Ночь медленно накрывала Верону. В одной из комнат дома Капулетти, в стенах, обитых багряно-красным дамаском, было до невыносимости душно. Стоило бы встать и хоть немного приоткрыть решётчатое окно, но юная дочь синьора Капулетти сидела, оцепеневшая и укутавшаяся в одеяло, белую ткань которого она то и дело нервно сминала, сжав тонкими пальцами. В пелене слёз, наполнявших раз за разом тёмные глаза Джульетты Капулетти, отражался огонь заботливо зажжённой доброй няней свечи. Сама няня глядела на Джульетту с такой глубокой скорбью, что та, не сумев долго выдержать этого тяжёлого взгляда, говорящего в тысячи раз больше, чем смогли бы вымолвить уста, отворачивала от кормилицы заплаканное, покрасневшее лицо.

— Н... Н-няня... Прошу, приоткрой окно, иначе мы здесь задохнёмся, — безжизненным голосом попросила Джульетта. — Да... Благодарю тебя...

Она вновь замолчала. Прикрыв глаза и тем самым позволив очередной слезе скатиться по щеке, Джульетта попыталась прислушаться к тому, что происходило за дверью её комнаты. Спустя какое-то время, сосредоточившись, она услышала надрывные рыдания и мольбы своей матери, что напоминали вой, и твёрдый, лишённый эмоций и оттого пробуждающий тревогу голос князя.

— Ваша светлость! Вы же видите, что произошло... Мой племянник...

— Ваш племянник, синьора, принёс смерть в мой дом. О, неужели вы станете молить теперь о милосердии меня?

— Он... Не доживёт до того, на что вы так хотите обречь его. Я уверяю вас, он умрёт своей смертью, ваша светлость, взгляните на него сами! Я гляжу на него сейчас и с трудом верю, что он всё ещё жив, я...

— Довольно, синьора. — Джульетта не видела лица князя, но готова была поклясться, что Бартоломео делла Скала прервал мольбы её матери коротким, но властным движением руки. — Я охвачен скорбью. Я охвачен злобой. И, как бы ни хотелось мне заколоть вашего Тибальта собственной рукой, как бы ни терзал меня сейчас страшный гнев, я вынужден признать — я понимаю, как никто другой, что вы испытываете сейчас... Да, я буду милосерден к вам сейчас, синьора. Лечите своего племянника-убийцу, делайте, что сочтёте нужным, но знайте: как только он оправится от ранения, что нанёс ему изгнанный мной сын Монтекки, его ждёт смерть. Тибальт забыл, о чём я предупреждал вас, Капулетти, и он заплатит за смерть Меркуцио жизнью.

Шаги князя было невозможно услышать из-за отчаянного крика матери. Жестокое милосердие князя нависло давящей тёмной тенью над домом Капулетти, над всей семьёй Джульетты, над ней самой. Ночь наступила незаметно — или же это само небо загородила величественная тень?.. Джульетта сидела, плотно укутавшись в одеяло. Сделав над собой усилие, она обратилась к няне:

— Когда я думаю о том, как теперь мне смотреть в глаза... им обоим, няня, я чувствую, что схожу с ума. Я больна оттого, что люблю и ненавижу одновременно. Я ненавижу Ромео за то, что он едва не убил моего брата, я ненавижу Тибальта за то, что он, всегда, всю мою жизнь защищая, оберегая меня, собирался убить — о бедный Меркуцио! — того, кого я совсем недавно втайне от всех назвала мужем! Я люблю, няня, ты ведь веришь, что я люблю их?.. Обоих люблю, пусть и злюсь так, что... — Джульетта, утомлённо вздохнув, спрятала лицо в ладонях. — Мне так страшно, няня.

— Ох, и за что ж нам всё это... — горько вздохнула няня, обняв Джульетту. — Чего боишься ты? Большего горя я и не представлю.

— Мне страшно, няня... — полушёпотом повторила Джульетта.

— Опять за Ромео своего трясёшься, что ли? — в голосе, исполненном скорби, послышалась лёгкая досада.

— Нет, я боюсь идти к... К Тибальту. Мне стыдно, и больно, и опять страшно. Что я... Не пожелаю больше видеть Ромео вовсе. Не смогу вынести ни тёплых объятий — они так согревали меня, няня... светлой улыбки, взгляда не смогу вынести. — Мысль о том, что совершил Ромео с её братом, мысль, которую Джульетта отгоняла столь же старательно, сколь безуспешно, никак не отпускала её разум. — Какую же боль они причиняют мне своей враждой! Они все!.. — Джульетта с криком сорвала с плеч одеяло и бросилась к двери.

