На Востоке, чтобы сохранить за собой право мести, никогда ничего не пьют и не едят в доме врага.

Александр Дюма

На клочке бумаги значились время и место встречи: в ресторане старого Мидьята в конце этой недели. Анонимную записку прикрепили к дворникам машины Харуна, припаркованной у фирмы Шадоглу, но ему не составило труда понять, что отправителем был глава клана Эстеля. Господин Юханна. Либо мать, наконец, устроила им свидание, но гордость заела предупредить об этом Харуна, либо ее бывший подельник сам соизволил выйти на контакт.

Что бы ни было, а их нерасторопность — намеренная, очевидно, — пришлась как нельзя кстати. Сардар получил акции Фырата. Они покончили с юридическими формальностями и познакомили курда с компанией, в которой он довольно быстро сориентировался.

Потеря доли немало озаботила Фырата, но, по счастью, он не сильно омрачал картину. Он не переходил рамки деловой этики, а Сардар, как компаньон, отвечающий за охрану Шадоглу и Асланбеев от бандитов Эстеля, стал предметом его любопытства и пристального изучения. Время работало на них. Пугало лишь одно и больше всех Хазар-бея — тишина в львином логове, откуда, как ему казалось, вскоре должен был раздаться зловещий рык владычицы Асланбеев.

Хазар-бей поверил в месть матери, когда Харун, Ярен и папочка Джихан загремели в больницу с тяжелым отравлением. Харун сразу же, опираясь на симптомы, назвал врачу медленно действующий яд, которым мать убила сына госпожи Аджены. Через минуту, вспомнив, назвал второй, похожий на первый по действию и происхождению⁽¹⁾.

Ахмету исполнилась вторая неделя, а они, разлученные с ним, четверо суток провели под наблюдением медиков. Несколько изматывающих процедур, сбор анализов и неизвестный исход всему били по нервам очень сильно. В стенах разума ни на миг не затухала ужасающая темная мысль, что у них осталось в запасе дня три, потому что ровно столько сын Аджены-ханым боролся со смертью, а на четвертый день испустил дух. Сильнейший яд не имел противоядия. А успешное лечение или, лучше сказать, сведение последствий к минимуму, на взгляд Харуна, тот еще костыль. Его не каждому счастливилось вырвать из рук Азраила.

— Жизнь моя, ты как? — переодетый в домашнюю, более комфортную, одежду, Харун постучался утром в палату Ярен.

Она лежала, читая в телефоне о чем-то с таким напряжением, что он тут же понял: наверняка сверялась с симптомами яда и отслеживала фазы отравления у них.

— Машаллах, это ты, Харун! Я уж думала, опять промывание желудка будут делать...

— Уф! Не напоминай, — сморщился он.

К горлу подкатил ком тошноты, и голову заволокло туманом, который разошелся по телу и не сразу дал сообразить, о чем говорила женушка. Она мило попросила его, отключив телефон:

— Иди ко мне, родной. Совсем легче не становится?

— Пройдет, — с улыбкой отмахнулся Харун.

— Если анализы не показали яды, значит, это точно не они? Ошибки быть не может? — Ярен остро воззрилась в его глаза, ища в них что-нибудь похожее на подтверждение ее надежды. Он отметил серый оттенок ее кожи, такой же, как у него с Джихан-беем, и запавшие сухие губы.

— Скорее всего, нет. Но доктор пока не хочет выписывать нас, так что день или два... мы пролечимся. Хазар-бей завез наши вещи.

По всему видно, львица-людоед не имела к их напасти отношения. Анализы крови указывали на действие нитратов, а не яд, и им крупно повезло, так как доза оказалась маленькой.

Но так или иначе подозрение на месть матери не отпускало Харуна, распадаясь на различные версии. Самым странным было то, что ужином отравилась не вся семья, а только трое. Почему они с Ярен, вопросов не возникало: любящая бабка Фюсун без раздумий сделает Ахмета сиротой, но зачем ей убивать Джихан-бея, решительно не ясно. И, если их пытались убить нитратами, как не довели начатое до конца, почему? Прогадать с дозировкой мог круглый дурак, но таких Фюсун-ханым не нанимала.

— Слушай, не могу так, давай пройдемся, если у тебя есть силы? — Харуну уже было тошно сидеть в палате и бездействовать.

— Хорошо. И позвоним маме. Ахмет вчера и всю ночь был без нас, у меня душа не на месте.

Харун принес ее одежду, и, после того, как Ярен сменила на нее больничный халат, они вышли в отделение. Двери в их палаты стерегли люди Сардара. Ярен их не знала, а Харун был знаком и успел перетолковать с ними ни свет ни заря.

Прогулявшись с женой по коридору, они пристроились у окна и набрали мамочку Хандан. Уже многократно за это утро она подверглась хулиганским пинкам внука. Лисенок все чувствовал и молил прийти маму. Никакой опасный яд не разрывает так сердце, как беспомощный плач сына на той стороне связи!

Настроение у них с женой испортилось в момент, а посему разговор зашел о все тех же нитратах.

— Ты считаешь, это правда Мелике или Шейда? Шейду мы знаем не так давно, но после предательства Ханифе я уже никому не доверяю.

Ярен присела на подоконник, аккуратно, чтобы не потревожить эхо боли, которая скручивала их полсуток назад.

