Мир живёт своей жизнью.
Где-то за периметром бродят вечно голодные гиганты, жаждущие плоти. На стенах новички до рези в глазах всматриваются в темнеющую с каждой секундой даль и старательно прячут поглубже животный страх. В казармах разведотряда солдаты начищают до блеска клинки и про себя молятся о том, чтобы пережить завтрашний день.
Грозовой горизонт медленно и неумолимо накрывает грешную землю, не оставляя за пределами никого. Требовательные раскаты грома несутся над головой, словно адская колесница, а молнии разрывают напополам чёрное-чёрное небо, отрывками выхватывая мгновения чужой жизни.
Даже близость, скрытая от посторонних глаз за прочными дверями и занавесями, не остаётся незамеченной.
Вот только этим двоим — плевать.
Они дышат в унисон с прогнившим миром и одновременно живут вне его. В собственной реальности мимолётного наслаждения и призрачной близости.
И ни один дождь на всём земном шаре не способен омыть их погрязшие во мраке души.
Ривай грешен.
Он совсем не помнит — а может, и не знает — как дарить нежность, поэтому целует жёстко, кусая губы до алых капелек, что в редком свете кривых росчерков Зевса вспыхивают багряными искрами. Он не даёт им погаснуть и тут же слизывает, наслаждаясь чуть горчащим на кончике языка привкусом металла. До боли сжимает тонкие запястья, абсолютно не думая, что на бледной коже останутся синяки: немые свидетели ещё одного греха. Сейчас больше похож на дикого зверя. Дышит рвано, проходясь губами по шее, и почти неслышно хрипит-рычит:
— Ханджи…
Имя, угольком выжженное на губах. Ненависть, будто кислотой прожигающая дырку в душе. И живительное чувство, которому даже боится дать название.
Сумасшествие в чистом виде.
И это его грех. Один из многих.
Ханджи грешна.
Смеётся хрипло и чуть-чуть истерично. Чувствует на оголённой коже опаляющее дыхание и машинально подаётся вперёд, путаясь пальцами в коротких и жёстких чёрных прядях. Проводит ладонями по спине, отчётливо чувствуя каждый шрам, оставшийся после смертельных схваток — добрую сотню.
За плечами Ривая мрачное прошлое. Кровавое и беспощадное. Впереди — неизвестное будущее, которого может и не случиться. Нигде раньше Ханджи не было и не предвидится места. Но именно в этот миг, будто вырванный со страниц истории падшего мира, она пытается стать ему чуточку ближе.
И в этом её грех. Наверное, единственный.
Сплетённое воедино дыхание.
Руки, разжигающие адское пламя на коже и в крови.
Сердца, бьющиеся в одном ритме.
Одна жизнь на двоих. Жизнь, которая утром закончится, развеявшись серой пылью. Став ещё одной картинкой из прошлого.
Ривай не хочет думать о том, что будет завтра. Сейчас важно лишь горячее прикосновение, сводящее с ума ощущение жара от невероятно манящей, безумно желанной близости, и губы, что-то несвязно бормочущие между поцелуями. Изо всех сил старается не сорваться, желая чуть дольше протянуть то, что удалось урвать у плутовки-Судьбы и Смерти, неотрывно следящей за каждым из них.
Он не ищет причин происходящему. Значит, так должно было быть. И, несмотря на все смешанные чувства, что испытывает к этой странной женщине, рядом с ней ощущает себя неправдоподобно спокойно. Словно нет войны и всех ужасов, что приходится переживать изо дня в день, а это отрывок — один из многих — счастливой жизни.
Ханджи — солнце, освещающее его кровавый мирок.
Про себя усмехается, стараясь расстегнуть пуговицы так не идущей ей форменной рубашки. Туман в голове окончательно берёт верх над рассудком, и порыв разорвать чёртову ткань становится непреодолимым. Однако Ханджи вовремя останавливает его. Чуть-чуть улыбнувшись, аккуратно довершает начатое Риваем и отбрасывает её куда-то в сторону. Вещица сиротливым облачком опускается рядом с узкой кроватью, а им уже не до того: притяжение сильнее всех глупых и ненужных заминок.
Несколько секунд он молча и неподвижно любуется точёными ключицами, бледной мягкостью кожи и быстро вздымающейся грудью в простом белом бюстгальтере. Не медля больше, опускает бретельки и припадает губами к соску. Чуть прикусывает и тянет вверх, краем глаза замечая, как пальцы Ханджи судорожно вцепляются в серую простыню. Реакция её тела оказывается даже более впечатляющей: словно хрупкий и невероятно чуткий инструмент, отзывающийся на каждое малейшее движение. Удивительно и завораживающе.