— Ну и куда же собралась ты? Ночь глубока, девочка моя.

Глубоко вздохнув, Джульетта с неожиданной для самой себя решимостью произнесла:

— Я иду к нему. Я должна прийти к нему сейчас, няня, иначе... Иначе я не смогу сомкнуть глаз.

Усилием воли уняв дрожь в руках, Джульетта взяла свечу и покинула комнату. Путь до двери, за которой лежал раненый Тибальт, был тих — быть может, где-то обречённо вздыхал отец, беззвучно плакала мать, шептались суетливые слуги, но Джульетта не слышала даже собственных шагов. Она могла бы найти комнату Тибальта с закрытыми глазами — он прибыл в дом Капулетти до её рождения, и маленькая Джульетта частенько приходила к нему, когда ей было страшно по ночам. Однако сейчас плохо было именно тому, кто всегда был готов её, Джульетту, защитить. «Рана могла быть серьёзной... Он может в любой момент...» — спеша к брату, Джульетта старательно отгоняла все мысли о смерти — неизбежной смерти — Тибальта.

Открыв дверь, Джульетта обнаружила, что лекарь уже ушёл. Она не могла предположить, когда именно — ночь, долгая и тёмная, будто началась вечность назад, и столько же, подумала вдруг Джульетта, ей суждено было продлиться. В безлунной ночи не было видно лица Тибальта, лежащего в постели, и Джульетта поставила свечу на небольшой столик рядом с кроватью. Увидев лицо раненого брата, она невольно ахнула.

Кузен был неподвижен. Под тонким одеялом («Не иначе как матушка приходила к нему тоже», — вдруг подумала Джульетта) дочь Капулетти заметила обилие местами уже успевших пропитаться кровью бинтов, обернувших тело Тибальта вместо привычного тёмно-красного, точно сама кровь, облачения. Оливковая кожа пугающе побледнела, вытянутое лицо, обрамлённое чёрными волосами, напоминало восковую маску, жуткую и безжизненную. "Неужели он жив сейчас?" — с ужасом спросила себя Джульетта. Сердце девушки пропустило удар.

Взор Джульетты упал на старый шрам, тянущийся поперёк правого глаза кузена. Сейчас глаза Тибальта были закрыты, но когда-то — теперь казалось, что совсем давно — его глаза, тёмные, живые в своём блеске, сияли жаждой мести, ни на миг не угасавшей в его душе. Тонкий и длинный шрам пугал Джульетту настолько, что она мгновенно отводила взгляд, испуганная и бессильная в своём страхе, стоило ей лишь ненароком взглянуть на этот шрам. Сидя теперь возле неподвижного тела раненого кузена, Джульетта бесшумно шевелила губами в безмолвной мольбе, прося Бога о том, чтобы Тибальт вновь открыл глаза. Повинуясь странному, необъяснимому порыву, Джульетта лёгким, невесомым движением провела тонкими пальцами по мертвенно-бледной щеке, но рука её соскользнула к шраму. Неожиданное для самой Джульетты прикосновение к этому навевающему жуть следу чьего-то кинжала заставило её резко одёрнуть руку. Ладонь Тибальта покоилась на его животе, и Джульетта взяла руку брата в свою.

Джульетта сидела, не выпуская из своей ладони бледную ладонь Тибальта, и смотрела то на беззвёздное небо, то на раненого брата.

«О, что за прекрасный змей Ромео... — думала девушка, со всей возможной осторожностью поглаживая длинные пальцы брата. — Так ранить того, кого, обвенчавшись со мной, следовало бы братом называть. Я не должна бранить теперь супруга своего... — Джульетта почувствовала, как досада и тоска сковывают её сердце. — Но он — исчадье Ада с лицом чистого ангела». В тот миг Джульетте и думать не хотелось об изгнаннике — сыне кровного врага и тайном супруге.

*         *         *

Дорога до Мантуи была долгой. Весь путь повозка качалась из стороны в сторону, и эта нескончаемая качка вкупе с удушливым ночным воздухом то и дело вновь пробуждала ощущение тошноты — физической и, если так вообще можно было выразиться, душевной. Один раз повозка останавливалась в Виллафранке, однако задержалась она там недолго: слишком неспокойно было сердце, чтобы можно было позволить себе тянуть время.

