— Однажды ты отомстишь им всем.

Голос тётушки твёрд и холоден, а взгляд — безразлично-мрачен, однако юный Тибальт видит в нём горе, сокрытое в самой глубине души. Синьора Капулетти неподвижно сидит в старом кресле, обитом толстой тканью винного цвета, выпрямив спину — Тибальт невзначай сравнивает тётю с колонной, такой же прямой и строгой. Из-за чёрного платья тётушка кажется более бледной, чем обычно, а рыжие волосы, обрамляющие задумчивое и печальное лицо, напоминают горячее яростное пламя. Тонкие алые губы едва слышно шепчут длинное мужское имя, каждый звук которого доставляет невыносимую, острую боль: «Алессандро».

Так зовут — звали — его отца.

Тибальт закрывает глаза и вновь видит крепкое, но отныне и навек бездыханное тело. Слышит тётушкин крик и проклятья, тысячи проклятий на голову каждого Монтекки, чью жизнь ещё не забрал Бог. Застывает, вмиг погружённый в полусон. Чувствует, что вот-вот разрыдается, но взгляд тётушкиного мужа из-под густых чёрных бровей столь суров, что Тибальту остаётся, застыдившись своей слабости, отвести глаза. Посмотреть в продолговатое узкое окно и увидеть кроваво-оранжевый закат, до ужаса, до дрожи в конечностях похожий на кровь, обагрившую отцовское одеяние.

Через три недели Тибальту исполнится тринадцать лет.

И однажды он им всем отомстит...

Зажмурившись от внезапного приступа боли в ране, Тибальт до побелевших костяшек сжал ладонь в кулак. События шестилетней давности накрыли его неожиданно и беспощадно, и он словно вновь ощутил себя двенадцатилетним мальчиком, испуганным и потерянным, с наивной уверенностью обещающий скорбящей тётушке отомстить за убийство своего отца. Тибальт горько ухмыляется: что ж, по крайней мере, он пытался сделать это, спустя много лет с того страшного дня скрестив шпагу с сыном Монтекки. «И едва не погибнув от руки этого мерзавца», — гадко напомнил Тибальту внутренний голос. О том, что погибнуть — к великому счастью, не от руки Ромео Монтекки — ему всё-таки суждено, Тибальт думал, как ни странно, не так уж и часто: стоило ли зря терзать себя мыслями о казни, которой ему было не избежать? Жить оставалось совсем немного, и Тибальт хотел провести это «немного», не думая о приближающейся смерти ежесекундно.

«Возможно, отец даже мог бы мной гордиться, — с той же горьковатой усмешкой думал Тибальт. — Даже дядя Капулетти не сражался за честь нашей семьи так, как делал это я с того самого дня, как моя милая тётушка приютила меня». Действительно: как бы то ни было удивительно, в сравнении с остальными мужчинами семейства Капулетти, которые, устав от многолетней вражды, были куда опытнее и мудрее, Тибальт оказался пугающе, фанатично верен самой идее кровной мести.

Тибальту четырнадцать. Рыжеволосый мальчишка, одетый в жёлтое и чёрное, заливисто смеётся — только что они закончили шутки ради драться на шпагах. «Я слышал, что ты неплохо дерёшься, но не думал, что настолько! Если честно, один раз я тебя почти всерьёз испугался! — Меркуцио делла Скала вновь звонко смеётся, а россыпь веснушек на его лице кажется ещё пестрее и ярче из-за бликов вечернего солнца. — Нет, Тибальт, правда: через пару лет ты станешь очень опасным. Надеюсь, Господь убережёт меня от настоящей дуэли с тобой».

В тот вечер Тибальт впервые увидел своего приятеля в компании Бенволио Монтекки. Он сам не знал, почему почувствовал тогда, будто Меркуцио его предал — если подумать, то не так уж и близко они были знакомы. Однако в тот момент Тибальт запретил себе любую мысль о возможной — хотя бы на малую долю — дружбе с Меркуцио делла Скала, что улыбался, шутил и прогуливался по улицам Вероны в компании Монтекки — такого же гнусного, как тот, что хладнокровно вонзил нож в тело его отца. Дрожь в руках, пробудившуюся столь некстати, Тибальт тогда решил унять, потренировавшись в одиночестве — дядюшка был занят, а тренировочный манекен легко заменял ему друга.