А та, кажется, теряет способность рассуждать здраво с каждой чёртовой пролетевшей секундой. Сердце стучит оглушительно громко, смешиваясь с рёвом громового грохота. На задворках сознания бьётся мысль, что совершает самую большую ошибку в жизни, и сожалеть будет ещё очень долго. Но уже нет сил поворачивать назад. Можно только идти вперёд — вместе падая вниз, сплетаясь единой нитью греха, о котором будут знать лишь они двое.
Ханджи не ищет причин. Так совпали карты, раскинутые кем-то, кто понимает в жизни гораздо больше них. И противиться этому просто нет смысла: нечасто выпадает такое удовольствие. Пусть и с тем, кто не испытывает к тебе особо пылких чувств. Разве что злости.
Но она никогда не обижается и не таит злости на Ривая. Часто внимательно за ним наблюдая, ловит в глазах неизбывную грусть и пустоту, что правит в его душе очень и очень долго. И искренний порыв заполнить её возникает всё чаще.
Только делать добро — не в их правилах. Лучше грешить.
Вместе.
Она задыхается, когда Ривай проводит холодными пальцами по плоскому животу. Открывает глаза, но различает лишь изломанные линии молний за грязным окном. Кажется, что они тянут к ним свои яркие, обжигающие лапы: пауки, готовящиеся сожрать добычу. Ханджи снова зажмуривается, сосредотачиваясь лишь на чувствах.
Цветные фейерверки взрываются внутри, разжигая и без того бушующий жар. Она судорожно закусывает губу, когда его пальцы смыкаются на твёрдом соске, а язык выписывает пируэты вокруг пупка, медленно и неумолимо спускаясь к поясу. Собственное почти размеренное дыхание Ривая сбивается раз за разом, ловя крупицы кислорода, сетью зависшие вокруг. Старается собрать их все — без остатка, впустить в раскалённые лёгкие капельку свежести.
Не свернуть бы с выбранной дорожки. Не сорваться в пропасть раньше.
Одному страшно.
Ханджи медленно сходит с ума. Почти позабытое животное наслаждение волнами накатывает, лишая остатков здравомыслия и терпения. Не имея привычки только получать, ничего не отдавая взамен, резко преломляет течение времени и собственного удовлетворения: крепко хватает за руку и тянет на себя. Целует яростно, будто боясь, что вот-вот всё рассыплется мириадами мелких осколков, больно режущих сердце. Прикасается горячими пальцами к груди — туда, где отчаянно бьётся сердце.
Где живёт пустота.
Неплотно прикрытые ставни резко распахиваются, громким стуком на секунду отвлекая. Зое резко поворачивается, и за какое-то едва заметное мгновение Ривай успевает заметить в глазах искорку… страха? Неукротимая, страстная, абсолютно безбашенная Ханджи Зое, так раздражающая своим вечным оптимизмом и излишним рвением к знаниям — боится? Да быть того не может.
Фыркает, мотая головой.
— Ханджи, — зовёт тихо-тихо, перехватывая запястье. Осторожно касается губами жилки на шее: пульсирующей, притягивающей, манящей.
Она не боится, нет. Не отзывается, прислушиваясь к себе, к ощущениям, к неистовому вихрю чувств и понимает, что окончательно переступила черту. Сняв личину вечно улыбающейся дурочки, в присутствии Ривая — единственного человека, с которым ни за что не согласилась бы остаться наедине раньше — становится собой: хрупкой, слабой и ранимой. На сотую долю пролетающего мимо времени позволяет распахнуть душу, но не жалеет.
Улыбается широко и снова притягивает Ривая ближе.
— Не отвлекайся, капрал. Ночь и так слишком коротка, чтобы тратить её на разговоры. А нам ещё многое предстоит узнать…
Ривай лишь хмыкает в ответ. В отблеске мерцающего света Ханджи кажется истинной дьяволицей: той, которую так привык видеть. Но стоит темноте обнять их обоих за плечи, становится абсолютно другой. Заглядывает в самую душу, влечёт и манит за собой, не обещая дороги назад.
Только чёрную-чёрную бездну и небо, испещрённое молниями, над головой.
И обнимая её, вновь сливаясь в едином ритме падения, понимает — уже не страшно.
У них одна жизнь на двоих.
Одна судьба.
Один грех.