Бенволио Монтекки, к концу пути кое-как смирившийся с качкой и почти привыкший к ней, сидел в повозке, прикрыв глаза в раздумии. Слишком сильно погружённый в свои тревоги, он не сразу заметил, что качка прекратилась — путешествие подошло к концу.

— Приехали, синьор, — послышался хриплый голос слуги.

Старик Лука, служивший в доме Монтекки не один десяток лет, не сразу согласился отвезти Бенволио в Мантую, чтобы тот мог встретиться с Ромео. «Далось вам это, сеньор!» — с недовольством причитал слуга, однако Бенволио смерил его таким тяжёлым и многозначительным взглядом, что старик, ещё немного поворчав, отправился запрягать коней.

Услышав голос слуги, Бенволио открыл глаза и, накинув на голову капюшон тёмно-синего плаща, спешно вышел из повозки.

Мантуя встретила путников запахом травы. Оглядевшись по сторонам, Бенволио заметил неподалёку вывеску, на которой был изображён конь с лохматой — как, должно быть, сам он напоминал этого коня сейчас, встревоженный и растрёпанный — гривой. «Надеюсь, это та таверна, — подумал Бенволио. — Мало ли, куда его уже занесло». Небрежно кивнув слуге, Бенволио направился к двери, над которой ранее заметил вывеску.

Едва открыв дверь, Бенволио раздражённо зажмурился от яркого света и громкого заливистого смеха, доносящегося то из одного, то из другого угла таверны. Какой-то бородатый ломбардец с кружкой хмельного, стоило только Бенволио войти, тут же предложил ему «выпить с одиноким стариком». Высокая женщина с густыми непослушными волосами, мягко положив тёплые руки на плечи Бенволио, сладко шепнула ему на ухо что-то о том, что одна ночь, проведённая с ней, непременно принесёт ему истинное блаженство и счастье. С нервной усмешкой Бенволио осторожно убрал женские руки с плеч и пошёл вглубь таверны, где, если уставшие в дороге глаза и разум не обманывали его, он заметил знакомую черноволосую макушку.

Сын Монтекки в одиночестве сидел за деревянным столиком и жадно хлебал какую-то жижу, которую издалека можно было принять за суп, и запивал это дурно пахнущим пойлом — Бенволио, лишь вскользь почуяв «аромат» сего напитка, не смог сдержать брезгливости и поморщился. «Бедняга, неужели теперь всякий его завтрак, обед и ужин будет подобен этому? — подумалось Бенволио. — Хорошо, что тётушка не видит его сейчас...» Мысль о синьоре Монтекки, которая после изгнания сына наверняка места себе не находила, неприятно кольнула сердце Бенволио: он чувствовал вину за то, что оставил её в такую минуту, сорвавшись к брату. Синьора Монтекки, несомненно, была сильной женщиной, но сколько тревог и боли способно выдержать материнское сердце?.. Оставалось надеяться на дядю, который, невзирая на всё горе и злобу, что определённо царила в его душе после изгнания сына, пребывал в здравом рассудке и был в силах успокоить горе своей супруги.

Недолго понаблюдав за трапезой, Бенволио решился заговорить с братом:

— Ты правда не замечаешь, что происходит вокруг тебя? — он сел на свободный стул напротив Ромео. Тот явно был не просто удивлён присутствием кузена в таверне — он был прямо-таки ошарашен.

— Что ты... Что ты делаешь здесь?.. Я не видел, как ты вошёл, и... Зачем ты здесь, Бенволио, брат? — во взгляде сына Монтекки промелькнуло извечное страдание.

— Ты — единственный оставшийся у меня друг, неужто думал, что я тебя впрямь брошу? Здесь, в Мантуе? Где ты вообще собираешься тут жить?

— Что с Джульеттой, Бенволио? — Ромео, казалось, смотрел не на брата: взгляд его был устремлён куда-то вдаль. — Как... Как она сейчас?