— В теории, мать или старейшины Эстеля могли запугать их и попросту не оставить им выбора, — прислушивался к интуиции Харун. — Учитывая методы убеждения матери и Юханны, любой бы накормил нас нитратами. Фырат и тот долго кололся с долгами.

Среди работников Шадоглу он никого не сбрасывал со счетов. Ханифе оказалась ведь шпионкой Азизе.

— Жаль, что Насух-бею пришлось обидеть их недоверием и допросить, но у нас тоже нет выбора, милая. Кстати, Азат звонил. Сказал, что вчера Насух-бей ездил с Хазар-беем на ферму. Овощи тоже проверят.

— Зачем? И так ясно, что это покушение.

— Выражаясь языком твоего деда, под цензурой и сокращенной редакцией брата Азата, — в объяснение Харуна закрался смешок, за который жена потеребила ему волосы, — Насух-бей перевернул верх дном ферму Шадоглу, чтобы убедиться, что там нет «дряни с нитратами».

Качество продуктов, что подавались на стол семьи и прилавки рынков, всегда было отменным, и недобросовестных работников у старика обычно не водилось. К его жестокому нраву, известному всему Мидьяту, прилагались не менее жесткие требования к делу. Насух-бей порвал бы в клочья тех виновников, что вздумали бы пренебречь его правилами.

От себя же Харун попросил обыскать дом и проверить домашнюю соль. Домочадцы отнесли упаковки в полицию — они были чисты. Уже радовало, что в особняке не спрятана отрава, которая по виду соль и на вкус вполне себе соленая.

— Ярен-ханым! Харун-бей! Где вы? — звала их по всему отделению медсестра.

— Аллах, Аллах, только не промывание! — психанула Ярен.

Она и Харун проследовали за медсестрой в палату. От их желудков, к счастью, отстали. Назначили лекарства. На подносе, принесенном медсестрой, лежали капсулы и таблетки, уже вскрытые, без блистеров, отчего Харун отнесся к ним с заметной настороженностью и поставил медсестру в тупик:

— Извините, а можно принести упаковки? У вас есть рецепт врача? Пусть он напишет нам, мы сами будем принимать таблетки.

В разгар войны с матерью и бандитским кланом Харун предпочитал видеть, откуда берутся лекарства, а не бездумно получать их от незнакомцев, пускай и специалистов.

Растерянная медсестра принесла банку с капсулами и коробку, в которой хранились пластиковые блистеры. Харун обнаружил там же инструкцию. Рецепт врача сказали подождать — он принесет его, когда будет делать обход пациентов.

— Спасибо, сестра. А эти можете забирать, — сказал Харун про лекарства на подносе, — мы не пьем открытое чужими руками. Брезгуем.

По лицу Ярен пробежала тень недоверия к медсестре, перешедшая от Харуна. Жена спохватилась:

— А мой отец выпил таблетки? Ему тоже отдайте упаковки, мы напомним ему, когда пить.

Их выписали на четвертый день с легким остаточным недомоганием, но полностью здоровыми. Правда, облегчение, которое должны принести лекарства, прописанные еще и на дом для закрепления эффекта, Харун не очень-то почувствовал. От еды по-прежнему воротило. Да он и забыл об этом после утренней выписки, едва взяв на руки лисенка Ахмета и к вечеру влившись в рабочее русло фирмы Шадоглу. Мало того, близилась встреча с Юханной — завтра конец этой бесконечно адской недели.

До того, как подняться к Ярен с сыном по возвращении из офиса, Харун зашел на кухню. Он взял у Мелике новую бутылку воды и капсулы, которые она достала из ящика в верхней полке.

— Как вы себя чувствуете, Харун-бей?

У Мелике был такой вид, будто она вот-вот расплачется. Она не находила себе покоя. Наверняка, пока они лечились, мамочка Хандан житья ей не давала, обвиняя в их отравлении. Хотелось надеяться, что все-таки беспочвенно.

— Спасибо, сейчас хорошо. Иншаллах, это останется в прошлом.

— Иншаллах! Насух-бей отстранил почти всю домашнюю прислугу. Шейды нет... И меня выгонят? И посадят?

— Сомневаюсь, что до этого дойдет. Тем более Шейде дали временный отпуск, пока идет наше расследование, — поправил ее Харун и закрутил крышку бутылки. — Насух-бей пытается защитить близких. Нам всем нужно проявить терпение, хорошо? Если вы поможете нам добраться до правды, вы поможете себе вернуться к спокойной работе.

— Я постараюсь. Может, заварить вам чай?

— Не стоит, спасибо. Я еще долго не захочу смотреть на еду.

Харун пошел наверх. Мелике подсказала, что Ярен и госпожа Хандан в гостиной с детьми. Марило нестерпимо. При взгляде на желтую равнину Мидьята, измученную вечерним зноем и будто бы распятую под беспощадными лучами солнца, глаза застлало матовым блеском и усилилась тошнота. Харун тут же убрался с террасы под крышу, а, когда вошел в гостиную, в его существо хлынула волной свежая прохлада и тихая музыка. Внутри работал кондиционер и напевал голосом турецкого певца магнитофон Назлы-ханым.

