Был блеск и богатство, могущество трона,

Всемирная слава, хвала и почет...

И было кольцо у царя Соломона,

На нем была надпись: «И это пройдет».

Наталия Спирина

Если ад на земле возможен, то его средоточием была реанимация и ее испытания, выпавшие на их долю.

После долгой операции всю ночь и утро лихорадка вгрызалась в тело Харуна с яростью зверя. Нестерпимо мучила жажда. Медсестра разрешила промочить рот питьевой водой, однако не более того, а от головной боли не было никакого спасения.

Когда Харун отошел от наркоза, врач на осмотре заявил о бактериях в их крови, о стекле, успешно удаленном из желудка, из-за которого те попали в кровь, о том, что не исключено осложнение сепсисом и что в палату будет допускаться только один родственник строго по часам. Врач много о чем говорил, но страшнее всего звучали слова о будущем Джихан-бея, в которое он между тем заглядывал с оптимизмом. Откуда взялся оптимизм при наличии у тестя дыры в желудке и развившегося перитонита — тайна, покрытая врачебной этикой, по всей видимости.

В обед к ним допустили Азата, ненадолго. Он рвался в палату со срочной новостью, всклоченный, замученный гнетом ужаса и кипящий мыслями, которые вывалил на Харуна и Ярен. Папочка Джихан не мог его слышать. Отгороженный от них шторкой, он крепко спал. Ему пришлось перенести двойную операцию.

— Доктор говорит, что он — боец, выживет, и лечение перитонита начали вовремя. Иншаллах, это так, Иншаллах! — успокаивал себя Азат, выходя из-за шторы, от отца. Он горько вздохнул, потерев лицо, и вперился в Харуна с женой глазами безумца.

— Как дела дома? Как Ахмет? — Харун едва владел охриплым голосом.

— Он тоже боец, — через силу улыбнулся Азат, шагнув к кровати Ярен, и смахнул с ее щеки катившуюся слезу. — Хорошо ведет себя, очень ждет маму с папой.

Жена с нежностью прислонилась к руке Азата щекой и шумно втянула воздух, отдающий химией и лекарствами. Азат просто не стал их расстраивать и опустил ту часть новостей, в которой сынок плачет без них так, что аж заливается.

— Дед Мустафа забрал вчера его с мамой и Хюмой к себе. Им там спокойнее. Мимо деда и муха не пролетит, так что им никто не угрожает, они в порядке. За Ахметом прекрасно ухаживают.

Порывшись во внутреннем кармане пиджака, на котором был застегнут медицинский халат, Азат вытащил листок.

— А утром мы нашли эту записку на капоте моей машины. Она предназначается деду Насуху. Почерк другой, мы сравнили ее с прошлой запиской от Юханны. Вот что тут написано: «Теперь ты знаешь мой ответ. Вы отобрали у меня Мидьят, фирму Фюсун и кинули с акциями Шадоглу. Надеюсь, твои детки наелись досыта и стекло вас вразумит и умерит ваш аппетит. Вы зря скрыли, что Фюсун сдала меня: я вынудил ее сознаться еще до встречи с вами. За это расплатится тот, кто затеял со мной войну. Если хочешь, чтобы близкие вышли из больницы живыми, Насух-ага, пусть Харун отдаст свое имущество мне. Я также требую уничтожить запись с показаниями и ее копии. Выполните мои условия, и я исчезну навсегда. Не вздумай натравить на меня курдскую банду. Фюсун уже пыталась запугать меня и лишилась мужа. Как прочтешь, передай это письмо Харуну, который возомнил, что совладает с Эстелем. Я жду, что он подчинится».

Ложь. Несомненно. От первой строчки и до последней — хорошая попытка выставить себя большей силой, чем Юханна был в действительности. Но едва ли он так умно распорядился бы килограммом своего мозга, не поучаствуй в его интригах мать. Харун опирался на интуицию и детские воспоминания о нем пятнадцатилетней давности. Бывший подельник матери исполнял заранее намеченные ею планы, которые отличались особой сложностью от бандитских налетов Юханны в Мидьяте.

— Он с матерью в сговоре, — Харун и взял у Азата записку.

— Нам с дядей тоже так кажется, — Азат составил им с Ярен компанию на стуле для посетителей. — Фюсун травила Рейян, на нее это похоже.

Дрожащими горячими пальцами Харун развернул листок с незнакомым ему почерком.

— С нами мать извлекла урок из ошибок. Судя по записке, она нашла выход, как обворовать меня руками Юханны и затем присвоить все активы себе. На вашу фирму они больше не претендуют — их сдерживает Сардар.

Дверь отворилась, в палату, у которой несли охрану курды, просунулась голова медсестры. Шурина поторопили. Он упросил женщину подождать еще чуть-чуть.

— Только какую-никакую анонимность мать все же попробовала сохранить, чтобы у нас не появились новые улики на нее. Записка от имени Эстеля. И ядом она не воспользовалась, потому что он указал бы на нее и, главное, убивает через три дня. Ей же было важно продлить наше лечение. Наверное, трех дней ей показалось мало, чтобы «подчинить» меня, — Харун оторвал взгляд от требования отдать имущество и растер переносицу, где услышал ноющую боль. — Нитраты тоже не годились. Быстро убивают... И было бы странно, облажайся врач с пищевым отравлением. А от стекла, ты и сам видишь, болячки вылезают одна хреновее другой. Капсулы со стеклом — идеальный вариант. Этот шакал Юханна явно был в курсе всего и на переговорах оттягивал время.

Будь ты хоть сорок раз мегамозг, знающий все приемы и трюки матери, все равно оступишься и пропашешь носом землю. У врагов Фюсун Асланбей второй дом — больница.

— Если он вынужден объединиться с Фюсун, это доказывает, что он слаб и ждать помощи ему неоткуда. Он потерял власть над городом. Им обоим нечего терять, — как бы уточняя, заметил Азат.

