Ури

Мы трое едим вместе в столовой. Это как-то само получилось — синхронизировались, хотя раньше ходили в разное время, как привыкли. Есть подозрения, что это ребята под меня подстроились. Они всё время оказываются рядом — слева один, справа второй, будто молча держа под защитой от всего на свете. Мне больше не одиноко и не страшно. Школа — место, куда хочется возвращаться. Теперь это имеет смысл.

Не отвлекаясь от жевания, Олежа восторженно рассказывает о том, как вчера у него впервые вышло без единой ошибки песню и спеть, и сыграть боем.

— Это просто обалдеть, — малоразборчиво восклицает он, едва не роняя изо рта кусок рыбной котлеты. — Реально, руки как будто запомнили сами, что делать надо, я даже не думаю об этом!

— Думать вообще не твоё, — вздыхает Никита, не отрываясь от экрана телефона. — Мама тебя не учила, что с набитым ртом болтать нельзя? 

— А твоя тебе не говорила, что с мобилой за столом не сидят? — Олежа отбирает устройство у Никиты, и тот закатывает глаза.

— Вы двое сговорились, что ли? Хватит у меня телефон пиздить…

— Ух ты! — перебивает Олежа. — Ты тоже в неё играешь?!

Он кладёт мобильник на середину столешницы, чтобы я тоже видел. Вытягиваю шею, заглядывая в экран. Там запущена игра с милой рисовкой, похожая на симулятор обустройства домика. В одной из комнат на диванчике сидят, болтая ножками…

— Это ж мы с Олежей, — я поднимаю удивлённый взгляд на Никиту. Его лицо залито румянцем, а брови сведены вместе.

— Показалось тебе, — опровергает он моё предположение, резко хватая телефон и пряча его в карман. 

— Не показалось! — Не соглашается Олежа. — Ты создал нас с Ури в “Карманной любви”!

— Ещё, блять, громче не можешь заорать? — шипит на него Никита.

— Он и так слишком громкий, — я с опаской оглядываюсь по сторонам: не пялятся ли на нас.

— Просто выражение такое, я это и имел в виду.

— А… Прости.

— Перестань за всё подряд извиняться, — вздыхает Никита. Кажется, наш неловкий диалог его немного отвлёк от собственного раздражения.

— Во, зырьте, — Олежа, который в это время залез в собственный мобильник, разворачивает его к нам экраном, демонстрируя точно такую же игру. Его интерьер обставлен несколько иначе. Если в первом случае каждая комната выдержана в своём стиле и определённой цветовой гамме, то здесь мебель стоит, скорее, по принципу “как получится”. Увидев расположенный рядом с унитазом холодильник, я не могу сдержать тихой усмешки в кулак. А потом замечаю двух человечков, подозрительно напоминающих меня и Никиту. Последний под впечатлением, судя по широко распахнутым глазам и раскрытому рту.

— У вас вчера свадьба была, — с гордостью сообщает Олежа. — Мне там цветочную арку выдали, я её над дверью поставил…

— Ебануться, — наконец произносит Никита после длительной паузы. — Мало того, что ты мне глазки строишь, так ещё и меня же с Ури шипперить параллельно успеваешь?!

— Так ты меня с ним тоже, получается… — широко улыбаясь, начинает парень, но ему не дают договорить — рыжик хватает с тарелки ломоть хлеба и запихивает бедолаге в рот, после чего поворачивается ко мне и устало вздыхает:

— Не слушай его.

Я уже едва не складываюсь пополам со смеху. Мне и весело, и стыдно отчего-то. Больше, конечно, весело.

— Да ладно тебе, — прожевав ни в чём не повинный кусок хлеба, продолжает Олежа. — Слушай, Ури, а давай тебе тоже скачаем! Сделаешь нас с Никитой в игре и будешь подглядывать, как мы с ним пиздимся за последний сырок в холодильнике…

— Я бы с радостью, — улыбаюсь в ответ. — Но скачать не получится. А было бы и правда забавно.

— Чойта не получится? — поднимает Олежа брови. — Памяти мало? Давай почищу, я умею чистить.

— Да нет, памяти достаточно, — жму я плечами. — Просто из-за родительского контроля нельзя сторонние приложения устанавливать.