Мамочка Хандан развлекала на диване Хюму, окружив ее игрушками, а Ярен стоя укачивала Ахмета, накрытого одеяльцем, разместив у себя на плече. У них с сыном складывался занимательный диалог: он хныкал, а женушка спокойно и ласково его увещала:

— Что такое? Какие у тебя основания для возмущений? Ты поспал, покушал, дела справил, погулял, со всеми пообщался, песни у мамы на ручках слушаешь. Какие у тебя основания? Ну?

Подумав, Ахмет, наверное, согласился, что причин для истерики нет, и утихомирился. Сочно и звеняще играли из магнитофона звуки музыки, моментально усыплявшие сына, богатый звуком, к ним приливался и тягучий голос певца. Спор Ахмета с Ярен вселил в Харуна обволакивающее чувство домашнего покоя и уюта. В этом чувстве разом исчезло и забылось все неприятное и притупилась желудочная боль.

— Сынок, наконец-то вернулся, Машаллах! А то мы стали уже беспокоиться, — тепло улыбнулась мамочка Хандан.

— Хорошо, что ты приехал пораньше, — произнесла Ярен тоном генеральши, в котором Харун, бывало, слышал Мустафу-агу. — Будешь у нас на виду, садись. Я скажу Мелике принести тебе таблетки.

Превозмогая слабость и разбитость, Ярен крепко прижимала к себе сына, которого разбудил знакомый запах одеколона. Подошедший Харун поцеловал Ахмета в макушку.

— Я только что их выпил. Что стряслось? Зачем мне быть на виду?

— Сынок, у нас одно несчастье следует за другим! Джихан как лег отдохнуть, так не встает, — плакалась мамочка Хандан. — Сказал, что стало хуже, а скорую вызвать не разрешил, как ни упрашивала. Не хочет обратно в больницу. Если он не встанет к ужину — клянусь, позвоню врачу, и пусть Джихан хоть проклянет меня! Вы оба тоже под моим присмотром, Ярен. Не приведи Аллах, и вы снова сляжете.

Злость на уперство папочки Джихана придала лицу тещи суровое, ожесточенное выражение. При этом она предложила Ярен и Харуну отдать ей внука и пойти в комнату отдохнуть. Как своим отказом не растравить госпожу Хандан еще больше, Харун не знал. В скверном настроении, наедине с плачущими детьми она откроет всему семейству портал в ад. Лучше не бросать ее в одиночестве. Что до Джихан-бея, то здесь вывод был очевиден: нельзя затягивать со скорой.

— Все в порядке, мама, правда. Я быстрее отхожу, когда двигаюсь, — нашелся Харун. — Ярен, ты можешь прилечь, я переоденусь и побуду с Ахметом.

— Ну уж нет, лежать пластом я точно не выдержу. Я днем поспала. Мы с Ахметом послушаем музыку.

Кажется, и женушка не хотела покидать мамочку Хандан. Она, плавно покачиваясь, отодвинулась от дивана и сделала знак глазами, чтобы Харун последовал за ней.

— Почему не вызвали скорую? Чего вы ждете, пока папа Джихан концы отдаст? — заговорил он кипящим от тревоги шепотом.

— Упаси Аллах! — испугалась Ярен. — Из нас вывели нитрат, разве нет?

— Значит, врач упустил у него какое-то осложнение. Как хотите — я звоню в скорую.

— Нет, Харун, пожалуйста, спрячь телефон! Это бессмысленно объяснять отцу. Он закричит, как сигнальный горн, и они с мамой поссорятся. Мы так навредим им. Отец сказал, что, если нас отравили, он не порадует врагов еще одной новостью о скорой.

Блядь. Харун встряхнул волосы и тяжело выпустил воздух. Здравый смысл подал было голос, но тесть его неизменно отверг.

— Знаешь, милая, у меня точно такой же господин Упрямство лежит под землей в Урфе.

И, может быть, отец выжил бы, если бы свернул на обочину, как велел Харун, а не бодался с тем проклятым броневиком.

— Пусть приедут дед и дядя. С ними проще уговорить отца, — настояла Ярен, как вдруг в их перешептывания пробилась госпожа Хандан:

— О чем вы там секретничаете, дети?

— Ни о чем, я спрашивала у Харуна, как дела в фирме!

Намеренно громкий ответ жены прозвучал неубедительно — тещу вновь изжалили подозрения и страх за близких, она строго подобрала губы. В такие мгновения перед ней словно разверзалась холодная пустая могила, в которую падало ее замирающее сердце.

— И как дела?

— Более-менее, — чтобы придать мамочке Хандан бодрости, Харун вмиг вооружился мальчишеской улыбкой и рассказал ей с Ярен о совещании.

— Машаллах, теперь компания в полной безопасности! Я очень рада, сынок. Да будет доволен вами Аллах, вы с Азатом молодцы, — похвально хмыкнула мамочка Хандан. — Дочка, что Ахмет, спит?

— Дремлет. Ты хорошо посоветовала про магнитофон. Харун, не поверишь, но Ахмет от музыки совсем меняется: не дерется, практически не плачет, даже на одеяльце согласился.

А мамочка Хандан добавила нежней, с неожиданно вырвавшейся симпатией к Назлы-ханым:

— Это бабушка Назлы укачивала Ярен под музыку. Она приносила мне ее уже сладко спящей, когда я укладывала Азата. И все курдские колыбельные дочка у бабушки выучила. Мне недавно только вспомнился магнитофон, и я решила укачать под него Ахмета.