— Да, теперь связи Эстеля не помешают полиции работать, — Харун склонился на подушку, с трудом вчитываясь в послание, поверх которого наслаивался надрывный шепот Азата:

— Мы позвонили комиссару Джелалу и отдали ему показания Фюсун. Наконец, он заводит дело. Капсулы со стеклом и банка от них тоже переданы в полицию.

— Брат, пока их посадят, нас или ограбят, или убьют. Арестуйте их немедленно! — упрекнула Ярен. — И кто наш отравитель, вы нашли его? Кто из наших слуг посмел это сделать?

Одного оттенка с серым одеялом, она изнуренно свернулась под ним калачиком. Ее трясло от холода и боли. Душой Харун стремился обнять ее, привлечь к себе, хотя бы просто коснуться жены, но сейчас она была недосягаема для него, ровно как мир за пределами клиники. Харун подтянулся и кое-как сел.

— Ярен, мы бы рады поймать отравителя, но что толку от нашего желания? — развел руками Азат. — Мы посещали дома всех работников — у деда записаны их адреса и телефоны — и новый охранник пропал! Тот, что работает с начала лета. Дома он не появляется. Отравитель точно он, но где он, Аллах его знает. А ведь Реза рекомендовал его деду как парня с безупречной репутацией.

— Аллах посылает снег по размеру горы⁽¹⁾. Я уверен, что мы выясним это, — сказал Харун. — И, кстати... Поскольку врач арестован, мать и Юханна не могут действовать через него. В случае моего отказа они, вероятно, подошлют кого-то другого добить нас.

Подумав с секунду, Азат загорелся некой идеей. Затем он замялся и уже готов был расстаться с сумасбродной мыслью, как за нее ухватился заинтересованный Харун.

— Я вот про что... — высказался Азат. — Если мы передадим Юханне, что ты не отдашь имущество, их шпион придет сюда, и тогда мы его схватим? Я думаю, он знает, где и охранника искать, и как давно Фюсун с Юханной в сговоре. Чем больше у нас доказательств против них...

— Что?! Быть живцами?

На Азата тотчас же обрушился бездонный таз курдской брани, а сверху, заходясь чуть ли не тигриным рыком, Ярен придавила брата гирей жестокой сестринской обиды:

— Ты слышал, Харун? Этот бессовестный представитель Шадоглу, мой ненаглядный любящий брат, сделает нас приманкой для Фюсун! А как же отец? Вдруг его убьют? А Ахмет?! Рискнешь сделать его сиротой?

— Ярен, не кричи! Медсестра услышит.

— А ты не неси бред!

— Ярен...

— Уйди, брат!

Как Харун ни пытался поддать в голос десяток децибелов, чтобы прервать ссору, они ему не покорились. Он раскашлялся задыхающимся кашлем.

— Харун, как ты?! — Ярен затопил ужас.

— Гораздо лучше... — восстановил Харун дыхание, — когда вы не ругаетесь, милая. И я понимаю, что после сказанного на меня падет тьма проклятий... Но в кое-чем я согласен с Азатом. Только поступим наоборот. Вы скажете Юханне, что мы в очень плохом состоянии, и я отдаю свои активы, чтобы он отстал от Шадоглу. Скажите, что мы собираем документы, на это уйдет время, и будет нужна его подпись. Заманите старейшин на встречу и... Полиция накроет всех разом. Я тоже приду туда.

— А охранник и шпион? А впрочем... Змея с отсеченной головой безобидна. Так и поступим, Харун, — решил Азат и встал между их кроватями, прямой и целеустремленный, как стрела, и подвластный энергии, что дрожала в нем, будто натянутая тетива.

— Азат-бей! — зашла все та же медсестра. — Вы обещали, что зайдете всего на минуту и будете вести себя тихо. Мне правда жаль, но вам пора. Приходите в другой раз.

К сожалению шурина, известная фамилия Шадоглу открывала в Мидьяте далеко не все двери. Азат был вынужден послушаться медсестру. Перед уходом он пожелал выздоравления Ярен и Харуну и взял с них слово созвониться, как только их переведут из реанимации. Сюда не разрешали приносить телефоны.

— Вы с Азатом с ума сошли, — произнесла Ярен. Она натянула одеяло до подбородка и прижала к груди руки, как бы спрятав себя этим защитным жестом от незримого притаившегося врага. — А если старейшины не поверят, что ты сдался? Они подошлют шпиона проверить это. Мой Аллах, у меня голова разрывается от подозрений!

— Это охранник без помех входил в ваш дом, потому что мы доверяли ему, и он этим пользовался. В больнице посторонним не дадут шататься по отделению, и персонал не подкупят. Не бойся, любимая. Даже если шпион будет что-то вынюхивать здесь, ты слышала Азата: его схватят. Насух-бей и Сардар сделали все, чтобы миссия этого паршивца была невыполнима... — Харун говорил мягко и убедительно и в то же время чувствовал, что у его голосовых связок наступал лимит. Защипало горло.

Харун нащупал под рукой письмо Эстеля. Ему сразу вспомнились отец и та роковая ночь в Гëбекли-Тепе, упомянутые в конце послания, и в палате раздалось шуршание скомканной бумаги. Видно, Ярен угадала его тоскливые мысли и, прилягши набок, к Харуну лицом, затем спросила:

— Ты думаешь, письмо не врет? Я про то, что... Эрхан-бея убил этот старейшина, а не твоя мать.

— Письмо не изменит ни прошлое, ни тот факт, что мать и Юханна заслуженно сядут в тюрьму. Но, если оно не врет, то убийца Юханна еще раз доказал, что он — убийца. Только и всего.

Ярен ошеломляло хладнокровие Харуна, проявленное в реанимации, с порезанным желудком и листком, в котором спустя пять лет ему открылось лицо истинного убийцы отца. Конечно, если в письме была правда.

