не может же тетушка обманывать, зачем ей, верно? Она тебя от полета со скалы спасла и примирила с кланом. За оказанную услугу ты закрывал ее долг в Урфе. Официальный.

— В записи говорилось не совсем так. Откуда тебе известно?

Старый трюк госпожи Аджены с новацией от матери. Но Фырату Харун сказал:

— Интуиция. И так как она не подводит меня, я продолжу. Ты расплачивался с кланом частями, наличными, но дома и земли, что тебе посулили, не получил, ведь сделка была фальшивая. Со временем ты начал подозревать это, но пожаловаться в полицию не можешь. Иначе убийство той девушки, которую видела Ярен, повесят на тебя. Есть липовые улики, подкупленные свидетели, да и мотив сообразить не так трудно. Тебя облапошили, Фырат. Ты не покупал недвижимость, а оплачивал долг моей матери Эстелю. Их было два, как ты понимаешь: в Урфе и в Мидьяте.

— Ты не ошибся, — после утомительно долгого молчания сцедил кузен, бледный и оглушенный событиями прошлого, словно они с новой силой подхватили его своим буйным вихрем. — Твоя мать — Иблис, а ты, Харун-бей, трава, что скрывает змею. Вам воздастся Всевышним. Берите, за чем явились. Но не забывай: если по твоей вине пострадает моя семья, я позабочусь о вашей с Ним встрече.

Броским росчерком он нанес на документ свою подпись, словно отсекая ею от себя немалую долю в компании.

— Вы называете меня слабым звеном... А что бы делали вы на моем месте, Азат-бей?

— Уже сделали, — ответил за шурина Харун и забрал у Фырата документ, пропустив разыгранную им драму мимо ушей. Сам бы не убился, пока мстить будет, и то хорошо. — Я пришлю тебе номер Сардара, сохрани его. Будь внимательнее, за нами следят старейшины. Как только возникнет какая опасность, ты тут же сообщаешь Сардару и нам. Его команда будет рядом и защитит вас.

Во взгляде Фырата проблеснул тусклый огонек признательности, но распрощался он с ними предельно холодно, насколько позволило львиное достоинство:

— Спасибо за сотрудничество.

К Матильде своей Манукян⁽⁵⁾, то бишь к матери, Харун заскочил до наступления сумерек. Он не собирался задерживаться у Асланбеев и торопился домой. Ярен очень ждала помощи с сыном, которого вечером надо купать. И свое обещание приезжать пораньше, до темноты, Харун держал на совесть. Кроме того домашний очаг Шадоглу разгорелся, почти как в старые дни, ожесточенным огнем конфликта, и пострадавшая женушка стала нуждаться еще и в верном союзнике.

Она повздорила с мамочкой Хандан из-за обычая тузлама, который не разрешала проводить с Ахметом, пока не сойдет желтушка. Не то потом угадай, что дало осложнение на самочувствие сына: его криз или так называемая ядреная засолка из соли, меда и розовой воды, втертая ему в кожу⁽⁶⁾. Ярен не забыла, как невезучесть мамочки Хандан превращала безвредные ритуалы и суеверия в сомнительные и чреватые опасностями квесты.

Харун в онный раз переоткрывал для себя Турцию, так как не все народные обычаи хорошо отложились в памяти. Связанные с детьми были ему в диковинку. Он написал Ярен, что вернется самое большое через час, а до тех пор никаким ритуалам Ахмета не подвергать даже под страхом айипа⁽⁷⁾.

Когда Харун подъехал к логову львов, теща не без усилий Ярен таки возымела благую мысль — как это часто бывает, против воли — что мед и розовая вода аллергичны и правильнее оставить внука в покое.

«Машаллах. Держитесь, cmn, я скоро буду» — отписался Харун на сообщение жены и заглушил двигатель машины.

На экране телефона выплыло:

«Tmm, мы пока погуляем с лисенком во дворе. Ss»⁽⁸⁾.

Охранник открыл Харуну входные ворота и впустил внутрь. Его Матильда Манукян узурпировала обеденный стол на террасе, за которым, по-мужски закинув ногу на ногу, допивала бокал вина и подстерегала Харуна. Ее свободная поза и ледяное лицо выражали снисходительное надменное довольство происходящим. К креслу, подобно рапире, была прислонена трость.