Ярен мягко прислонилась щекой к Ахмету и сомкнула глаза, как окованная полусном. Казалось, дайте жене точку опоры, и она тотчас уснет. Лишь удручающее состояние родителей вынуждало ее терпеть, ждать деда с дядей, чтобы уболтать Джихан-бея на повторное обследование, и изображать олимпийскую стойкость.

— Ты еле на ногах держишься, давай мне его, — освободив ей руки, Харун переложил Ахмета на свое плечо.

А радио и правда сделало его добрее. Его хоть как тягай и заворачивай в одеялко — сын был послушен и тих, точно плюшевый лисенок, играл бы только магнитофон.

— Схожу проведать отца. Отвлеки маму, ладно? — Ярен бросила исподтишка печальный взгляд на госпожу Хандан и возвысила голос: — Я на кухню! Принесу воды. Мама, ты что-нибудь будешь?

— Вели Мелике сварить турецкий кофе. И проследи, чтоб без яда!

Ошибкой было тащить Джихан-бея на переговоры с Юханной. Здоровье его чуть наладилось еще со вчерашнего вечера, поэтому он предпочел набираться сил на работе, а не в особняке. Спорить с тестем оказалось бесполезно. Уж скорее Статуя Свободы помашет Нью-Йорку на прощание негасимым факелом и отчалит в Канаду, чем он сдастся на уговоры.

Фырат и Миран присоединились к ним в ресторане часом позже, а за соседним столом дежурила вооруженная команда курдов. Ее возглавил Муса. С минуты на минуту должен был приехать Юханна и его мерзавцы.

Харун и не сомневался нисколько, что с приходом Мирана между членами Шадоглу сложится недружественная атмосфера. Папочка Джихан был подчеркнуто холоден и отстранен с племянником, не нарушая, как и в фирме, сугубо деловой дистанции. А коснешься до поры тихого Мирана хотя бы словом — получишь и землятресение, и извержение вулкана. Разлад в семье не располагал к свиданию со старейшинами бандитского клана. И Харуну в который раз подумалось, что следовало идти одному с Мусой. Быстрее бы управились.

— Мы слышали, Насух-бей, что вы провели в доме тщательный обыск и подозреваете, что вас отравили? — задал вопрос Фырат.

Официант предложил им кофе, закуски и записал заказ. Джихан-бей отказался от угощений. Ощетинившись, он за каким-то хреном повел на кузена атаку властным, третирующим тоном:

— Да. Мы думаем, что на нас покушалась Фюсун. Чувствуется ее почерк. Хотя у нас много недоброжелателей, вы с Мираном были еще не самыми опасными из них.

— Джихан, хватит! — Насух-бей ошпарил его предупредительным взглядом. — Мы не за тем пришли.

Наверное, Джихан-бей и Миран согласятся жить в мире лишь в случае смерти одного из них. Харун по себе знал, что нет ничего проще, чем простить мертвого врага, а не живого. Аджена-ханым теперь далеко, и, к сожалению Харуна, ее судьба вызвала у него горячее сочувствие только у нее на похоронах. Как подсказывала практика, Шадоглу и Асланбеи прекращают вражду, когда доходят до ее кульминации в духе поэмы о Рустаме и Сухрабе. Бессмертно. Пока один из противников не обернется другому сыном, ломаться копьям целую вечность⁽²⁾. А у Джихан-бея и у Мирана таких точек соприкосновения не было.

В знак подтверждения, что они точно не настроены ругаться и вспоминать былое, Харун рассудительно сказал Фырату:

— С большой вероятностью покушения продолжатся и участятся. Нам стоит быть осторожнее, так как яд может проникнуть в дом разными путями, не только через еду. Бумага, предметы быта и даже воздух — за всем придется следить.

В доме Насух-бея так и поступали время от времени по настоянию Харуна. Когда мать отправила Ярен петлю, он без раздумий спросил Шадоглу, трогали ли они веревку. Вероятно, отравленную. Затем он сжег ее.

— Вы нашли того, кто отравил еду? Кто-то из слуг?

— Мы расследуем, — глухо бросил Хазар-бей, на миг вынырнув из мрачных дум.

Фырат хмыкнул в ответ и поднес ко рту чашку кофе.

— Почему вы уверены, что это Фюсун? С тех пор как вы посадили ее под домашний арест, она из комнаты даже в столовую к нам не выходит. У нее здесь не осталось доверенных людей — без них она как без рук. А если это месть Эстеля, задумайтесь? Они потеряли над нами контроль, узнав, что нас защищает клан Сардара, а как скоро эти головорезы потеряют контроль над собой?

— Юханна тоже под подозрением: у него мотивов навалом и россыпью. Угрожать открыто было бы глупо с его стороны, а он не глупый и в ядах наверняка смыслит, — возразил Харун.

— Наверняка? — хмуро вскинулся Миран и налег на общий стол локтем. — То есть мы ничего не знаем о подлом убийце, который пригласил нас?

— Ничего, свояк, — Харун послал из своего арсенала плутоватую ухмылку и отхлебнул чай. — Вот и познакомимся с ним поближе. Может, он раскаялся, понял, что проиграл нам, и идет сдаваться добровольно.