— А по-моему, письмо лжет. Не будь твоя мать убийцей, она бы призналась, разве нет? А раз она молчит, этой ведьме есть что скрывать. Она виновата!

— За смерть отца вина и так лежит на ней, — отвечал Харун хрипло, с придыханием. — Жизнь под опекой живодерки заставила меня сростись с ужасной истиной, что для нее мы с отцом никакие не особенные. Что вообще и никогда и даже по касательной мать не заденет нас, потому что мы — ее семья... я в это не верил. Может, аварию в Гëбекли-Тепе подстроила не она, но она к этому причастна. Мне бы только знать, как отец оказался в это втянут и как я упустил нависшую над ним угрозу. Я думал, он что-то еще узнал о ее бизнесе... или спутал ей карты.

— После всего, что она нам сделала, я бы в этом не сомневалась. Харун... Посмотри на меня. Пусть это не похоже на утешение, но верь мне, Аллах умножит ее страдания во столько раз, сколько она украла денег и загубила людей! — вгорячах изрекла Ярен.

Харун не стал призывать ее к терпению и тишине, возражая на проклятия, которым позавидовал бы Иблис. Он считал их более чем справедливыми. Глядя на жену, прикованную к постели реанимации, он хотел, чтобы они сбылись, и ему казалось, он прав.

В детстве было славно. Натаскаешь одеял и подушек, соберешь в одиночку шалаш и, едва нырнешь под полог своей могучей крепости, все тревоги и заботы уносятся прочь. В шалаше царил покой. Он окружал и моментально захватывал Харуна, будто тот снова попадал в древние подземелья Шафранового монастыря в Мардине или бродил с отцом по тамошним миндальным рощам. Красотень неописуемая. Нигде в особняке матери Харун не чувствовал себя так хорошо и защищенно, как внутри этой маленькой рукотворной территории. Его территории.

Скоро ему спускаться на чай, а так не хотелось — мать снова была не в духе и взъелась на Харуна из-за беготни по дому. Но выйти на разведку за новой партией подушек и простыней все-таки пришлось. Пулей вылетев из «крепости» и миновав коридор с ковром, Харун прокрался в спальню родителей.

С горой подушек Харун направился назад к двери и нечаянно столкнул с прикроватной тумбочки фоторамку. Резкий хлопок долго стоял в ушах Харуна, который, воровато озираясь и прислушиваясь, взял рамку и осмотрел на наличие поломки. Это было любимое фото мамы, свадебное. Ему точно влетело бы, испорти он что-то.

Счастливые улыбки родителей на фото и впрямь выглядели празднично. На коленях матери лежал роскошный белый букет; под руку с отцом, она сидела в каком-то кафе Стамбула, но по одежде в ней нельзя было заподозрить невесту. Невесты наряжаются в нарядные платья и алые ленты. А на матери элегантно сидели темные брюки и мешковатая легкая кофта с капюшоном. Почему родители отметили свадьбу без гостей и торжества и не пригласили даже деда Дживана, отвечали просто — мечтали провести этот день вдвоем и, как туристы, гулять по столице трех империй⁽²⁾. В эйлюле⁽³⁾ восемьдесят восьмого они поженились, и завтра у них годовщина: десять лет!

Харун поставил фоторамку на законное место на тумбочке и, собрав раскиданные подушки, шмыгнул в коридор. На лестнице он заслышал отца. Вскрикнул, ускорился и с испугу пульнул в него одним из мягких трофеев.

— Ага, вот кто шумит: расхититель комнат! — смеялся отец, хватая на лету подушку. — Поймаю, поймаю, лисий хвост!

— Нет! Я спрячусь!

Тактика «убежать в шалаш, отбившись подушками» была провалена в первые же секунды отступления. Расхититель комнат, Харун, навернулся на ковре и попался с поличным. Началась неравная шуточная борьба с захватами и щекоткой, а в конце отец поднял Харуна и, перевернув вверх тормашками, скинул на подушки. Смех и топот неизбежно привлекли мать.

— Что вы творите?

Статная, как статуэтка, она так незаметно выплыла из гостиной, что у Харуна екнуло в груди. Отец, сидя на корточках, обнимал его со спины, будто пряча в своих руках от раздраженной львицы, и Харун был этому безмерно рад.

— Да вот думаю, жизнь моя, что делать с этим проказливым ребятенком, — и отец поцеловал его в лохматую макушку. — На чай зовешь — не отзывается, подушки у нас ворует и еще кидается ими. Разбойник, одним словом!

От того, как мать улыбнулась сдержанной улыбкой, Харун посчитал себя наполовину прощенным. Нотации откладывались до худших дней. Отец умилостивил львицу — с его природным даром растапливать ее лед у него классно получалось.

— Сначала пусть уберет, что разбросал, пока дом не превратился в свалку, и может спускаться к чаю, — распорядилась она.

— Давай, сынок, — скомандовал отец, — ты слышал маму. Бери эту подушку, а я другие понесу. Хюлья их постирает.

— Эрхан, не поощряй его баловство. Он должен убираться сам.

— Фюсун, — ласково улыбнулся отец на ее возражение, — он все уберет, не волнуйся. Пожалуйста, может, скажешь пока Хюлье принести чай?

Спровадив мать, отец разрешил Харуну отнести подушки к шалашу. Вместе они вернулись в гостиную.

Мать отдыхала в кресле, забросив одну ногу на другую и покачивая носком туфли в такт песне, струившейся из магнитофона. Работница, Хюлья, расставила на столике чай и блюдо с фруктами. Харун плюхнулся на диван. Объятый небывалой легкостью и праздничным настроением вечера, он уже забыл переживать о недавних придирках матери. Отец дополнил сервировку одним бокалом и открыл бутылку вина, которую вытащил из шкафа.