Раздосадованный, злобный и как никогда ранее остро ощущавший своё одиночество Тибальт идёт по дорожке в саду Капулетти, большом и роскошном. Разгневанный предательством Меркуцио, он совсем не замечает маленькой фигурки. Девочка в нежно-розовом, похожем на невесомое закатное облачко, платье подходит к нему и робко тянет пальчиками за рукав.

«Тебе грустно, — тихим-тихим голосом произносит маленькая Джульетта Капулетти. — Хочешь, я сделаю так, чтобы ты не был больше грустным?» — тёмные, похожие на его собственные, глаза сестрицы смотрят на Тибальта. Он растерянно кивает, и спустя мгновение маленькая Джульетта, по-детски наивно улыбаясь, протягивает ему белую лилию. На душе Тибальта — одиночество и злость, но отчего-то он улыбается и бережно берёт цветок в руки.

«Теперь тебе не будет грустно?» — спросила тогда Джульетта. Тибальт вспомнил, как простота и наивность сестры вдруг заставила его рассмеяться. Он протянул руку к небольшому прикроватному столу и взял лежащий на нём старый молитвенник — тётя говорила, что он принадлежал матери Тибальта, которую юноша не помнил: она умерла, успев лишь подарить ему жизнь. Открыв ветхую книжицу, Тибальт увидел на одной из страниц засохшую белую лилию и ощутил нечто среднее между теплотой и горечью.

Тибальту шестнадцать. Он лежит в постели, очнувшись от мучительного сна: вчера Бенволио Монтекки чуть не лишил его глаза. Тётушкин муж не сразу поверил в то, что этот мальчишка вообще способен кого-либо ранить, и усердно убеждал тётю в виновности её «беспокойного и сумасбродного племянника». Проснувшись окончательно, Тибальт прислушивается к голосам, что звучат за дверью его маленькой — отведённой ему из снисходительности — комнаты:

— Будь моя воля, я бы отправил его послушником к францисканским монахам — глядишь, хоть там научился бы сдержанности! — с гневом произносит синьор Капулетти.

— Да ты ведь и сам, дай тебе волю, не упустил бы шанса прирезать Чезаре Монтекки, — с абсолютным спокойствием отвечает ему тётушка. — Даже не говори мне, что это не так.

— Это не отменяет того, что племянник твой — смутьян.

— Именно благодаря ему ты, состарившись, сможешь не марать руки чужой кровью, — голос тётушки вкрадчив. — Годы упорных занятий и уличные стычки с мальчишками Монтекки сделали из Тибальта оружие. Ты глуп, супруг мой, если не понимаешь этого.

Сердце сковывает странная тоска. Оружие — так видит его любимая тётя. И так совсем скоро будет видеть его вся семья.

«Вся Верона, — с грустью думает Тибальт. — Скоро вся Верона будет видеть меня орудием мести — не больше и не меньше». Печальные мысли прерывает тихий стук в дверь.

«Я тебя боюсь, — говорит Тибальту сестра, стараясь не смотреть на его глаз слишком долго. — Но... Другие теперь тоже будут бояться тебя. И если... Если кто-то захочет меня обидеть, ты ведь не позволишь?» — Джульетта отчего-то хмурится.

Боже, обидеть её?.. Её — самое чистое создание, что только может жить в Вероне, Италии, в целом мире?.. Взяв кузину за руку, Тибальт говорит:

— Поверь мне, моя милая сестрица: тебе лучше не знать о том, что я сделаю с тем, кто решит хоть как-то тебя обидеть, — в его твёрдом голосе отчётливо звучит сталь.

Тётушка оказалась права: спустя три года Тибальт и впрямь стал оружием — яростным, опасным, смертоносным. Синьор Капулетти смотрел на племянника своей супруги с презрением и благодарностью одновременно — теперь, когда его собственная молодость осталась позади, Тибальт оказался единственным мужчиной, способным изо дня в день сражаться за честь своей семьи, со всей безжалостностью заставляя кровных врагов проливать кровь. Всякий раз, когда Тибальту стоило лишь издали завидеть кого-то из Монтекки, кровь вскипала в его жилах, и он, самодовольно смеясь, шёл и — разумеется — начинал бой первым. «Мой отец был превосходным фехтовальщиком», — раз за разом напоминал он себе.