Мечтать, как говорится, не вредно. Харун знал о криминальных заслугах Юханны не так много, как хотелось бы для их борьбы. В разговорах матери с госпожой Адженой, подслушанных Харуном, говорилось, что тот выполнял грязную работу, которую ему поручали, и обладал влиянием в Урфе. На примере с госпожой Адженой Харун взял за непреложное правило считать, что все материнские сообщники крайне опасны и жадны.

За соседним столом Муса махнул рукой, оповестив о прибытии старейшин Эстеля.

Насух-бей заметно заволновался и стал активнее перебирать бусины четок. Фырат потянулся к поясу с кобурой. По-хозяйски развалившись в своих креслах, Джихан-бей и Миран, похоже, решили, что, если сидеть чуть более пафосно, это добавит им очков в переговорах. Угрюмый Хазар-бей молчал с видом человека, который, что бы ни случилось, все примет как неизбежное. А Азат придвинулся к Харуну и спросил:

— Который из них Юханна?

— Тот, в кепке.

Харун окинул взглядом Шадоглу — никто не спешил приветствовать старейшин. Поняв, что первенство, принадлежавшее Насух-бею, негласно уступили ему, Харун вышел из-за стола и протянул руку старику в мешковатом костюме и твидовой кепке-хулиганке. За Юханной выстроились еще четверо старейшин и их телохранители.

— Мерхаба, господин Юханна. Это я просил о встрече с вами. Я — Харун, помните меня?

Под выступающими надбровными дугами ему колко усмехались глубоко посаженные провалы глаз. Морщинистое лицо иссекла такая же шакалья, насмехающаяся улыбка в обрамлении короткой седой бороды. Миг-два Юханна улыбался, уставившись прямо на Харуна, но в одночасье переменился. Не стало смеха, Юханну перекосило страхом, и он обронил, обдав Харуна застоявшимся алкогольным духом:

— Валлахи!⁽³⁾.. Как ты на Эрхана-то похож.

Глава Эстеля вырвал свою руку, которую пожимал Харун.

— Чего бледный такой? Не заболел ли? — брякнул он грубовато, чтобы не показаться растерянным.

— Проблемы, Харун-бей?

Подошел Муса.

— Никаких, — отрезал Юханна и натянул странную улыбку, от которой подирал по коже мороз. — Давненько мы не видились, Харун, да? Помню, ты мечтал поступить в Стамбул. Про учебу все уши прожужжал Эрхану, да упокоит его Аллах, а теперь тут. Переиграл и уничтожил нас с Фюсун, а? Это сколько тебе?

— Тридцать, — Харун ощущал себя перед ним зарвавшимся школьником.

Юханна громко цыкнул:

— Уже тридцан! Совсем взрослый, да уж... Ну что, знакомить нас будешь с друзьями Шадоглу?

Не дожидаясь приглашения, он поманил за собой своих сообщников кивком головы и зашагал к Насух-бею. На плечо Харуна опустилась рука Мусы, который шепотом сказал:

— От него несет. Он что, надрался?

И это его обычное состояние. На памяти Харуна Юханна всегда приезжал к ним в особняк немного под шафе. Последствия алкогольных возлияний в нем можно было измерять в тротиловом эквиваленте. Отец называл его экстравагантным. Конечно, из деликатности, ради матери и ее дружеских отношений с бизнес-партнерами.

— Коллеги моей матери — своеобразный контингент. Будьте начеку, Муса-бей.

Главной целью Харуна было разобраться, в силах ли они теперь, с Сардаром и кланом Назлы-ханым, выстоять против Юханны. Возможно, в Урфе у него остались старые влиятельные связи. Харун надеялся, что нет. И что эта встреча покажет, что собой представлял нынешний Юханна вживую, в деле, а не из дурных слухов.

У нынешнего Юханны никуда не исчезла вопиющая фамильярность, с которой он уселся за стол и заказал себе вино.

— Итак, о чем потолкуем, а? Чем будете хвастаться? Своей вооруженной бандой? — оскалился он Фырату и Шадоглу. — Мы за вами давно наблюдаем. Знаю я, знаю, что вы купили их за акции!

— Для начала кое-что проясним, Юханна-бей, — Насух-бей пронзал его свинцовым неподвижным взглядом.

— Проясняй, Насух-ага, я весь внимание.

— Вашей власти в Мидьяте конец! Город под защитой моей семьи, и не надейтесь безнаказанно душить бизнесменов платой за крышу. И пятнадцать процентов акций, которые мы якобы обещали Фюсун, вам и вашим шакалам не видать как своих ушей!

— Именно. Вы ступили на очень темную и извилистую тропу, и с этого момента ваше будущее зависит от нас, — заявил папочка Джихан тоном победителя. — Наша банда зорко следит за каждым вашим шагом.

— А, ну да, точно, я хорошо помню этот курдский клан. Слышал, он потом захирел. А вы, значит, решили обратно перебежать под крылышко родственничков, а? Но они разорвали с вами связь. Десять лет они не интересовались, как вы, а вы доверили им свои жизни и долю в компании. Фырата... Клянусь Аллахом, — засмеялся Юханна и пригладил бороду, — выдумать такое мог только изворотливый ум Фюсун! Ты, Харун, математическим складом ума в матушку пошел. Ну так что, Насух-ага, ты уверен, что они вас не кинут?

Толсто, очень толсто, заметил Харун. Разводить его с Фыратом и Шадоглу на междоусобицы надо не так навязчиво.