В этом году годовщину отмечали заранее, так как с завтрашнего дня отец будет задерживаться допоздна у начальника, немца Шмидта, на их «базе», где Харун никогда не бывал⁽⁴⁾. Их группа готовилась к раскопкам в Гëбекли-Тепе. Они продлятся два месяца, пока осенью располагала погода, и потом столько же весной до наступления жары.

— Жизнь моя, Фюсун, — с бокалом в руке отец опустился на подлокотник кресла и приобнял мать, которая держала чайный армуд, — поздравляю тебя с бронзовым годом нашей свадьбы⁽⁵⁾. Жаль, что нам не удастся отпраздновать эту годовщину как положено. У нас с тобой накопилось много работы. Сердце мое принадлежит вам с Харуном безраздельно, это неоспоримый факт, но ничего не поделать — я вынужден отлучаться на экспедиции и изменять вам с Гëбекли-Тепе. Судьба предназначила мне сделаться археологом, однако, если бы не это место, мне страшно представить, что я бы никогда не повстречал тебя, жизнь моя. Именно на этом холме наши тернистые пути свелись в ослепительно яркую точку — семью. И сколько бы я ни исследовал глубины эпох в поисках артефактов, самое большое сокровище, найденное в Гëбекли-Тепе, — это ты. Я благодарен Аллаху за то, что ты, мое солнце, сверкаешь для нас с сыном.

— С годовщиной, Машаллах!

Мать поднесла свой армуд к отцовскому бокалу, чокаясь с ним. Затем она приняла от него горячие-прегорячие поцелуи в лоб, в щеку и масляным густым голосом, с задором, который Харун боялся спугнуть, прибавила:

— Прекрасная речь, Эрхан, очень трогает.

— Поздравляю вас! — воскликнул Харун. — А когда папа приедет, мы еще раз отметим годовщину? Позовем гостей?

— Мы обязательно исправимся и, может быть, зимой съездим в Стамбул, если я не буду занята в компании.

— Ура, наконец, мы будем путешествовать втроем!

Харун очень обрадовался, порывался даже кинуться матери на шею, но воздержался. Ей это не нравилось. И она только что отчитала его за то, что он прыгал сайгаком по ступенькам и катался на перилах, так что он рисковал нарваться на ее гнев.

— А можно на осенних каникулах побыть в Гëбекли-Тепе? Прошу! Я очень хочу хотя бы одним глазком посмотреть на храм.

Мать равнодушно повела прямой бровью.

— Ты будешь мешаться рабочим. Это ведь не парк, сынок, а опасная зона раскопок.

— Через год обязательно поедешь, — дал обещание отец. — Жизнь моя, в школе у него хоть с друзьями общение, а дома за городом что за удовольствие самому себя развлекать? Он же не затворник. Харуну на каникулах скучно: мы работаем, а он один.

— Не затворник? Я бы сказала — кочевник, который летом не бывает дома.

Пусть и так. Пускай Харун и объездил за свои не полные девять лет всю Восточную Турцию, тем сильнее он мечтал побывать на раскопках отца. Там он до сих пор не был. В детстве еще потому было круто, что Харун с гордостью понимал: нашумевшие экспедиции в Гëбекли-Тепе, возможно, не случились бы, если бы не его родители!

До их знакомства какой-то местный пастух наткнулся на холме, где теперь был храм, на обломки древних обелисков и свез их в Археологический музей Урфы. И так бы и стояли они бесхозные и недооцененные зарубежными учеными и коллегами отца, не займись он этими камнями лично. Он подробно расспросил пастуха про них и про холм. Связался с археологом Клаусом Шмидтом, который работал над другими раскопками в их провинции, и, осмотрев Гëбекли-Тепе, они решили: надо копать.

Исторические и священные места Урфы как магнитом притягивали паломников и любознательных туристов. А чтобы еще больше прославить их город и заманить в него путешественников, Аджена-ханым, начальница матери, пожертвовала на раскопки. Так мать и стала связующим звеном между музеем отца, с которым она следила за работами в Гëбекли-Тепе, и туристическим бизнесом старухи Аджены.

Весь вечер, в канун бронзовой годовщины, родители обсуждали их первую встречу в музее, немца Шмидта и группу археологов, последние новости из офиса мамы и учебу Харуна.

Потом мать поднялась, и Харун начал с трепетом наблюдать за ней, словно она была величественной и изящной царицей, а покинутое ею кресло — троном. Оправив платье с прической, владычица Асланбеев протянула отцу руку и пригласила его на танец:

— Эрхан-бей, я, конечно, понимаю. В век сильных женщин мужчины позволили себе расслабиться, но, знаешь ли, не настолько, чтобы не позвать жену танцевать. Что за моветон?

Даже на ее укоры, ироническую усмешку и томную лень скупых жестов отец улыбался как на безобидную шутку.

— Виноват, задумался! Мне, как мужчине, очень лестно, что сильные женщины по-прежнему любят, когда их зовут на танцы.

Дожевав виноград, он притянул мать за талию. Они вышли на середину зала, где было много пространства, и отец закружил ее в плавном танце, прижавшись бородой к виску матери. Она безмятежно прикрыла веки и целиком доверилась крепким рукам отца, вложи в которые неподъемные горы или черные бури, и те будут дремать, как в колыбели. Так успокаивали его объятия. Харун диву давался, смотря на мать. Такая хрупкая, любящая и тихая по-доброму, а не жестоко, она была совсем не похожа на ту разящую сталь, которая ранила его душу и память. Харуну хотелось, чтобы эти редкие минуты счастья не заканчивались. И он не мог ими насладиться.

Все так же улыбчиво отец танцевал и мило шутил с матерью. Она запрокинула голову и коротко смеялась грубым смехом, чем рассеяла у Харуна иллюзию небывалой нежности. Праздник, к его огорчению, тоже был прерван. Раздался звонок в дверь — Хюлья, скрывшись в коридоре, впустила гостя.