В ответ Бенволио лишь глубоко вздохнул. Он каждую минуту злился на себя, злился на покойного — воспоминание о мёртвом друге пустило боль по венам — Меркуцио: зачем только они потащили Ромео на этот чёртов бал?.. «Ничего не случилось бы, если бы они не встретились там, — укорял Бенволио внутренний голос. — Ромео сейчас лежал бы в тёплой постели дома, а не поглощал эти протухшие харчи, ты бы обжимался с какой-нибудь резвой хохотушкой в глубине площади Вероны, а Меркуцио... Меркуцио бы всё ещё был жив». Бенволио ощущал, как разъедают его душу злость и вина, и оттого одно упоминание девицы Капулетти вызвало у него искреннее бурное раздражение. Схватившись рукой за плечо Ромео, Бенволио грубо потряс друга, надеясь привести его в чувство:

— Ромео, чёрт возьми, о чём ты думаешь?! Ты в изгнании, а для твоей милой Джульетты — всё равно что убит! Ты никогда не вернёшься в Верону, Ромео. Я говорил с Его Светлостью, твоя мать говорила с ним, всё решено, пойми ты уже наконец: тебя могли казнить. Хотя бы это ты, Ромео, понимаешь?.. — с отчаянием спросил Бенволио.

Ромео обессиленно вздохнул и устремил взгляд в наполненную жижой миску, словно избегая смотреть в глаза брату. Бенволио, с грустью осознав, что несчастный изгнанник не заговорит с ним, если он не расскажет ему о том, что происходит сейчас с Джульеттой.

— Я... — неторопливо начал Бенволио. — Я видел её издалека. Она что-то кричала и рвалась к телу брата... Не смотри на меня так, Ромео: он — её семья, а тебя она знала совсем немного... Та женщина, что с ней всегда...

— Её кормилица.

— Да... Кормилица... Не отпускала её. Ромео, думаю, она, или Капулетти, или Его Светлость сказали ей, какая судьба тебя ожидает. А если вспомнить о том, что ты едва не убил её брата, смею предположить, что твоей Джульетте сейчас не до тебя, — Бенволио взглянул на брата со всем сочувствием, на которое оказался способен.

— И что мне теперь делать, Бенволио? Я потерял дом, семью, любимую женщину, друга... Что мне делать одному здесь, в Мантуе? — в глазах Ромео застыла безнадежность.

— У меня есть деньги. Много денег, и я дам их тебе. Назови себя другим именем, научись жить не как сын Монтекки и никогда — ты слышишь меня, Ромео? — никогда не возвращайся в Верону. — Бенволио достал бархатный мешочек и решительно вложил его в ладонь Ромео. — Ты купил комнату в этой таверне на ночь, я надеюсь? Я не собираюсь возвращаться домой прямо сейчас — не хватало ещё, чтобы, когда моя повозка вновь покатилась по этим дорогам, ты наложил на себя руки.

Казалось, Ромео внимательно выслушал слова брата (и, как Бенволио надеялся, мысленно согласился с ними), однако он ничего не ответил. Он даже не взглянул на мешочек — лишь сжал в ладони мягкую бархатную ткань.

Немного помолчав, Бенволио с тоской вздохнул:

— Ох, Ромео... Угораздило же тебя с твоей любовью...

*         *         *

Сдавленный шёпот был так тих, что Джульетта, чьи веки уже потяжелели от желания погрузиться в сон, поначалу приняла его за дуновение слабого ночного ветра.

— Сегодня... Или никогда... Монтекки... Убить М... Монтекки... Кузина... Какая странная судьба...

Джульетта, не вслушиваясь в слова, которые всё не переставал шептать раненый, обхватила ладонями горячее лицо.

— Я позову лекаря! — девушка резко поднялась на ноги. Однако, несмотря на намерение покинуть, пусть и ненадолго, эту комнату и привести к брату лекаря, Джульетта вдруг застыла — длинные пальцы брата сомкнулись на её тонком запястье. Глаза Тибальта открылись, но взгляд их был мутным, отсутствующим.

— Кузина... Странная судьба...

Он шептал что-то ещё — совсем уж невнятное, неразборчивое. Джульетта могла бы запросто вырваться из столь слабой хватки, но вместо этого она снова села на краешек кровати. Оцепенев, она не знала, как ей следовало бы повести себя сейчас, но Джульетта понимала одно — ей точно не стоило молчать. Стараясь говорить ровно, она тихонько промолвила:

— Это я, Джульетта... Твоя сестра... Тибальт, я здесь.

Меньше всего в ту минуту Джульетта ожидала, что брат откроет глаза, но стоило ей лишь произнести это тихое, краткое «Тибальт, я здесь», как он, тотчас очнувшись, потрясённо и вместе с тем измученно посмотрел на кузину. Парализованная взглядом чёрных глаз, Джульетта почувствовала, как Тибальт сплетает их пальцы.