Мать знала, что он приедет, и приказала подать к столу праздничные блюда. Харун отметил их в последнюю очередь, потому что взор его резко приковал брючный блистательно белый костюм, несомненно, надетый матерью по тому же случаю. От ее вида на Харуна тут же нахлынула смутная тревога, которая раскинулась между ними непреодолимым гнетущим препятствием. Он остановился у противоположного края стола.

— Скверно выглядишь, сынок, — злорадно отметила мать.

Это он еще солнцезащитные очки не снял, которые прятали круги панды под глазами. Потом снял и, не дожидаясь приглашения, отодвинул кресло и сел.

— Семейная жизнь не идет тебе на пользу. Жена, как вижу, совсем измотала, сбросив на тебя обязанности с сыном? Понимаю, Харун... Такой девице и ее сумасбродным родичам даже на минуту опасно оставлять ребенка. Я же предупреждала.

В выражениях Фюсун-ханым вообще не стеснялась, и Харун не стал — внаглую развалился в кресле, подставив кулак под подбородок, как отец. Мать возмущало, когда Харун копировал его, в основном неосознанно, и допускал в ее присутствии вальяжные жесты.

— Сын? А почему не дочка? — загородился он нахальной ухмылкой.

— Ну что ты, Харун, — она чуть сильнее сдавила бокал и отвечала голосом вполне искренним, — в Мидьяте на каждом углу кричат, что у Насуха два правнука. Особая честь, видишь ли. Невозможно пропустить эту новость.

Да, рано или поздно об этом заговорили бы, как о свадьбе у сарая. Харун с Ярен вылезли из той грязищи на людской свет, заявившись в отель, где он жил, и тем подвели себя и Шадоглу под пересуды соседей.

— А назвали Эрханом? Только не говори, что иначе, не поверю! Конечно Эрханом, это очевидно, — усмехнулась мать, сделав глоток вина, а Харуну показалось, что это был не первый бокал. — Присоединяйся к столу, сынок, давай. Давай отпразднуем рождение моего внука, Машаллах! На кого он похож? Ты же сделал тест ДНК?

— Тяжело живется у вас в Мидьяте, — перебил он мать, стараясь увернуться от разговора об Ахмете и перейти к тому, ради чего приехал. — Разок кашлянешь, а в городе тебе уже диагноз ставят. Сейчас обсуждают Насух-бея, а завтра до твоих земляков дойдет слух, что ты избавилась от дома и драгоценностей, чтобы погасить долги. Ты станешь героиней сенсационных разоблачений, мама. «Фюсун Асланбей сбежала из Мидьята, обворовав невестку, а вернулась обворованная бандитами». Как говорится, не рой другому яму — сам в нее попадешь.

Харун глядел на мать прямо и сидел к ней полубоком в той же непринужденной позе. За то, что он с насмешкой прошелся насчет ее финансового краха, алмазы материнских глаз льдисто и устрашающе заблестели, отражая вечернее солнце и неразгаданные им пока, скользкие мысли.

— Вот договор продажи дома и выписки о закрытых долгах. Изучишь на досуге.

Он положил на стол папку. Мать к ней не притронулась, слушая дальше и небрежно поигрывая бокалом.

— И еще кое-что. Я нанял охрану. Ты под защитой Сардар-бея и его людей. Можешь убедиться — в документах расписка. Если захочешь куда-то отлучиться из особняка, сначала позвонишь мне, я попрошу Мусу отвезти тебя и приглядеть за тобой.

— Сказал, что меня будут охранять, а за мой же счет приставил конвой? — усмешка матери стала желчной.

Теперь ей без спроса никуда не выехать, она под надзором, как в юности был он, а преданные ей охранники были уволены Харуном. Кто бы мог допустить, что жизнь повернет так круто.

— Ладно, Харун. Тогда, чтобы сделать нашу сделку прозрачной для старейшин Эстеля, мы должны сообщить им, что ты занялся продажей моих активов. Чтобы задобрить Эстель после кражи денег, мне пришлось пообещать им грандиозные перспективы в фирме Шадоглу. Те пятнадцать процентов акций — ты мне обязан. Старейшины ждут от тебя приятных новостей.