Мать ушла проверить, кто явился. Харун понял, что это был ее коллега Юханна. В кепке набекрень, он прошел в гостиную, не без труда отвязавшись от взбучки матери:

— Кто пьяный, Фюсун? Это я пьяный? Да я стекл как трезвышко! Эрхан! Очень рад, мерхаба.

— Добро пожаловать, Юханна, — приглушив музыку на магнитофоне, отец пожал ему руку. Харун поздоровался.

— С добром пожаловал. И с документами, которые Аджена велела передать, Фюсун. На, держи. У вас годовщина, а? Гуляете? Поздравляю!

— Благодарю. Может, кофе? — вежливо предложил отец.

Пошатываясь, Юханна бухнулся в кресло и насмешливо прищурил глаза. Они у него сидели в глубоких впадинах черепа, отчего Харун различал только веки.

— Не откажусь. Эй, Хюлья! Хюлья, где тебя шайтан носит? Кофе! Харун, как учеба?

— Хорошо, ага.

Этот мамин коллега был тем еще чудаком. Когда он приходил, родители под разными предлогами просили Харуна уйти в свою комнату. А он знал, почему. Юханна такие ухмылки давил иногда, будто одним ухом слушал собеседника, а второе в это же время преклонил к шепчущему дьяволу.

— А ты что же без вина? — спросил он мать.

— Так и знала, что ты спросишь, — сказала она, ехидно искривив губы. — Алкоголику повсюду мерещится то вино, то пиво, то ракы⁽⁶⁾, да, Юханна?

— А, я понял, чего ты такая по-особенному язвительная. Ну поздравляю вас, голубки! Соболезную тоже, но и поздравляю...

Смысл этого поздравления прошел мимо Харуна, да и мать погнала его в комнату, поручив Хюлье. Завтра рано в школу.

И впереди, до развода родителей, было еще шесть лет беспечного неведения.

В Мидьяте Харун преисполнился надежд покончить, наконец, со всеми темными пятнами на страницах своего прошлого. Сказать по чести, он не поддавался самообману, будто жаждал вытрясти из матери правду об убийстве отца. Не жаждал. И втравливать себя и близких в эту темную историю не хотел. Мучительное осознание, что мать погубила отца, было заглушено в Харуне ее молчанием и привычкой, родственной в чем-то смирению, не ждать от львицы-людоеда ничего хорошего и не удивляться ее поступкам. Не клещами же тянуть из нее признание. Попусту ссориться, терзая и ее, и собственную душу. Но сейчас, когда письмом Юханны мать намеренно била по воспоминаниям об отце, — хоть клещами. Джихан-бея с ушитым желудком пока не переводили из реанимации. Ослабленной Ярен прокапали второй пакет крови. Со слезами бессилия и горя госпожа Хандан, звоня им с Харуном каждый день и молясь о них, металась от младшей дочки к внуку. И Харун чувствовал, что в правде об отце, какой бы она ни была, в их последнем с матерью свидании ему удастся утопить, по крайней мере, части злости за семью.

С этой надеждой и утешением он вошел в особняк Асланбеев.

Столпотворение людей, забившее двор, моментально поглотило Харуна. Фыратом, Шадоглу и комиссаром Джелалом было единогласно принято решение устроить встречу со старейшинами в том же доме, где жила Фюсун Асланбей, чтобы полиция арестовала сразу всех обвиняемых. У ворот дежурили охранники Асланбеев и люди Сардара, которому Харун пожал руку, после того как немного осмотрелся. На топчанах с застегнутыми наручниками он заметил уже знакомых старейшин и их телохранителей — всех, кроме главаря Юханны. Полицейские выводили бандитов к машинам, припаркованным на улице.

— Опаздываете, Харун-бей, — по хитро блеснувшим глазам Сардара Харун понял, что курд был весьма доволен результатом ареста. — Здесь не все члены Эстеля, но остальную шушеру будет легко вычислить. Без своих лидеров они — ничто. Иншаллах, вас выписали из больницы?

— Скорее я выписал себя сам. Не хотелось пропускать такое зрелище.

Он на день отпросился у лечащего врача — переоделся и буквально с капельницы рванул сюда. Медсестра успела только залепить и перевязать катетер, стоявший в вене.

— А как Ярен и Джихан-бей? Что говорит доктор?

— Поправляются, Машаллах, но нам назначили еще несколько обследований. Проворонили мы отравителя — теперь разгребаем.

Ахмету исполнился месяц. На подходе был его мевлют⁽⁷⁾, который отмечался на сорок первый день от рождения малыша, но их малышу предстояло встретить торжество без родителей, на руках бабушки Хандан и прадеда Мустафы.

— Отравитель убит... В смысле этот новый охранник, — сказал Сардар, уступив дорогу конвою полицейских. — Вы, наверное, уже слышали? Азат-бей предупреждал, что вам могут навредить, и действительно мы схватили шпиона Фюсун и Юханны, когда он пытался проникнуть в реанимацию. Он сознался, что застрелил охранника по приказу вашей матери.

— Ожидаемо. Лишних свидетелей долой, а охранник был нужен лишь для того, чтобы отравить нас нитратами, — не удивился Харун.

И догадка о подосланном шпионе не замедлила оправдаться. Возле больницы околачивался некий загадочный тип после ухода Азата. Вначале группа Сардара за ним просто следила. Он выведывал новости из реанимации: так ли все плохо, как Шадоглу сообщили Юханне, и верно ли, что Харун отдаст имущество. Но вскоре шпиона выловили и допросили, заставив его позвонить Фюсун и все подтвердить.

— Было еще что-то? — уточнил Харун.

— Да, — Сардар полез в карманы штанов, — вот мобильные вашей матери, возьмите. Я не стал отдавать их комиссару. Один для повседневного пользования, и там ничего подозрительного, а второй...