— В Сардаре уверенности побольше. Он не работает с Фюсун и не нападает на людей, как вы, — отчеканил Азат.

— Но это шайтан незнакомый. Кто знает, чего от него ожидать, — зло прищурился Юханна и, когда Харун заговорил с ним, впал в секундное оцепенение.

— Нет, Юханна-бей. Этот шайтан посильнее Эстеля и выгоднее. Ваше покровительство за четко установленную плату перешло в беспросветный грабеж. Фырат и Сардар подтвердят. Вы даже готовы грабить мою обонкротившуюся мать, соглашаться на ее рискованные схемы обмана и терпеть ее отговорки. Юханна, который когда-то имел влияние в кругах Урфы, таких вольностей ни от кого не допустил бы. Бизнесмены не могут полагаться на слабого покровителя.

Глава Эстеля скривил рот и переглянулся с сообщниками. Определенно, он был задет. Но что важнее: не отрицал намек на беспомощность своего клана. Молчание Юханны показало, что Харун был на верном пути, и, чтобы удержаться на нем, он сбавил давление и решил заболтать и отвлечь Юханну:

— Я тут рассказывал Насух-бею, какой большой была ваша организация в Урфе. Вы работали с предприятияями разного калибра и помогали им выйти на крупный рынок. Раньше сотрудничать с вами было перспективно.

И чревато тьмой могилы. Вскорости эти предприятия растворялись в компании старухи Аджены, а их бывших владельцев в последний раз видели на фотографиях с надписью «Пропал человек».

— И это я не говорил, как Аджена-ханым и вы спонсировали раскопки в Гëбекли-Тепе.

— Гм, Гëбекли-Тепе, да. Тридцать лет назад... — проскрипел Юханна. — Как будто вчера было. Тогда, кстати, в музее, мы и познакомились с Эрханом. А Фюсун... Она по уши влюбилась в него! Все таскалась к Эрхану на раскопки, хотя строила из себя ледяную госпожу. Из ума выжила, вот что. Ясно, почему в ее руках компания Аджены развалилась. У такой норовистой особы ни бизнес, ни муж в живых не задерживаются, да?

Помня о цели их встречи, Харун выдержал наглую ухмылку старейшины. Его ощутимо подташнивало, и вдобавок к этому накатила боль за отца, словно на него обрушился тяжелый удар.

— Если мать расправилась с бизнесом так, как с отцом, она должна была уничтожить ваши связи в Урфе подчистую. С людьми она отвратительно ладит. Вы поссорились из-за этого?

— Да вроде того. После смерти Аджены за ней был должок — доля в фирме. Фюсун не захотела делиться, поэтому я заберу у нее все. И хорошо, Харун, что мы перешли с тобой к насущному. Я жду, когда ты отдашь мне ее фирму и закроешь наконец этот долг. Время идет, а?

— В вашу ли пользу идет, Юханна-бей? — сказал Джихан-бей. — Вы не забыли, что больше не вправе ставить условия?

— Вот не надо мне угрожать!

— Джихан-бей не угрожает вам, — прикрыл тестя Харун. И вовремя же успел: аккурат перед стычкой. — Вы неверно поняли. Он имеет в виду, что город перешел под нашу защиту. Вы больше не можете давать ему безопасность и зарабатывать на этом, но вы остаетесь частью Мидьята, и вам нужно определиться...

— С вами или против вас?

— Я бы поставил вопрос не так категорично, — на губы Харуна легла невесомая улыбка. Там, где до этого дня кошмар и ужас всего города, Юханна, был на коне, он очутился под копытами своего же скакуна и почти расписался в собственной слабости. Видимо, мать оборвала ему с Урфой все связи, и он был вынужден бежать и осесть в Мидьяте. — Вы намерены бороться, или у вас нет такой возможности?

Снова усмехнувшись, Юханна задумался и сжал в зубах зубочистку. Твидовая кепка спрятала в тени половину его лица, сделав провалы глаз, неотрывно уставленных на Харуна, бездонными и жуткими.

— Нет возможности, да? На такие вопросы, Харун, нельзя отвечать сплеча. А давай мы перенесем встречу до новой недели, а я подумаю, как нам обойтись малой кровью, а?

— Неужели? Почему? — торжествовал Насух-бей. Не каждый день от них сбегает старейшина. — Вы же так давно за нами просто наблюдаете, что, наверное, смирились с новыми хозяевами в Мидьяте, и ваш ответ понятен. За десять лет Эстель обмельчал и боится сойтись в схватке с врагом!

— Я отвечу, — дал жесткий отпор Юханна. — В следующий раз, Насух-ага, мы вернемся к этому столу, и ты узнаешь мой ответ. Хорошего вечера.

В этот день от слабости все валилось из рук. Почти не высыпаясь с сыном, Харун ощущал себя иссохшей мумией. Которую вытащили из глубин пустыни и по дороге в музей Урфы потеряли в полях Мидьята.

В ушах точно шумел и перекатывался песок, а иногда мерещился плач Ахмета, до такой степени реалистичный, что Харун вздрагивал и вспоминал несчастного Аслана с его галлюцинациями. Дышалось тяжело. Вызывая мигрень, череп как будто точили заселившие его скарабеи, и все чернее ложились тени у выгоревших глаз.

