Никита

Смутное предчувствие пиздеца пощипывало меня за задницу с самого начала. Но я его умело игнорировал: телефон перевёл в беззвучный режим и позволил ветру надуть в уши немного похуизма. Это позволило мне стать свидетелем и участником чего-то очень важного. 

Однако события имеют свойство заканчиваться, а с эмоционального зенита катиться вниз куда более стрёмно. 

Возвращаясь домой под светом фонарей, проверяю мобильник. Непринятых звонков от Сони, Марго и англичанки такое количество, что у меня аж желудок сводит. Нужно расставить приоритеты и начать разгребать произошедшее.

— Здравствуйте, Эмма Викторовна, — сдержанно проговариваю, когда с той стороны наконец берут трубку.

— Тебе лучше в течение пяти секунд дать мне понять, что все живы и здоровы, — доносится с той стороны. Прикусываю щёку, представляя, как это выглядело, когда мы двое вышли и пропали с концами.

— Живы и здоровы, — отвечаю, останавливаясь и нервно ковыряя трещину в асфальте носком ботинка. — Мне… стоит извиниться, я думаю.

— Ты думаешь?! Милый мой, да ты будешь по гроб жизни Коневой отстёгивать отчисления. А то и мне, если у меня после твоих фокусов сердце прихватит. Вот от кого, а от тебя я такой подставы не ожидала.

— Простите, — виновато мямлю. Очень хочется оправдаться, объяснить, что с Ури случилось, вот только я прекрасно понимаю, что сам принял решение. И расхлёбывать должен сам. Нельзя, чтобы его задело, он не виноват.

— Как там Смирнов? — уже более спокойно интересуется Англичанка, самостоятельно поднимая эту тему.

— Ну… было плохо, — честно вздыхаю в ответ. — У него случился ступор. Что-то вроде аутичного ступора или панички, если вы понимаете, о чём я. Выступить он всё равно не смог бы, я с таким уже сталкивался. Не ругайте его, пожалуйста.

— Да я и не собираюсь, — заверяет меня женщина. — Ругать человека за независящие от него вещи глупо. А вот ты…

Она делает тяжёлую паузу.

—…Ладно, мне сказать тебе нечего больше пока что. Ты и так хорошенько отхватишь от Светловой.

— От Марго?…

— От неё, да. Это ей пришлось успокаивать Коневу, когда шоу закончилось. Она очень-очень зла.

Вот от этой новости у меня больше всего дыхалку сводит. Марго в гневе страшна, как стая сорвавшихся с цепи собак. И я, кажется, только что порядочно её разочаровал.

Остаток пути провожу в размышлениях на тему “стоило ли оно того?” Однозначно ответить пока не получается.

Дома вся семья в сборе. Из комнаты Ольки тихонько играет кей-поп. На диване в зале сидит Наташка, занимается любимым делом — рассаживает кукол по росту. Рядом за кофейным столиком расположились мама с папашей — играют в “карточные войны Финна и Джейка”, причём мама явно выигрывает, судя по кислой папашиной мине.

— Твоя мать меня совершенно не любит, — заявляет он, с тоской разглядывая свои поля. 

— Просто правила читать надо было лучше, — злорадствует она в ответ.

— Твоя фотографическая память не парируется.

Мои сложные щи озаряет улыбка. Обожаю видеть их такими. Сразу чувствую, как становлюсь снова психически уравновешенным.

— Чего натворил? — с улыбкой интересуется мама, даже не отрывая взгляда от карт. Я поднимаю брови.

— Как ты, чёрт возьми, это делаешь?

— Считай, что материнский инстинкт. А вообще — ты всегда чуть притихший после того, как наворотишь делов. Так что признавайся.

Развожу руками по сторонам. Её шестое чувство, как и всегда, безошибочно. Не то чтобы я хоть раз пытался скрыть от неё свои проёбы, но сам факт того, что эта женщина вечно делает первый шаг, неслабо облегчает мне жизнь, лишая необходимости выдумывать подводки к “выступлениям”.

— Моему… другу стало плохо прямо перед его выступлением, и я подбил его сбежать. Ну… вместе.

— Погоди, но ты ведь буквально постановщик, — она наконец отрывается от игры и смотрит на меня. 

— Ага.

— Выходит, ты свалил со своей же программы и похитил ещё одного выступающего.

—…Ага.

— Марго убьёт тебя.

— Я знаю, — из груди вырывается страдальческий вздох. — Я ещё и потанцевать ей обещал…

— Но что важнее — ты сорвал шоу.