— А со второго она звонила сообщникам, — и опять Харун ничему не изумлялся: трюк-то давний. И улики, и секретные звонки, и переписки владычица Асланбеев прятала на зависть тайным агентам. В дни траура по Аслану Харун и Генюль обшарили дом и все вещи матери — второй телефон им не попадался. — Как вы его нашли?

— То-то и забавно, Харун-бей: когда мы их задержали, Юханна намекнул, где искать. Должно быть, он это назло Фюсун. Есть статуя льва, сидящего, в гостиной, где-то по колено высотой. У льва была спилена голова и прилажена сверху, как крышка, с креплением сзади. Внутри него лежал телефон. Вот что это за люди?

У Сардара вырвался робкий смешок то ли порицания, то ли неподдельного смеха над комичной находчивостью матери.

— Сардар-бей, — проговорил с усмешкой Харун, — там, где мы учились обманывать, эти люди преподавали и достигли ученой степени. Игра лжецов заменяет им судоку и шахматы. Отдайте телефоны комиссару Джелалу, ладно? Они пригодятся для дела.

А вот и неутомимый блюститель порядка легок напомине. Прошел сквозь сутолоку и гам и, вмешавшись, заворочал языком, как шилом:

— Харун-ага, мы вас заждались! Может, вы потом побеседуете с приятелями, а сейчас пройдете, наконец, к матери?

Сардар, иронично изогнув бровь, будто бы измерил взглядом значимость комиссара Джелала, но, видно, не нашел в нем ничего выдающегося и промолчал.

— Извините, комиссар Джелал, — Харун сделал очень понимающий серьезный вид. — Обычно полиция не спешит на вызовы, и я подумал, что мне нет смысла торопиться.

— Бросьте эти шуточки, Харун-ага, идемте! Вы поймите, что вы задерживаете арест. Я не могу увести госпожу Фюсун и господина Юханну. Вообще-то я не должен разрешать вам говорить с преступниками во время задержания, мне же влетит от начальства. Но, учитывая вашу помощь в их поимке... Даю полчаса.

Подниматься по лестнице было тяжело. В Харуна влили так много жидкости с этими капельницами, что тело ощущалось каким-то неподъемным и отекшим. На террасе за столом расположились Насух-бей, Фырат и Миран. Хазар-бей и Азат смотрели во двор, зависнув у каменной ограды, и говорили о чем-то промеж собой. Перекинувшись с кузеном и Шадоглу приветствиями, Харун направился к гостиной, где ждали мать и Юханна.

Когда полицейские покинули гостиную, Харун затворил за собой дверь. С минуту он видел мать, сидевшую за обеденным столом вполоборота к выходу. Потом его взгляд переместился на Юханну. Шакал гнездился по другую сторону стола, скинув на него твидовую кепку.

Увидев Харуна, мать в одночасье замерла и сжалась, как хищница в момент засады. И эта жилистая плотная хищница опасливо проследила за тем, как Харун обогнул ее трость, приставленную к креслу, и присел к столу. Взирая на него, как на выходца из могилы, мать, очевидно, не верила своим глазам, которые тихо перебегали с него на остолбеневшего Юханну. Да эти двое уже похоронили его и разделили его деньги и компанию. А Харун не оставил им шанса приготовиться к разговору, поэтому им не сообщали, что он придет.

— Харун?.. Какая неожиданность, а! Очень рад видеть тебя... живым, — Юханна так глянул на мать — все равно что прирезал. Явно не ожидал, что ее план даст осечку, а «осечка» вдобавок нагло осклабится ему:

— Какое совпадение, Юханна-бей! А я рад видеть вас пока на свободе, потому что это наша с вами последняя встреча.

На столе валялись липовые документы о передаче имущества Харуна Юханне. На лице асланбейской львицы чуть дрогнула маска равнодушия и презрения.

— Что такое, мама? Желаешь спросить, как прошли мои похороны? Мне, к сожалению, нечем тебя порадовать. Я был на грани смерти. Но, похоже, что моя жизнь вышла настолько яркой и захватывающей, что заинтригованный Азраил захотел узнать, чем все кончится. И отпустил мою душу. По-моему, я и умру-то незадолго до ангела смерти, пока он не досмотрит этот остросюжетный сериал. Как думаешь, как назовем его? Я предлагаю: «Выдающийся повар: Стекло в желудке, лапша на ушах».

Вопреки обстоятельствам, стихийным бедствиям и несокрушимой Аджене-ханым мать прививала Харуну привычку всегда улыбаться. Сегодня он заставил ее об этом пожалеть. Сиял, как медник, закончивший тонкую и многочасовую чеканку на посуде, и тем сердил мать.

— Однако и твое вранье не бесконечно, мама. Ваш шпион выдал вас. Я знаю, что ты объединилась с Эстелем, когда я начал продажу твоего дома. В душе я был готов к какой-нибудь твоей попытке столкнуть меня с господином Юханной. Разделяй и властвуй — это ясно. Но ты действовала еще умнее! Ты притворялась союзницей господина Юханны с одной стороны, а с другой — что принимаешь мои условия. Но вы упустили из виду Сардара, а между тем он стал нашим верным компаньоном, и вы утратили влияние в Мидьяте. Видишь ли, мама, в то время как ты разоряешь людей и обретаешь в них врагов, я их обогащаю и делаю своими друзьями. Ну а дальше все совсем просто. Понимая, что вам светит пожизненный срок, вы переманили нового охранника Шадоглу, потом врача, и раз уж с фирмой Шадоглу не повезло, а Фырат вас тоже кинул, вы решили, что дотянетесь до моих денег, и ударитесь в бега. Нам с Ярен к этому дню надлежало умереть — об этом должен был позаботиться врач. Джихан-бею тоже, поскольку он темпераментный человек и преследовал бы вас. А другие не помышляли бы о мести, боясь за родных. Гениально!

