Ури

Весь понедельник я смотрю в непривычно сгорбленную спину Никиты перед собой. От него будто осталась одна бледная тень. Под глазами залегли заметные тёмные круги — не спал, даже гадать не нужно. И я понимаю: они с Марго действительно поговорили. И, очевидно, всё прошло не так уж гладко.

Олежа на уроке химии что-то пишет на листочке из черновика, складывает бумажного журавлика и сажает на плечо парня. Тоже переживает, я вижу. Никита оборачивается, берёт оригами, разворачивает и реагирует нетипично: не посылает его в ответ, не закатывает глаза демонстративно, не сминает листок — собирает журавлика обратно и аккуратно прячет меж страниц дневника, вжимая голову в плечи ещё сильнее.

А на перемене перед последним уроком, когда Олежу опять за какую-то выходку вызывают в кабинет директора, рыжик ловит меня в коридоре перед кабинетом за рубашку и, пряча глаза, как это обычно делаю я, шепчет:

— Ты занят после занятий?

— Да нет, пара свободных часов есть, а что? 

— Можем… поговорить?

Догадливостью не отличаюсь, но здесь всё понимаю сразу. В конце концов, это я дал ему совет, как поступить с девушкой.

— Хочешь… я покажу тебе дедушкину мастерскую? — предлагаю я быстрее, чем мозг успевает обработать эту идею. Мастерская — что-то очень личное. Но Никиту туда впустить почему-то совсем не страшно.

Когда мы трое переобуваемся в конце учебного дня, Никита глядит на Олежу, будто обдумывая что-то, и неуверенно говорит:

— Слушай… Мы сегодня погуляем с Ури вдвоём. Иди домой.

— Нихуя себе заявленьице, — возмущённо отвечает Олежа и упирает руки в бока. — С каких это пор я в пролёте? Секретничаете без меня, дамочки?

Я тоже не совсем понимаю, почему Никита так хочет на этот раз избавиться от него, но предпочитаю промолчать, чтобы не усугубить ситуацию.

— Я не в том настроении, чтобы сегодня тебя терпеть, — спокойно отвечает рыжик. 

— Ах, вот как. То есть ты меня просто терпишь, — лицо Олежи мрачнеет.

— Я не в этом смысле…

— Хватит. Не тупой, понял, — огрызается парень, взваливая на плечи рюкзак и чехол с укулеле. — Развлекайтесь.

Не глядя на нас, он машет рукой и поспешно покидает школьный коридор, пока я, озадаченный, сражаюсь со шнурками на ботинках.

Уже на улице решаюсь спросить у потерянного Никиты:

— Зачем ты его прогнал? Между вами что-то случилось? Он тебе какую-то глупость написал в той записке?

— На удивление, нет, — мотает головой парень. — Совсем не глупость. Просто… Блять, нихуя не просто, на самом деле.

Он пропускает меж пальцев свои переливающиеся в солнечных лучах волосы, прикрывает глаза и тяжело вздыхает. Это очень красиво. И очень тревожно.

— Меня бросили, Ури. Не на время, на совсем.

В мою голову тут же прорывается бурный поток мыслей и эмоций. Случилось с ним, но будто со мной. Злость: разве можно такого хорошего человека кинуть? Вина: ведь будто бы это я своими советами подтолкнул его к черте, которую они теперь переступили. Отчаяние: видеть Никиту разбитым и не быть способным как-то реально помочь — ужасно. Растерянность: а если помочь можно? Но как? Что придумать? Непонимание: при чём тут Олежа, почему Никита от него отстраняется? Озадаченность: разве девчонки не лучше разбираются в отношениях? Все так говорят. У него же много подруг, из тех же культурников, скажем, так почему бы не поговорить с ними? Почему я?

Не знаю, что из этого озвучить, а потому молчу. Пока Никита снова не перебивает шум в моей голове:

— Понимаешь, я верю Олегу, — тихо бормочет он, вдавливая ногти в лямку сумки на плече. — Верю, что я ему правда… нравлюсь. Вы двое — самые… блять, самые искренние люди, кого я знаю.

Он снова замолкает, останавливается на секунду, перестав шаркать подошвами по влажному асфальту.

— Поэтому я не хочу ныть ему о своих отношениях. Это неправильно. 

Протягиваю руку и тяну Никиту за рукав. Над головой шумит ярко-жёлтой кроной тополь, заполняя собой тишину.

— Я понимаю. Теперь понимаю.

***

Здесь уже год не было никого, кроме меня.

Никита проводит своей маленькой ладонью по осыпающейся стене коридора, знакомясь с домом.

— Он чинил здесь инструменты?

— Да. Не лучшее место под мастерскую, конечно — гитары не любят сырость, а тут она жутко копится. Пришлось даже купить осушитель воздуха. Зато этот домик оказался дешёвым, да и расположение хорошее.

Парень проходит вовнутрь и осторожно тыкает носком в свалку разломанных дек и грифов в углу.

— Этим не повезло, — произношу с улыбкой. — Починить бы уже не вышло.