— И да, и нет. Это был буквально последний номер, почти всё шоу прошло как по маслу…

— И с треском провалилось в конце.

— Насть, полегче, — с усмешкой просит папаша. — Наш сын спасал чужую жизнь.

— Ну не прям так, — я кошу взгляд на сестрёнку. — Просто у него случилось что-то, похожее на мелтдауны Наташки.

— Я Наташа, а ты Никита! — тут же отзывается рыжая хулиганка, слезает с дивана и идёт обнимать меня. Улыбаюсь ей, опускаюсь на колено и сажаю себе на плечи. — Никита — лошадка!

— Иго-то! — соглашаюсь я.

— Вспоминаю, как ты сломя голову решил переводиться в новую школу из-за своей дамы сердца… Ты никогда не умел сопротивляться порывам, — Мама вздыхает, любуясь на нас с сестрой. — Хорошо хоть они у тебя “праведные”. 

— Я перед всеми извинюсь и заглажу вину, — заверяю я её.

— Это-то хорошо. Но в будущем, когда ты будешь работать уже не над учебными проектами, такое будет совершенно непростительно. Рано или поздно будет ситуация, где от твоих действий могут по-настоящему пострадать люди.

— Знаю.

Меня самого это понимание гложет уже какое-то время. Связать свою жизнь с театром — значит взять на себя ответственность за людей, работающих не только ради мечты, но и ради зарплаты. Ставки будут постепенно повышаться и тем более, чем дальше у меня получится зайти. Меня это вовсе не пугает — и всё же звучит серьёзнее, чем я могу сейчас осознать.

Хочу что-то сообщить, но тут в дверь начинают протяжно, нетерпеливо трезвонить. 

— А вот и твоя ненаглядная на ночь глядя, — смеётся папаша, который давно выучил все её повадки не хуже меня. — Время огребать, камрад. Вперёд и с песней.

Я чутка паникую. Взвесив все “за” и “против”, решаю, что в случае чего с Наташкой на плечах меня хотя бы не будут бить, и с громким цоканием под смех сестры выхожу в коридор, чтобы открыть Марго входную дверь.

— Приве-е-ет, — тяну я, готовый стойко стерпеть какой-нибудь брошеный в лицо предмет.

— Малго! — визжит Наташка и тянет к девушке ручки. Но та, кажется, совем не обращает на это внимания. Что ещё хуже — она не собирается кидаться в меня в меня ни гнилыми помидорами, ни мешком со сменной обувью. Её взгляд — не злой, а уставший и обиженный. И вот теперь мне правда становится страшно.

— Ты очень, очень некрасиво сделал, — слишком спокойным голосом говорит она. — Эмма Викторовна пыталась тебя оправдать, но… Что бы там ни произошло, ты мог хотя бы прислать ёбаное сообщение.

Она никогда раньше не позволяла себе выражаться при моих сёстрах. Ни разу.

Спускаю Наташку на пол, тихонько велю вернуться к родителям и остаюсь наедине с девушкой.

— Что было, когда мы… — пытаюсь спросить, но меня перебивают.

— Нет уж. Будь добр, первый объясни. Хочу знать, почему ты так легко предпочёл чувака, с которым знаком без году неделю, своей девушке. И своим обязанностям. Я ещё могла смириться, что внеклассная деятельность тебя у меня отнимала чуть ли не каждый день… Но это просто как плевок в лицо, знаешь. Меня теперь кто угодно может из твоего поля зрения сместить, так выходит?

Я прикусываю язык дважды. 

Ни одним из моих оправданий это не контрится. Ведь она чертовски права.

— А Соня Конева, кстати, полностью спасла твою задницу перед школой, — после короткой тяжёлой паузы продолжила Марго. — Кроме причастных никто ничего не заметил даже. Поразительный актёрский потенциал у девочки. Нашла гитару в подсобке музкласса, изменила концовку так, чтобы не пришлось переводить внимание на Смирнова, и сама песню исполнила, представляешь? Сама. И всё это организовала за пятнадцать минут. А потом целый час сидела в кабинке толчка и навзрыд ревела, что аж охрипла. Из-за тебя. Потому что ты ушёл, и кроме неё никто бы не смог больше. 

Она ухмыльнулась, только взгляд остался обжигающе-ледяным.

— Гордишься собой, спаситель страждущих?

Никогда ещё мне настолько сильно не хотелось провалиться под землю со стыда. До самого ядра провалиться.