Столь бесцеремонной похвалой Харун выбил на каменной маске львицы пару резких морщин. Однако ни она, ни Юханна не издавали ни звука.

— Только господину Юханне не известно главное, — продолжал Харун. — Как ты предала его, мама. Как ты и ваш шпион замыслили убить его, чтобы не делить с ним мои деньги, а присвоить все себе.

Юханна непроизвольно шевельнулся в кресле. Не разделяй их длинный стол, он бы накинулся на мать и придушил ее, в этом Харун не сомневался.

— В этой хитроумной комбинации остается спорным вопросом ваше письмо. В нем сказано, что господин Юханна убил отца. Хотя письмо написано рукой шпиона, его составила ты, — произнес Харун с нажимом.

Он выложил на стол записку, которую приносил Азат. При виде нее Юханна занервничал. Его не поставили в известность, что информация об отце тоже войдет в письмо. Мать опять заложила своего сообщника. Он начал ощупывать Харуна настороженным взглядом, шарил им по гостиной, но на его неудачу здесь не было ничего острого или огнестрельного, а за дверью дежурили полицейские.

Харун вновь обратился к матери:

— Не объяснишься?

На сей раз ей не удалось обойти его гнев молчанием. Но сухая интонация ее голоса отчетливо указывала ему знать свое место:

— Что я должна объяснить, сынок?

— Я перестал спрашивать тебя, за что пострадал отец — закрыл тему. Зачем ты опять подняла ее? Стекла и реанимации было мало для твоей мести?

— Затем, что я была вынуждена напомнить тебе, кто твой истинный враг и не валять дурака. Письмо было предостережением. Не я напала на отца. Но мне бы выпала его участь, если бы я не помогла Юханне.

— Тонешь, тонешь, Фюсун! — заскрипел пьяным смехом старейшина и жестами изобразил крушение непотопляемого Титаника. — Не разыгрывай жертву. Со стеклом была твоя идея! Смотри, а, даже сын, который мог терпеть тебя вечное-бесконечное, и тот не верит этим байкам.

— И правда, более слабого оправдания нельзя выдумать, — почти иступленно сказал Харун матери, чувствуя, как истощалось ее терпение, и сам он, не ожидая того, вылетал за его рубеж. — Думаю, я понял, в чем причина угроз, связанных с отцом. Когда тебе выгодно, ты раскрываешь его убийцу, а, когда нет, игнорируешь меня.

— Я скрывала раньше, потому что иначе ты создал бы мне проблемы с Юханной.

— Неужели? А давай спросим у господина Юханны. Вдруг он расскажет, за что убил отца и какие проблемы я бы устроил?

— Довольно, Харун, не лезь больше в это! И не смей говорить со мной в подобном тоне.

На лице матери проглянула откровенная тупая злоба, которая относилась только к Харуну. Пожелав уйти от разговора с ним, владычица Асланбеев приподнялась над креслом и грузно упала, воткнутая в него обратно Харуном. Будет мало сказать, что он сорвался с цепи или рассвирепел. О нет, его лихорадило хлеще, чем в реанимации. Вспышка багровой ярости застила глаза и, точно недуг какой, неотступно поражала его способность трезво мыслить, а также слышать, как мать требовала отпустить ее. Ярость. Жгла. Невыносимо.

Харун сжимал руку матери. Она попыталась высвободить ее, но он сдавил сильнее, добившись того, что рука в его ладони хрустнула и посинела. Сознающий свою власть над матерью, он хотел полностью подчинить ее. Владеть каждой ее мыслью, управлять каждым ее мускулом, одним словом парализовывать в ней всякое движение, чем не гнушалась она, когда он был ребенком. Чтобы мать отвечала, когда Харун спрашивал, и, когда говорил, слушала, а не выстраивала вокруг себя ледяные горы молчания. Так или иначе она расскажет ему правду об отце.

Мать вцепилась в его пальцы другой рукой, пробуя разжать стальную хватку, однако Харуна это взволновало не больше, чем слабое трепыхание овечки в когтях зверя. И, чем отчаяннее мать сражалась с ним, тем далее он чувствовал себя от человека, каким явился на встречу, и ближе к зверю, готовому порвать ее в клочья и согнуть в дугу ее надменный львиный дух.

Все закончилось как по щелчку. На пол грохнулась трость. Зазвучал хлесткий смех шакала Юханны, на потеху которому они сцепились. Увидев страх в смотрящих на него диких глазах матери и как надломилась ее плечистая фигура словно от боли, Харун немедленно отпустил ее. Дурак. Это ж каким нужно быть дураком, чтобы забыть, что у нее больные ноги и он мог что-то повредить в них.

Кажется, страх еще держал мать. Оттого она не решилась отвесить Харуну пощечину и, опустив руку, вскинутую в приступе ненависти, стиснула подлокотники кресла. Да, за какой-то год в Мидьяте она возненавидела сына, который проглотил ее стекло и — надо же разочарование! — выжил.

— Мда, Фюсун, — Юханна развалился в кресле и досадливо цыкнул, — если бы я пристрелил в Гëбекли-Тепе Харуна, а не Эрхана, мы бы не сидели тут, как идиоты, объегоренные твоим щенком. Это все ты виновата!

Харун обернулся к нему.

— Только не надо на меня все валить, а! — взбрыкнул старейшина. — Твоя мать просто прикидывается жертвой. Не я убил Эрхана, а она! Она предпочла спасти тебя, а я только дал ей выбор. Да, я пристрелил Эрхана! — неожиданно выкрикнул он. — Я выкрал броневик и подстроил ту аварию в Гëбекли-Тепе. Я следил за Эрханом и знал, что ты приедешь в Урфу и навестишь его. И, пока вы лежали без сознания на том поле, я позвонил Фюсун и сказал, что убью одного из вас. Пусть выбирает — кого. Или выберу я. Она назвала Эрхана. А, Фюсун? Было же так, а?