Тибальту девятнадцать. Ряженые, пришедшие на устроенный синьором Капулетти бал, медленно передвигаются по зале, пёстро — порой, даже чересчур — разодетые. Молодой музыкант играет на лютне старую всем известную мелодию, гнусаво подвывая, по-видимому, давно надоевшему ему мотиву. Тибальт разглядывает гостей, глубоко погружённый в раздумья, как вдруг слышит звонкий и громкий — настолько, что звуки лютни кажутся тихими и далёкими — смех и замечает неподалёку рыжую голову Меркуцио делла Скала. «Дядя пригласил его, как родственника князя, в этом нет ничего необычного», — мысленно напоминает себе Тибальт, презрительно сжав губы в тонкую бесцветную линию. Рядом с Меркуцио он видит двух других юношей в масках, одетых в... Но кто же они?.. Неужели?.. Осторожно подобравшись ближе, Тибальт прислушивается к голосам говорящих, и с каждым словом, произнесённым спутником Меркуцио, чувствует, какой сильный гнев пробуждается в его душе: сын Монтекки проник в дом его семьи, а хозяева либо не замечают оскорбления, либо не желают замечать их. Тибальт хотел бы взяться за шпагу здесь и сейчас, но решается первым делом поговорить с синьором Капулетти и сообщить ему о том, что этого мерзкого мальчишку следовало бы прогнать.

— Ты мне, хозяину этого дома, указывать смеешь? — с негодованием и злостью спрашивает его синьор Капулетти. Тибальт рассержен и растерян: человек, что долгие годы внушал ему мысль о важности, необходимости мести своим кровным врагам, сейчас решил вот так просто — публично, на глазах у множества гостей — пустить ситуацию на самотёк. Сдаться, как никогда бы не сдался его отец. Сдаться, как ни за что не сдастся сам Тибальт. Подойдя к синьору Капулетти вплотную, Тибальт с холодным ехидством шепчет ему на ухо:

— Вы ещё увидите, чего вам будет стоить этот гость, дядюшка, — и, не оглядываясь, покидает шумную залу, полную людей. До него доносятся звуки лютни.

Стоя возле широкой лестницы, Тибальт как никогда остро ощущает себя лишним в доме Капулетти: несмотря на много лет, проведённых под одной крышей, тётушкин супруг остаётся по-прежнему холодным и высокомерным по отношению к навязанному ему осиротевшему родственнику. «Старый глупец, — думает Тибальт. — Неужели он не верит более в то, что оскорбления нужно смывать лишь кровью?» Тибальт думает удалиться прочь из дома — кто знает, что он способен натворить сейчас, когда его душа исполнена гнева? — но вдруг он замечает тонкую фигурку, неспешно спускающуюся по лестнице.

Тибальт поднимает взгляд и оказывается более не в силах отвести его: поглощённый враждой, одержимый местью, он и не заметил, в какую красавицу превратилась его кузина. Джульетта, прекрасная в своей хрупкости, сейчас напоминает ему ангела — лёгкое, воздушное белое платье делает её такой прекрасной, что Тибальт замирает, глядя на юную сестру. Тёмные вьющиеся Джульетты волосы струятся по узким плечам, глаза смотрят с лёгким удивлением, а уголки губ приподнимаются в робкой улыбке. Тибальт смотрит на сестру, не отрываясь, и бесконечно спрашивает себя: «Как могло выйти так, что в этом запятнанном кровью городе родилось такое существо, как она?..» Он вдруг ловит себя на мысли о том, что одна лишь Джульетта не относилась к нему как к незваному гостю в этом доме — она всегда улыбалась ему, всегда искренне радовалась ему, всегда, о Господи, дорожила им... Сердце Тибальта сжимается от неожиданно накрывшей его нежности к сестре и страха за неё: «Она ведь ещё так чиста, наивна... С ней может случиться что угодно — моя милая сестрица и не подозревает, в каком страшном месте живёт». Тибальт чувствует, что хочет навсегда остаться с ней — здесь, на этой лестнице в так и не ставшем родным доме. Он желает оградить сестру ото всех бед, что наверняка ожидают её в дальнейшем — защитить, как защищают единственное, что достойно этого, как осколок того, за что стоит бороться, мстить — того, за что стоит умереть. Тибальт желает забрать её. Спрятать где-нибудь в глубине сердца. Он желает её — единственное существо в этом проклятом мире, ради которого нужно продолжать жить.

