Густой туман полз по округе, словно нагоняемый сценической аппаратурой. Вода отошла, как по велению, не то божественному, не то дьявольскому, и теперь с берега было видно, как на горизонте линия озера сливается с тёмными очертаниями гор, на глазах стирая грань между реальностью и отражением. Закат горел – сгорал – завсечивая всё таким неоновым рыжим, будто и небо, и водная гладь, разрезанная дорожкой света, и весь пейзаж в целом превратились в вывеску, гласящую: "Скоро стемнеет". А такая простая фраза в лесах Брайт Фоллс имеет много значений, в том числе тех, которые бы не хотелось ей придавать.

И на этом фоне, окутанный болезненно-ярким светом, не то сошедший с небес, не то восставший из преисподней, – человек, которого Алекс Кейси в последние годы своей жизни и карьеры видел чуть больше, чем желал бы. Промокший насквозь, измазанный в грязи, с прилипшими к шее отросшими волосами и потерянным взглядом Алан Уэйк – это точно он, уж Саге Кейси верит всецело, даже больше, чем собственным глазам – совершенно не похож на то, как о нём писали в газетах, на ту харизматичную, слегка едкую знаменитость, днём дававшую интервью, а ночью покорявшую большой город под оглушающую музыку со стаканчиком чего покрепче.

Стоило агенту Андерсон представить мужчин друг другу, Уэйк уставился на Алекса, будто уже сотню раз видел приведений и сейчас ужасно не хотел, чтобы Кейси оказался один из них.

— Я до сих пор...это Обитель Тьмы? Нет, не может быть... я же выбрался...

— Да-да, у частного детектива из твоей книжки такое же имя, как у меня. Супер. Плавали – знаем, — устало-раздражённо проговорил Алекс.

Но Алан смотрел в ответ слишком открыто, с восхищением и ужасом. Восхищением – потому что какой писатель не хотел бы вживую увидеть своё творение? Ужасом – потому что Алан Уэйк уже определённо не хотел бы. Так что больше ужасом, конечно.

И Кейси стало не по себе. Не привычное для него чувство, учитывая, что за его плечами достаточно лет работы в сфере, где так или иначе всяческого дерьма насмотришься. Он много раз видел, как сильные люди теряют всё: и друзей, и врагов, и в конечном итоге себя. Но всё-таки Алекс Кейси тоже человек, и Алана Уэйка в этот момент ему было чисто по-человечески жаль.

Пока Андерсон осматривала близлежащую территорию на какие-либо зацепки по делу, писатель оглядывался вокруг, словно впервые видел и эту воду, которой недавно вдоволь наглотался, и этот песок, в котором валялся, и эти деревья, зловещими тенями нависающие над прибрежной полосой. А Кейси приходилось вытягивать из себя стандартные протокольные фразы, будто у него в горле вся вот это вот тина и прочая гадость озёрная застряла.

По дороге в предоставленный им офис, Алекс периодически поглядывал в зеркало заднего вида на их недо-водяного. Он то теребил рукава пиджака или конец галстука, то тупо смотрел на свои руки, начинал выковыривать из-под ногтей грязь, затем резко одёргивая себя, вспомнив, что вообще-то находится в чужой машине среди посторонних людей, то тщетно пытался распутать ссохшиеся волосы и шипел, вырвав связанный в тугой узел клок.

По прибытии Алан запутался в ремне, а когда Сага помогла ему выползти из машины, проследил за её строгим, но устало-смиренным взглядом и виновато промолчал по поводу грязных мокрых пятен, которые оставил после себя на сидении.

Загрузив Уэйка в душ, перед этим убедив, что озёрную воду обычно не используют в водопроводных целях, и поставив Кейси на всякий случай караулить дверь, Сага проехалась по району, собирая писателю новый наряд из пожертвований соседей. Старый костюм уже, казалось, даже пытаться спасать бесполезно.

Чистый, пахнущий хозяйственным мылом Алан Уэйк всё равно был не особо похож на по-своему стильный образ с обложек прошлого десятилетия, у которого пиджаки и плащи точно приросли к коже. Оставшись без своей официально-деловой брони, он выглядел несуразно и ещё более потерянно, хотя, казалось, куда уж.