Совершенно выйдя из себя, глава Эстеля хлопнул ладонью по столу.

— Ты прибрала к рукам бизнес Аджены, а меня, как паршивую собаку, выставила из Урфы! Я все потерял. Все, с кем я работал, отвернулись от меня. Конец Эрхана был предрешен. Ты сама подставила родных под удар!

— Не прибедняйся, Юханна, — протянула мать своим рычащим голосом и сдавила подлокотники кресла до белых костяшек.

В уме Харуна вдруг промелькнула мысль, что она была подобна темной океанской бездне. С чудовищами, что в ней таились и были растревожены Харуном, и манящим блеском сокровищницы воспоминаний об отце, которые покоились на самом ее дне.

— Ты тоже позарился на наследство Аджены и переметнулся на ее сторону. Я знала, что среди избивавших меня был ты. Ты с упоением перебил бы мне не только ноги, но и голову. Не думай, будто маска скрыла твое предательство — я узнала тебя. А знаешь, что делают с собаками, которые кусают хозяина? Выбраковывают!

— Прямо как сыновей и сбежавших мужей, да? — сально хохотнул Юханна.

Хотя мать все так же сохраняла внешнее бесстрастие, она пришла в бешенство. Уголья ее глаз вспыхнули и подернулись влагой. А происходившее в душе Харуна и подавно не имело определения, разом отняв у него дыхание.

— Вот что, Харун, я на самом деле оказал твоему отцу огромную услугу, пристрелив его. Его жизнь из-за Фюсун была каторгой! Не меня надо проклинать, понятно? С меня взятки гладки. С нее спрашивай! — Юханна указал на мать. — К приезду скорой Эрхан был мертв по ее вине. А она, чтобы ты ни о чем не узнал, подделала заключение о его смерти. Якобы он умер на операционном столе. Между нами, Харун, она обижена на Эрхана из-за развода, очень обижена. Но, если бы перед ней не стоял выбор, спасти тебя или его, она бы и пальцем не тронула Эрхана. Любила! Дура... По-моему, сейчас она бы не колеблясь спасла его, а не тебя. Ты разочаровал мать.

Юханна замолчал, с удовлетворением пожиная плоды своей мести. Мать желчно ухмыльнулась неизвестно чему и разжала подлокотники. Харун отвернулся. Они не желали более ни видеть, ни слышать друг друга. И так, если вдуматься, было всегда с развода родителей. Без смягчающего примирительного света, сходившего на них от отца, они не уживались. Взрослея, Харун упрямо перерезал нити послушания, за которые дергала мать, а как не стало отца, она совершенно ожесточилась. Вот почему она обвиняла Харуна в аварии в Гëбекли-Тепе. Винила в принужденно сделанном ею выборе, своей жадности, приведшей к нему, и проигрыше врагу.

Разорвав давящую тишину, мать поддела Харуна:

— Ну что, успокоился? Рад правде?

Он кивнул, опустошенный разговором и беспощадной многолетней войной Юханны с матерью.

— По крайней мере, я увидел, что цветы на могилу отца ты приносила искренно, ему, а не из поблажки мне. Соболезную... Может, и не зря отец считал тебя драгоценностью и солнцем, взошедшим в его сердце. Но я рад, что больше для нас сверкаешь не ты, а обычное солнце, как для всех.

Харун пошел к выходу и позвал охрану.

Поверженную владычицу Асланбеев из гостиной увели первой. Без богатств, без защиты, трости и изъятого оружия, она не сопротивлялась полицейским и ступала, гордо расправив спину. Юханну волокли — он перебирал заплетающимися ногами и злостно толкал конвой.

— Это ты виновата, Фюсун! Ты! — драл он глотку. — А, да сократит Аллах твои дни! Я не сяду!

Харун двинулся за ними. Фырат и Шадоглу, окружив его, стеклись к лестнице, похоже, веря и не веря, что на Фюсун Асланбей наденут наручники и призовут ее к ответу. Впрочем, их вполне убеждали проклятия и грязная отчаянная брань Юханны, которой тот сыпал. Харуна тоже. И эта уверенность едва закрепилась в нем, как на лестнице возрос шум. Глава Эстеля затеял разборку с полицейскими, налетел на них грудью и закричал, а затем раздался крик страшнее, надрывнее, и Юханну оттащили от места, где секунду назад была мать.

В ужасе Харун подлетел к каменной ограде и перегнулся через нее. Один полицейский, что уводил мать, тяжело поднимался с колен, удерживаясь за перила, другой был внизу. Он стоял над бесчувственным телом матери, которое неестественно выгнулось и как будто издало предсмертный хрип.

Несколько ударов сердца Харун находился в том же потрясении, что и все. Он точно увяз в удушливом летнем зное, мускулы налились свинцом, и плохо соображала голова. Потом Харун побежал к лестнице. С мгновенной, как вспышка огня, злостью он толкнул смеявшегося шакалу Юханну, так что тот чуть не перелетел через перила, несмотря на то, что полицейские взяли его под руки.

Бросившись к матери, Харун приподнял ее голову и нащупал острые детали железной заколки и липкую, пропитавшую волосы кровь. Пульс на шее был тонким, как нить. Мать дышала, но слабо и прерывисто — припав ухом к ее разбитым губам, Харун прислушался и уловил шелест дыхания на своей коже.

— Мама... — прошептал он с дрожью.

— Вызовите скорую! — прозвучал чей-то призыв.

Позади Харуна очутился Азат с телефоном в руке и быстро спросил:

— Жива? Скорее, надо переложить ее на топчан!

Сардар, Хазар-бей и двое полицейских тут же столпились вокруг, а Фырат, властно окликнув обомлевшего комиссара, велел немедленно заковать Юханну в наручники. Над двором тем временем разносился истерический смех старейшины. Наконец он подавился им и, выдохшись, осел на ступени лестницы.