— Очень хорошо, что ты сама предложила, так как я собирался попросить тебя... Я бы позвонил господину Юханне, но мы очень давно не виделись с ним. Будет вежливее, если ты устроишь нам встречу. Свяжись с ним на днях, — распорядился он.

Харун понял угрожающий подтекст ее слов «ходи и оглядывайся, теперь мафия — твоя головная боль». А также заметил, как мать, не добившись от него ни намека на боязнь, клацнула зубами. Его не пугал Эстель — он хотел увидеться с главами клана лично.

Секунду погодя мать постаралась выдать хищный оскал за сдержанную улыбку. Она была зажата в угол из-за банкротства, но от этого не переставала быть львицей, которая могла пустить кровь, перевести на Харуна стрелки и бандитские ружья старых сообщников... или же вызвать тяжкое стеснение в груди, вновь затронув Ахмета:

— Я рада, что родился мальчик. Мальчики уходят... Ты даешь им жизнь, безопасность и все лучшее свое, а они отворачиваются и заявляют, что ты им никто. Не мать.

— К чему это ты?

— К чему? — утробно рассмеялась она со сложенными крестом руками, удерживая бокал за ножку. — Мой единственный сын не понимает меня! Но он поймет. Непременно поймет, когда Аллах испытает его собственным ребенком, доставшимся через огромную боль.

Она поднесла бокал к губам. Новая порция вина ударила ей точно в сердце и вышибла из него всю правду:

— Сперва бессонные ночи, эти истерики по любому поводу, травмы, болезни, десять беспощадных суток реанимации и критика этого старого дурня Дживана... Его угрозы отобрать тебя!

Глаза матери сверкали уже не от солнца, а выступивших сухих слез.

— И пневмонию твою я запустила, и мать из меня не образцовая, и в жены золотому интеллигенту Эрхану наглая капиталистка не годится.

Воображение тут же зачем-то подбросило Харуну сцену, в которой отец-археолог, приехав из одичавших мест, заявляется к деду Дживану. И на брак с прожорливой львицей тот, хлопая по столу рефератами студентов, кричит: «Нет! Только через мой труп!» Видно, еще поэтому у матери была непереносимость Стамбула, в который она не соглашалась переезжать.

— Ты, Харун, добавлял мне бед. Твои драки в школе, неусидчивость, бунты, ложь... Побег в Стамбул и авария с отцом. Эта Ярен, которую ты простил. Перенести столько мучений, чтобы в конце услышать, как твой выстраданный сын говорит, что уходит! Не считает тебя матерью. Но я не хочу больше вырывать тебя из рук смерти. Если ты так просишься — пожалуйста, иди и хлебни того же горя, что я. Пускай твой сын послужит тебе справедливым уроком, — ядовито напутствовала мать.

Оцепенев от ее исповеди, Харун испытал потрясающий взрыв отторжения, жалости к ней и печального понимания, что она ему не мать, а кто-то сродни врагу или, вернее, безнадежно падшему, но по-прежнему безмерно дороже его. Как бы ни отдирал он ее от своего сердца, она с ним навечно. Но у матери не вышло накалить в Харуне, как раньше, подавляющее чувства страха и вины за ее несчастливую жизнь.

— Я знаю, мама, тебе досталась нелегкая судьба. Мне жаль. Ты перенесла много огорчений, это трудно отрицать. Но я не сожалею о том, как сложились для нас обстоятельства. Значит, мы должны были к этому прийти. Аллах не поменяет твое положение, пока ты не поменяешь себя. Я пойду, — с легкой улыбкой Харун поднялся с кресла.

— Я желаю увидеть внука.

Харун отрицательно мотнул головой.

— А я желаю узнать, почему ты убила отца, — припомнил он ей. Тогда в броневике мать про аварию в Гëбекли-Тепе злостно молчала, поэтому история об отце не вошла в запись. — Так как на тебя напал приступ откровенности, может, все-таки поделишься секретом не миллион долларов?

Увы, случилось то, чего Харун и ожидал, — игра в молчанку.

— Вот видишь, ты не меняешься. Лучше не затягивай со звонком Юханне, — сказал Харун.

Сына он ей ни за что не покажет, каким бы светлым ни было ее пожелание. А что ему хотелось пожелать матери, так это покоя и мира с собой так же, как в нем все стало покоем и благом.