Никита давится компотом. Олежа тянется и хлопает его по спинке:

— Аккуратнее, ну… Помрёшь ведь так.

— Родительский, прости, что?! — наконец обретает дар речи Никита.

— Ну, родительский контроль, — пытаюсь объяснить, — программа такая, чтобы…

— Да знаю я, что это за программа. Она у моей сестры стояла. До двенадцати лет. Двенадцати! Тебе восемнадцать!

— Ещё, блять, громче не можешь заорать? — встревает Олежа, передразнивая интонацию самого Никиты. Тот делает глубокий вдох, чтобы чутка успокоиться.

— Не всё от меня зависит, — я немного мрачнею. — Матери важно, чтобы меня от учёбы не отвлекали посторонние занятия.

— А дышать слишком много раз в минуту тебе ещё не запрещают? — фыркает Олежа.

Иногда кажется, что скоро запретят.

Меня прорывает. Размыкаю губы — и с них слетает всё то, что обычно озвучивалось лишь наедине с собой. Я много жалуюсь, мне дико стыдно, но остановиться уже не получается.

Забыв о стынущем картофельном пюре, выкладываю, что ежедневно проверяет моё домашнее задание и заставляет полностью переписывать его, если в почерке есть хоть одна помарка, что за четвёрки я лишаюсь десерта, а за тройки — ужина, что на восемнадцатый день рождения мне подарили обещание купить ноутбук после успешного зачисления в университет. Понизив голос и уткнувшись в тарелку, рассказываю, как мать, год назад поймав меня за мастурбацией, запретила держать дверь в спальню закрытой даже во время переодевания — “чего мы там у тебя не видели?” — а ещё стала регулярно проводить обыск в комнате на предмет наличия неприличных объектов и, наконец, поставила этот трижды проклятый родительский контроль.

Когда я замолкаю, оба парня глядят на меня так, будто привидение увидели.

— Погоди, — первым в себя приходит Олежа. — Я понимаю, что с ебанутых спросу нет, но чем им дрочка настолько не угодила? Они у тебя супер православные, что ли?

— Да нет, — трясу я головой. — Просто мама по телевизору как-то смотрела передачу про то, как сексуальная революция приближает апокалипсис. И там была история про какого-то то ли футболиста, то ли шахматиста, не помню… В общем, человек продул важную игру из-за того, что накануне занимался сексом. Типа, это сильно снижает концентрацию внимания. А мне в университет ещё посту…

— Бля-а-ать, — Никита с жалобным стоном закрывает ладонями лицо. — Это же просто кромешный беспросветный пиздец… Я ебанусь сейчас, точно ебанусь.

— Прикольная у тебя семья, предлагаю побег или жестокое убийство, — бормочет Олег, почёсывая затылок. Пялюсь в тарелку, размазывая по бортам картошку.

— Они хотят мне лучшего, я понимаю. И люблю их всё равно. Но иногда… Иногда я просто не выдерживаю.

Когда мы покидаем столовую, Никита о чём-то вспоминает и тихо спрашивает:

— Если за тройки тебя ужина лишают, то что же за двойки?…

— Не знаю, — я неопределённо веду плечом. — Такого пока что не было.

— Чё? — Олег останавливается, и Никита, матерясь, врезается в его плечо. — В смысле “не было”?

— Ну… В прямом?…

— Ты ни разу не получал двоек? — с тем же удивлением переспрашивает Никита.

— Ну да, ни разу.

— А как же тот раз, когда в прошлом году за спизженный у классухи кошелёк весь класс двойки заработал? По принципу коллективной ответственности?

— Мне не поставили, не знаю.

— Ебануться!

— Вы не могли бы подобными средствами художественной выразительности в школе пользоваться потише? — раздаётся за нашими спинами. Я поворачиваюсь и встречаюсь со взглядом хищных зелёных глаз.

— Анна Андреевна! — восклицаю радостно. Вышла, наконец, с отпуска. Так рад её видеть, что запястья трясутся. Библиотекарша в ответ широко улыбается и оглядывает нас всех троих.

— А я вот ищу, кого бы после уроков запрячь сортировать новые книги по складу. Как вы мне удачно попались! Если придёте — так уж и быть, не расскажу Деду Морозу, что вы были плохими мальчиками в этом году.