«Он сегодня чуть не умер. Возможно, из-за меня. — в голову прокралась ужасающая мысль. — Скорее всего, из-за меня...» Она отнюдь не была уверена в том, что Тибальт и вправду знал, что они с Ромео обвенчались — скорее всего, это не было ему известно, ведь брак был заключён тайно. Но он определённо знал, по меньшей мере, о том, что Джульетта ещё на балу приглянулась сыну Монтекки: с момента их с Ромео встречи в тот вечер и до самого окончания торжества Тибальт не сводил с неё взора горящих — злостью ли, гневом ли, или вовсе чем-то иным — глаз.

Воспоминание о бале (том злополучном бале, как думала теперь, после всех пережитых страданий Джульетта), которое девушка всё время так старательно отгоняла, вновь накрыло её с головой. Вот она, одетая в нежно-воздушное белое платье, а вот — облачённый в неизменное красное Тибальт. Она спускается по лестнице, а брат, прищурившись и глядя куда-то вдаль, движется ей навстречу и, заметив её, замедляет шаг. Вот он становится на ту же ступеньку, вот спускается на пару ступенек ниже, почти сравнявшись с ней в росте и замерев на расстоянии более коротком, чем половина крошечного шага. Тибальт тянет к ней руку и легко касается ладонью её щеки, поглаживая осторожно, мягко. Она смущена, обескуражена — но, тем не менее, недвижима. Возможно, в глубине души ей даже любопытно, что случится дальше, но Джульетта не говорит ни единого слова, застывшая, подобно тонкой миниатюрной статуэтке, на этой лестнице. Тибальт приближается — можно ли быть ближе, когда она уже чувствует горячее дыхание? — и с хищной улыбкой на губах прижимается к устам сестры своими, целуя с неожиданной страстью и тут же отстраняясь. Ошеломлённая, Джульетта смотрит на кузена, который сейчас выглядит поистине демонически — черноволосый, торжествующе улыбающийся, с этим длинным шрамом вдоль глаза. Она смотрит и чувствует, как её щёки покрываются стыдливым румянцем. Тибальт улыбается. Приподнимает указательным пальцем её аккуратный подбородок. Почти беззвучно, но с явным ликованием шепчет прямо в губы одно лишь слово: «Спасибо», — после чего, опустив глаза, быстро поднимается по лестнице наверх, оставив Джульетту в смятении и замешательстве.

В тот вечер, немного позже, она столкнулась с матушкой, которая в то же мгновение поволокла её танцевать («Ах, Джульетта, дитя моё, посмотри же на Париса — тебе ведь предстоит стать его супругой!» — звонко прощебетала синьора Капулетти). Лица Париса Джульетта даже не запомнила — мысли её были заняты тем, что совсем недавно произошло между ней и братом. Взгляд её блуждал, ища в толпе знатных гостей того, кто был её опорой, поддержкой, защитником — того, кто столь цинично смутил её, — и вдруг остановился на незнакомом, как ей показалось, юноше в маске... На Ромео.

От мысли о Ромео Джульетта вздрогнула. Сын Монтекки с его речами на балу ворвался не в её дом, а в её разум и сердце, заставив позабыть обо всём, что происходило в жизни Джульетты до встречи с ним. Тогда она чувствовала, что парит над землёй, влюблённая, невесомая — и что же теперь?.. Ромео изгнан за то, что чуть не убил её брата, она, возможно, никогда более не увидит того, кого поспешно назвала мужем... «Неужели такой, — Джульетта снова оглядела множество бинтов, что белой лозой обвивали тело Тибальта, — была истинная цена кратким мгновениям нашей с Ромео любви?..»

Горькие воспоминания о Ромео вдруг отозвались такой болью в груди, что Джульетта резко зажмурила глаза. Она чувствовала тибальтов взгляд — тяжёлый, будто немигающий, застывший, как у неживого. Девушка избегала этого взгляда — снова — но теперь не от стыда или смущения, а от вины. Джульетта страшилась чёрных глаз, бесконечно боялась увидеть в них укор, обвинение, злость. «Посмотри же, что сотворила ты вместе со своим мальчишкой Монтекки. Узри, что ты сделала своей проклятой запретной страстью!» — Джульетта отчего-то была уверена, что во взгляде брата она прочтёт именно эти слова, ужасные в их жестокой правдивости. И потому до невозможности сильным было её удивление в тот миг, когда она, решившись вновь взглянуть на лицо брата, увидела лишь спокойствие и странную, до боли неуместную безмятежность — словно не было ни кровавой раны, ни дуэли, ни многолетней вражды. Словно он был не жестоким и опасным стражем чести семьи Капулетти, а всего лишь её любящим братом. Словно ничего, что произошло с ними ранее, не могло уничтожить этой теплоты, что медленно скользила по пальцам, когда Тибальт сжимал её ладонь в своей. Джульетта почувствовала, как на глаза вновь — вновь за эту безумно долгую ночь — наворачиваются слёзы.