Харун пытался прикрыть тошнотворную усталость улыбками, но ему не удавалось. Ярен, впрочем, тоже. Ахмет не делал им скидку на то, что они недавно болели. Как все дети, он жил вне системы координат и имел свое представление о часосутках. Пожалуй, пора раскаяться перед прахом отца за то, что Харун был неусидчивым ребенком и ни минуты не обходился без приключений. Его собственный сын мстил ему за муки деда Эрхана.

Подперев кулаком щеку, Харун закемарил над выпитой чашкой горячего кофе и выпал из разговора за семейным столом.

Проснулся от того, что Мелике спросила его, можно ли сейчас отнести обед Ярен. Они с полчаса как уложили маленького разбойника. Оставшись в комнате, жена уснула вместе с Ахметом, поэтому Харун сказал работнице пока не будить их. Обед он попозже отнесет.

Мамочка Хандан, отвечающая за хаос и суету в доме, тем временем ухаживала за Джихан-беем. Предлагала плов, наливала айран. Тестю еще нездоровилось, и он не желал есть.

— Дочка, сядь, хватит, — прогудел Насух-бей, когда мамочка Хандан переключилась на Харуна, увидев, что его тарелка пуста.

— Но они почти ничего не едят, кроме таблеток!

В понимании тещи их легких перекусов с кофе и чаем, которые могли позволить их желудки, было на зуб мудрости колибри мало.

— Поедят, когда захотят. Не докучай им. Аппетит не всегда проходит во время еды, — усмирил ее старый бей, восседая во главе стола.

— Брат, давай пригласим врача? Ты совсем плох, — беспокойно заметил Хазар-бей.

Харун подтвердил, потому как Джихан-бей осунулся на глазах, а его кожа плотно обтягивала кости лица, так что казалось, они могут порезать ее изнутри. Тесть стал вял и заторможен. Пару часов назад, уходя вздремнуть, он таким не был и даже более чем активно обсуждал сходку с Юханной и его бандитами, их дальнейшие действия. А сейчас с неимоверным трудом шевелил мертвенно-синюшными губами, говоря:

— Эта жара проклятая убивает. Пока по двору дошел, стало дурно... Да не суетись ты, Хандан, я не буду плов! Воды выпью... и снова прилягу. Мелике, воды.

— Джихан, ты едва жив!.. — возразил было Хазар-бей, но папочка Джихан прервал его и присоединившегося к спору Насух-бея:

— Успокойся со своим врачом, Хазар. Если меня опять отвезут в больницу, в Мидьяте подумают, что мы слабы... Я не дам ни Эстелю, ни Фюсун такого удовольствия, — тут, чтобы продолжить, он замолчал и с хрипом заглотил порцию воздуха, которого ему не хватало. — Мы потеряем авторитет в глазах старейшин. Нельзя... Нам нужно их победить. Эти дни решающие.

— Брось это, сынок! — откликнулся Насух-бей, как все, включая Харуна, напуганный его дыханием и речью. — Мне плевать, что подумают Фюсун и старейшины, будь они неладны. Какое мне дело до этих шакалов, если вы болеете! Пускай этот бестолковый врач вылечит вас как следует, а ты, Хазар, давай, звони в скорую, не сиди сиднем.

— Сейчас, отец.

— Аллах, перестаньте нагонять панику, да что вы все!.. — вспылил папочка Джихан.

У него закружилась голова. Харун с Хазар-беем пересадили тестя из-за стола на диван.

— И наберите Азата, сегодня пусть не ждет вас в офисе и проводит собрание один. Пока Джихан не придет в себя, он возьмет обязанности отца. Харун, — взгляд из-под кустистых бровей остановился на Харуне. Ему показалось, что старый бей хотел о чем-то попросить. — Вас с Ярен врач тоже осмотрит на всякий случай. Предупреди ее.

Харун кивнул, тоже желая убедиться, что они в порядке. Возможно, все, что им с Ярен нужно, — это крепкий здоровый сон; доктор посоветует отоспаться и попить для поддержки сил что-то укрепляющее. Но, глядя на папочку Джихана, Харун уже не был так уверен.

У него завибрировал телефон, высветился входящий от Сардара. Сказав, что скоро вернется, Харун выскочил на террасу. Курд всегда звонил строго по делу. Он ждал новости о переговорах с Юханной, хотя в этот момент совершенно невовремя. Надо перенести разговор на более удобный час.

С дурной головы, поспешив, Харун ошибся в темном, бликующем на солнце экране и случайно сбросил вызов вместо того, чтобы принять. Он выматерился. Открыл контакты, листая имена до нужной буквы, и попутно шел к спальне сообщить Ярен о докторе. Минутами Харуну чувствовалось, как руки все более немели и слабели. На него нашло затмение, вернее, его оглушил и парализовал звук бьющегося сердца. Непрерывными мучительными ударами этот гул поднимался к голове, и она пошла кругом. У двери спальни, на которую Харун оперся, его согнула разламывающая боль в животе. Внезапно его вырвало кофе. Рот наполнил соленый вкус крови, и тотчас на Харуна напал смертный ужас.

Это не совпадение, что им с Джихан-беем одновременно стало плохо, и Ярен...