Никита усаживается на корточки и достаёт из общей кучи голову грифа с раскрученными колками, которые вращаются под собственной тяжестью — настолько ослабла резьба.

— Мне вот в этой свалке самое место.

— Не городи глупости, — возражаю я и сажусь рядом, после чего осторожно пихаю его плечом. — Совсем раскис…

— Мне кажется, я во всём виноват, — он отбрасывает обломок гитары в сторону и обнимает колени руками. — Марго… Рита говорит, что это из-за неё, потому что она слишком сильно привязалась ко мне, до нездорового. Но… думаю, если бы я раньше с ней начал разговаривать, если бы увидел проблемы, то смог бы всё исправить. А теперь уже поздно. Ничего не вернуть. Она не позволит.

Украдкой гляжу на его лицо и вижу, как по щеке стекает блестящая прозрачная капля.

— Я хотел сделать ей предложение в конце университета. Мы бы сыграли свадьбу где-нибудь… на Байкале, может быть. Позвали бы только самых близких. В стиле славянской мифологии, знаешь. Или скандинавской. Она любит такое. Я бы специально отрастил волосы… Мы бы купили маленькую квартиру где-нибудь в Питере, поближе к театрам. Завели бы попугая, научили бы его материться.

На губах рыжика появляется улыбка, а слёзы становятся крупнее. Они лишь в глазах, не в голосе. Я тяну к нему свои руки, стираю влагу с лица большими пальцами. Хочется оставить ладони на его щеках, и я себе в этом не отказываю.

— Ты всё ещё можешь сделать почти всё это, — осторожно говорю я. 

— А смысл? Смысл, если её не будет рядом? — он поддаётся моим рукам, берётся за запястья, вздыхает устало. — Внутри будто дырища теперь. Ничего не хочу. Вообще ничего.

Какими же разными могут быть одни и те же люди. В моей голове вспыхивают яркими огнями воспоминания: день осеннего бала, и сквозь пелену моих собственных слёз — Никита, уверенный в себе, нагло пославший всё остальное ради меня, говорит, что всё в порядке. Что со мной всё будет хорошо.

— Всё будет хорошо, — вторю я ему прошлому. — Эта дыра затянется. Обещаю.

— А если нет?

— Эй. Я такое не люблю, но… посмотри на меня сейчас. 

Мне нужно, чтобы Никита услышал меня и понял. И я точно знаю: такие люди, как он, при зрительном контакте лучше слышат и сильнее верят.

Он утирает глаза рукавом, глядит на меня, и я вздыхаю.

— Мой дедушка умер год назад.

— Блин, мне жаль, — отвечает он, он я машу головой:

— Я не для этого сказал. Я имею в виду… Мне прекрасно известно, что это за дыра у тебя внутри. У меня тоже есть. Не такая же, конечно, и всё-таки. Она противно и тупо болит, это похоже на чувство голода, только выше желудка. Иногда я её совсем перестаю чувствовать, а иногда её как будто что-то задевает, царапает, и становится так паршиво, что хочется и плакать, и сломать что-нибудь, и кому-нибудь сказать что-нибудь злое. Всё сразу.

Никита смеётся тихо. Я знаю, что смех бывает от нервов — наверняка у него сейчас такой.

— Знаешь, по тебе не скажешь, что ты такой… Что ты столько всего чувствуешь, — говорит он. — Прости, наверное, это обидно звучит.

— Нет, совсем нет, — пожимаю плечами. — Я знаю, что выгляжу порой никакущим. Некоторые люди думают, что у меня совсем эмпатии нет. Но я просто хреново её выражаю, знаешь. Потому что не всем это нравится. Почти никому, вообще-то.

— Мне нравится, — говорит он. Я тушуюсь и снова прячу взгляд — слишком уж устал смотреть в глаза.

— О чём я… Просто эта дыра правда со временем заживает. Болит, но затягивается, и я снова могу чувствовать что-то другое, даже что-то хорошее. Поэтому… пожалуйста, просто потерпи. Хорошо? А я буду где-нибудь поблизости. Если ты захочешь поговорить или просто посидеть вместе. И Олежа, — вспоминаю я воодушевленно, — Олежа тоже будет. Он ведь к тебе так привязался. Ему тоже важно, чтобы ты был в порядке.

— Можно… — медленно бормочет Никита, — можно обнять тебя?

Я не против. Сам очень хочу прижать его к себе, запустить руку в лохматые волосы, пригладить, высушить его слёзы окончательно об ворот собственной рубашки. Парень укладывает голову на моё плечо. Я могу слышать его сбивчивое дыхание, которое постепенно успокаивается, становится ровным и ритмичным. Могу почувствовать запах пота и сахара. Вкусно.

— Никит.

— М-м? — мычит он утомлённо.

— У меня тут есть выпивка. Которую я стащил у родителей. Представляешь, какой я опасный парень?

Он хихикает, вызывая у меня улыбку облегчения, а затем выдыхает:

— Тащи.