— Моя дорогая сестра... — Джульетта могла поклясться, что никогда раньше не слышала в голосе кузена такой нежности. — Не знаю, который час, но я желаю, чтобы ночь, когда ты проливаешь слёзы из-за жалости ко мне, длилась вечно.

«Несчастный... — подумала Джульетта. — Неужели он на самом деле думает, что всё, что я чувствую к нему — одна только жалость?..» Она медленно, со всей возможной осторожностью провела рукой по чёрным спутанным волосам брата и дрожащим от слёз голосом произнесла:

— Тибальт, никогда мне не было так страшно, как в тот миг, когда я увидела тебя, лежащего здесь без чувств. Я боялась тысячи чудовищ, когда была маленькой девочкой, ты ведь помнишь это?.. Но ни одно из этих чудовищ не страшит меня так, как мысль о том, что ты... — непроизнесённое «умираешь» заглушили слёзы.

— Тише, моя милая сестра. Не буду лукавить: мне почти лестно то, как ты тревожишься из-за меня. Но поверь, Джульетта: ни одна моя рана не стоит того, чтобы ты плакала. Ну, что же ты теперь такая грустная?.. — Тибальт улыбнулся. — Джульетта, пока последняя капля жизни ещё не покинула моё тело, могу я попросить тебя побыть со мной ещё немного? — чёрные глаза сверкнули неподдельной надеждой. «Пока я виню себя в том, что с ним случилось, он... Господи, да он никогда не выглядел счастливее, чем сейчас», — подумалось Джульетте.

Вдруг Тибальт, медленно подняв руку, мягко погладил Джульетту по щеке. Девушка нервно вздрогнула: ей отчего-то вспомнился бал. Лестница. Такое же нежное, аккуратное прикосновение к щеке, как сейчас. И поцелуй — неожиданный, страстный. Её первый поцелуй, Господи, и что же двигало Тибальтом тогда?.. Во власти какого чувства был он, когда жарко коснулся её губ своими?..

Сердце Джульетты забилось так быстро и громко, что ей едва не стало дурно. Нежность смешалась в её душе с жалостью, вина — со страхом потери. Боль от осознания того, что брат с каждым вздохом всё ближе к неизбежной смерти, слилась воедино с состраданием — ещё совсем немного, и оно вовсе иссушило бы душу девушки. Она, беспомощная против жестокой судьбы, могла теперь лишь одно — даровать Тибальту счастье. Пусть лишь в это мгновение, когда он, обычно холодный, неприступный, гордый, мягко и ласково касался её щеки, а она, не отрываясь, глядела на шрам, который всегда внушал ей ужас.

Джульетта осознавала, насколько греховный, неправильный поступок она собиралась совершить в ту минуту. «Он — мой брат, я не хочу терять его» — приблизившись к вытянутому лицу Тибальта, Джульетта медленно, но нежно очертила скулы. «Он ведь всегда был рядом, а я не нашла ни единой минутки, чтобы показать, как он на самом деле дорог мне», — девушка аккуратно, легко, невесомо коснулась пальцами длинного шрама. Вздрогнув от такой неожиданной и откровенной ласки, Тибальт прикрыл глаза. «Разве может быть грехом нежность?», — обхватив дрожащими, влажными от волнения ладонями лицо Тибальта, Джульетта поцеловала его в приоткрытые губы, тут же оторвавшись от них. Когда она прервала поцелуй, то увидела, что взгляд Тибальта вдруг стал чужим и холодным, а оттого — страшным.

— Зачем ты сделала это, Джульетта?.. — ледяным полушёпотом спросил Тибальт. В каждом произнесённом братом слове Джульетте слышалась какая-то болезненная горечь.

Холодный голос Тибальта заставил Джульетту в испуге отшатнуться. Ей снова стало страшно смотреть брату в глаза. Девушка погасила свечу и, не видя ничего во тьме ночи, побежала к двери — больше всего ей хотелось немедленно покинуть эту комнату.

Небо над Вероной было окутано ночной тьмой. Джульетта желала, чтобы поскорее наступил рассвет.