Если бы в этот миг Харун мог правильнее мыслить и действовать, он бы позвал кого-то из домочадцев. Стоило громко кричать, заорать даже, яростно колотить в дверь, будить жену. Требовать, чтобы кто-нибудь проверил, жива ли она, в порядке ли сын, и дотащил Харуна до ближайшего топчана.

Но он сумашествовал. Ужасная слабость и боль точно цепями тянули к полу, и Харуну потребовалось усилие над собой, дабы дверь поддалась ему и он ввалился скорее в спальню. Созданный им шум разбудил Ахмета, но Ярен, спящая, не шелохнулась. И не откликнулась на зов. Неустойчивыми шагами, по стенке Харун пошел к жене. В тишине разносился его зовущий голос и тонкий плач сына, который моментально замер, несмотря на то, что Харун без сил завалился на постель и затормошил Ярен, продолжая выкрикивать ее имя. Она была без сознания. Иногда, в полубреду, он как будто вспоминал, что, может, не то надо делать, что он сейчас делал. Не трясти Ярен, а проверить ее пульс, кричать не ей, а Шадоглу, пока не поздно, а не услышат — звонить. Однако, когда Харун потянулся к телефону, его еще раз вытошнило прямо на кровать. Новая боль теперь отдалась в груди, повыше живота, и такая, что не ломала и не просто резала, а распорола. Харун закашлялся. Носом хлынула кровь.

Чтобы крикнуть, недоставало воздуха — тот застревал в забившемся горле. Харун лежал боком, скорчившись, между Ярен и детской кроваткой, за которую схватился больше интуитивно, не понимая, зачем. Но быстро мутнеющее сознание напоследок подсказало: вновь заплакавший Ахмет должен кричать громче, истошнее и как можно дольше.

Задыхаясь, Харун приподнялся на локте и всем весом и напором расшатал кроватку. С третьей попытки сын завопил, как сирена.

С закрытыми глазами Харун тяжело откинулся на кровать. В считанные минуты ему словно перекрыли подачу кислорода. Стало почти невозможно дышать, и, чтобы одолеть страх, Харун подчинил себя одной-единственной животворящей мысли: жить — это выстоять, а до прибытия скорой они с Ярен обязаны выстоять во что бы то ни стало.

Казалось, минула вечность, пока во дворе забурлил многоголосый неясный гомон. Кто-то мчался сюда. Замирал в открытой двери. И, перед тем как броситься им на помощь, срывался на страшный женский визг.

С качающегося потолка лил непереносимо яркий белый свет, который мешал на чем-либо сфокусировать зрение. Непонятный злой холод пробирал до костей и знобил то руки, то ноги, то живот. Першило горло. Но самым первым из чувств вернулся слух. Поток звуков ворвался в Харуна, когда он еще не открыл глаза, и с каждой попыткой вычленить из них хоть какой-то смысл они становились все понятнее и яснее.

Харун был в реанимации — так, обращаясь к нему, говорил неизвестный голос. Потом выяснилось, что он принадлежал врачу, а в палате находилось еще как минимум пять человек.

Хазар-бей, заглядывая куда-то за штору, которой завесили кровать Харуна, стоял у ее изножья. К нему вышел Азат, но тут же скрылся за шторой, заговорив с кем-то неразличимым шепотом. На стуле у стены напротив Харун увидел свесившего голову Насух-бея. Похоже, он держался за шею, будто стянутую невидимой петлей. Пятая, медсестра, подключала капельницу Харуна к пакету с кровью.

На языке кипели бесконечные вопросы о том, что с ними случилось, об отравлении, о Ярен и Джихан-бее и сколько Харун был в беспамятстве. А сошло лишь невнятное мычание да сиплый хрип, и к пересохшему горлу подкатила болезненная судорога. Сделав глоток, Харун почувствовал внутри трубку — от носа отходило ее продолжение, заполненное темно-бурой гущей.

Когда Харун заметался на подушке, пробуя подняться, медсестра заставила его лечь и поправила невыразимую путаницу трубок и проводов, тянувшихся к нему со всех сторон. Хазар-бей с разрешения медиков подошел ближе и прочел в глазах Харуна мучившие его вопросы.

— Спокойно, не надо, не волнуйся. Ярен жива и Джихан тоже. Они тут, за шторой, о них позаботились. Ахмет сейчас с Хандан в коридоре.

Хвала Аллаху, он наконец-то услышан.

— У вас было сильное кровотечение, но его остановили. Сейчас доктор готовит вас к операции, — с сожалением сказал Хазар-бей.

Какой еще, блядь, операции?

— В ваших желудках стекло. Оно порезало вас изнутри, и вы потеряли много крови. Аллах, опаздай мы хоть на чуть-чуть, месть Юханны свершилась бы! У него не вышло отравить вас нитратами, и он переманил на свою сторону врача, когда вы были в больнице. Врач арестован. Он признался, что назначал вам капсулы, в которых были осколки стекла. Вы медленно умирали, ни о чем не догадываясь!

Слова Хазар-бея опустились на Харуна, как глухой удар топора, и его захлестнул гнев. Нет, это мать. Он чувствовал, что Шадоглу заблуждались и в покушении она сыграла далеко не последнюю роль. Но злился Харун больше на себя, чем на нее. Ведь он держал эти проклятые капсулы в руках, проверял упаковки. И просто должен был предвидеть, что интриги загнанной в угол львицы достигнут немыслимой остроты.