Прошло два года с момента, как Воронеж разгромил немцев. Как выгнал с позором бегущих. Прошло два года с момента, когда люди кричали не от боли, а сквозь. Два года упорного труда. Два года медленного восстановления. Два года Валерий Воронской заново учился ходить.

Вождю революции поставили новый памятник. Отстроили Кольцовский сквер. Восстановили мост. Жизнь мощным потоком хлынула на руины правого берега и затопила их своей любовью. Кирпич за кирпичиком, каждое здание было отстроено вновь.

Тот день стал парадом, великим парадом в честь победы. Музыка доносилась со всех сторон, громкая, оглушающая. Города никогда прежде не ощущали людей так сильно, не ощущали друг друга. Каждый из них был ранен этой войной, каждый из них мечтал о её завершении. И каждый заслужил счастья в этот день.

Москва стоял справа от читающего речь Сталина, не пытаясь прикрываться от проливного дождя. Его город устроил им настоящий праздник, но Валерий находил в этом свою философию. Дождь смоет кровь, смоет слёзы, но оставит их бесценный опыт.

Белгород привалился к Воронежу, задевая загипсованной рукой.

– Я уже устал.

– Мы шли к этому четыре года.

– Знаю, – он натянул капюшон посильнее – но официальная часть затянулась.

Валерий взглядом всё искал Ленинград. Должен ведь Саша быть рядом с Москвой в этот знаменательный день? Но даже после официальной части Михаил оставался среди людей совершенно один.

Когда утих дождь, заиграла музыка вновь. Люди всё обнимались, танцевали, бегали по лужам, как дети. Забавные они... будто и не было страшных четырёх лет.

– Дарья Романовна, – Брянск обернулась на знакомый голос, и Воронеж протянул руку, когда послышались первые ноты знакомой мелодии – позвольте пригласить вас на танец.

Девушка несколько раз моргнула. Из-за прошедшего ливня её ресницы слиплись, и вода всё ещё стекала по лицу с волос. Вся одежда насквозь промокла, но... ни для единой души на площади это не имело значения.

– Да... – она осторожно вложила ладонь в чужую, и взгляды пересеклись, отражая безмолвную улыбку. Безмолвную просьбу простить, если сделал что-то плохое, сказал. Безмолвное обещание быть таким же смелым всю оставшуюся жизнь, таким, каким сделала его она.

«Помнишь тот май?

Отшумели войны метели.

Помнишь тот май:

Соловьиные трели звенели,

Запах сирени, сладкие сны,

С белых яблонь цветы облетали,

Мы с тобой этот вальс танцевали –

То был первый наш вальс без войны.»

Тогда, держа её за талию, Валерий краем глаза заметил Казань, вальсирующую с Нижним Новгородом, и смотрящую на него так нежно, как могла лишь она. Удивительные, Ростов с Одессой в толпе, самые счастливые и безбашенные, они скорее дурачились, нежели танцевали. Самара и Саратов, как под счёт, оба в вальс отродясь не умели. И Тверь с Великим Новгородом в самом центре, как же, образцовая пара.

«Помнишь тот май,

Как сияли огни Победы?

Помнишь тот май?

В фейерверках огромное небо,

Мирное небо нашей страны.

Всюду музыка, песни звучали,

Мы с тобой этот вальс танцевали –

То был первый наш вальс без войны.»

– Куда ты смотришь? – с лукавой ухмылкой спросила Даша.

– Оцениваю уровень навыков у остальных, – он позволил ей сделать оборот под своей рукой – И могу сказать, что почти все они посредственность.

«И вот гремит этот вальс,

И опять зовёт этот вальс,

И мы с тобою опять

Не устанем танцевать его …

Так пусть ликует наш вальс

И пусть он радует нас

И, танцуя этот вальс всегда,

Не устанем никогда! Нам так весело!»

Даша засмеялась, так искренне и чисто, а после вновь положила ладони на его плечи.

– Валер, ты слишком серьёзен. Мы с тобой проходим по лужам прямо сейчас.

Он бросил короткий взгляд вниз.

– Да, ты права. Это неважно.

«Помнишь тот май?

Отгремели грозы раскаты.

Помнишь тот май?

Но вернулись не все солдаты.

Грусть и печаль в нашем вальсе слышны.

Нелегко нам победа досталась,

Но спасённая жизнь продолжалась…

То был первый наш вальс без войны.»

В десять часов ровно пять прожекторных колец обняли Москву. Светили ярко, в самое небо, по которому летели самолёты. А потом оно разорвалось тысячами цветных искр. Ленинград опустил голову на плечо Москвы, глядя в сияющее небо, и его худые руки опоясали чужую талию.

Валера приподнял уголок губ, расправив плечи. Его никто не видел, но казалось, будто сотни взглядов, голосов и душ слились с ним, сделали его звеном единой цепи. Он подошёл к Сталинграду, которого в толпе найти оказалось несложно. Израненный, ошеломлённый, с распахнутыми алыми глазами, обращёнными к небу. Он не слышал и не видел ничего вокруг. Только громкие, яркие всплески, ударная волна от которых ощущалась в груди.

– Как ты? – мягко поинтересовался Валера.

– Это самое красивое, что я видел за все свои годы...

И блестели глаза, то ли от слёз, то ли от искр. Валерий отвёл взгляд, будто наблюдал за чем-то до боли личным, совершенно неприкосновенным.