Но зато теперь, когда они все более-менее отдышались, можно и поговорить.

Только вот разговор вышел странный. Пусть и достаточно информативный, если принять как само собой разумеющееся, что некая Тёмная Сущность собирается использовать рукопись Алана Уэйка, чтобы через пару дней превратить мир в "ёбаный кошмар".

Писатель периодически замолкал, пытаясь разгрести перемешанные и сваленные в кучу обрывки воспоминаний. Он мог на какое-то время уткнуться лбом в стол, а потом внезапно подскочить, и Сага или Алекс, выходившие попеременно, влетали обратно в комнату уже с которой парой кружек крепкого кофе. Несколько раз Уэйк запинался, недовольно морщился, бормотал что-то из серии: "Так, ещё раз" – и повторял ту же фразу, только с более литературным построением – профдеформация, не иначе. А ещё постоянно крутил золотое обручальное кольцо, которое, наверное, даже в душе не стал снимать.

Такими темпами, когда писатель наконец закончил – уже рассвело. Пока Андерсон отключала лишние лампы одну за другой, Алан напряжённо следил за её действиями, однако молчал.

Подводить итоги было сложно, потому что Сага пыталась констатировать факты, но звучала для себя, как городская сумасшедшая, а Кейси был явно не в восторге и настроен предвзято. В чём, возможно, сыграла косвенную роль та часть про смерть Алекса Кейси на расследовании по делу о Культе Слова в Нью-Йорке.

То, как Уэйк рвался на передовую, поиграть в детектива и главного героя – в данном случае понятия взаимодополняющие – было внезапно, с какой-то стороны похвально, только совершенно некстати. Естественно, никто его гулять по лесу не выпустит, тем более после всего услышанного. Кейси, так уж и быть, поиграет в няньку и даже из окна его вытянет, если понадобится.

Но писатель не предпринимал опрометчивых действий.

Уэйк ковырял отслаивающиеся щепки в досках стола и дёргался от каждого скрипа, шороха или стука, готовясь разом атаковать, бежать и сдаться. Кейси это поначалу забавляло, потом стало вызывать дискомфорт и жалость. Уэйк впадал в тягучую дрёму на пять минут, после которой обычно не знаешь, какой сейчас год, а для писателя это была тема наболевшая. Уэйк выходил в уборную и, возвращаясь в офис, прохаживался по комнате, разминая ноги и спину. А потом опирался о предметы поблизости или свои колени, ибо от любого резкого движения голова кружилась, как после заезда на разошедшейся карусели из Вотерийского парка аттракционов. Алан не знал, откуда взялась эта аналогия, не помнил. Первая мысль была, что надо записать. Следующая – что от слова "записать" его скоро начнёт тошнить.

— Смотри не оступись. Вдруг лужа – это река.

Алан инстинктивно дёргается, вырванный из транса, в котором минуту неподвижно всматривался в разлитую в кладовой воду для уборки.

— Надо было раньше предупредить Вас, что от переизбытка кофеина может начаться изжога, агент Кейси.

Алекс усмехается, не без энтузиазма принимая подачу:

— Неужто нашумевший темперамент просыпается? Догоняет своего владельца.

— Если бы я был уверен, что проснулся...

И вот Алан Уэйк снова всё испортил.

Угрюмо возвращаясь на своё место, отмечая про себя, что кряхтит, словно осознание тринадцати прошедших лет разом навалилось на плечи, он пытался выловить взгляд оленя на стене напротив. Алан смутно помнил чучело совы под аккомпанемент бесконечно зацикленных щелчков печатной машинки. Птица лукаво, по-хищному игриво, словно что-то знала, но не собиралась рассказывать, наблюдала со своей обзорной позиции. Олень не собирался даже смотреть в ответ.

А у Алана Уэйка начинала болеть голова.

Испечатанный лист небрежно выдергивают из машинки. Отброшенный в сторону, он пролетает мимо края стола и тихонько прошкрябывает по досчатому полу. Каретка отодвигается влево со щелчком и звоном металлических деталей. На пальцах – огрубевшие мозоли.

Густой туман полз по округе, словно нагоняемый сценической аппаратурой...