Тибальт улыбается. Он не понимает, отчего, но улыбается — улыбкой отверженного, в один миг познавшего единственно верный смысл своей ничтожной жизни.

Приблизившись одним резким движением, Тибальт в отчаянном порыве прижимается губами к нежным, мягким губам сестры.

Когда он отрывается от её уст, Джульетта смотрит изумлённо-потерянно. Тибальт приподнимает пальцем аккуратный подбородок сестры и шепчет, благодаря Джульетту не за поцелуй, но за то, что она, такая чистая, светлая, прекрасная, существует в этом мире: «Спасибо».

Тибальт уходит, поражённый, как громом, внезапным озарением: «Я не хочу её отпускать». За стремлением приблизиться к ней, как к далёко-недосягаемой чистоте, скрывалось медленно созревавшее желание сделать её навечно своей — неважно, любовницей, невестой или супругой: лишь свою милую кузину он хотел бы видеть в роли спутницы жизни. «Не смей даже думать об этом, — угрюмо предупреждает он самого себя. — Дядя ни за что не позволит мне допустить малейшую мысль о том, что я могу взять в жёны его единственную дочь — слишком велико его презрение ко мне».

После бала, после того поцелуя, подарившего жизнь его одержимости, Тибальт умело и старательно избегал общества Джульетты, полагая, что в тот вечер смутил её до неприличия. Каждый раз, когда он ненароком сталкивался с кузиной дома, она стыдливо прятала взгляд. Глупец, он и предположить не мог, какова была истинная причина такого поведения сестры. Оттого, лишь услышав на улице, что некто якобы видел Джульетту в обществе сына Монтекки — того самого гадкого наглеца, что бессовестно проник на бал — Тибальт ощутил страшную злость: он мог поклясться, что не испытывал ранее чувств, сравнимых с этим.

Он не хотел и думать о том, что связывало — нет, это немыслимо, этого не могло быть! — мерзавца Монтекки с его милой сестрой. Не было времени на размышления: что бы ни произошло между ним и Джульеттой, Монтекки должен умереть. «Если же это моя последняя дуэль — так тому и быть». — твёрдо решил тогда Тибальт, в безумной ярости подтачивая стальное лезвие шпаги.

А потом была дуэль — дуэль, ставшая не триумфом Тибальта, а позором и роковым несчастьем, раз и навсегда определив его будущее. Тибальт злился: вместо того, чтобы отомстить Монтекки за нанесённое им страшное оскорбление, он подписал себе смертный приговор. «Какая мерзкая, однако, ирония», — со злым ехидством думал Тибальт. Ему потребовалось совсем немного времени на то, чтобы осознать: дни его отныне сочтены.

Совсем недавно, когда он, ещё совершенно беспомощный после дуэли, лежал здесь — в этой маленькой, чудовищно маленькой, как ему всегда казалось, комнате — милая кузина сама поцеловала его. Быть может, постыдные мысли нашёптывал Тибальту бред, что нисколько не удивило бы, учитывая состояние его здоровья, но разум его, ослабевший и истощённый, не отпускали размышления о поцелуе, подаренном сестрой. В самом деле, не померещилось же ему это?..

О да — Джульетта и впрямь поцеловала его в ту ночь. Осторожно, до боли, до безумия нежно. Разумеется, Тибальта не раз целовали женщины — красивые, страстные, умеющие лишать мужчин рассудка — пусть лишь на краткий миг и за весьма приличные деньги. Но ни одна из тех женщин, горячих, страстных, опытных соблазнительниц, ни разу не заставила Тибальта испытать то чувство, что вызвала в нём Джульетта лишь одним недолгим касанием губ.

Что она хотела сказать ему тогда?.. Какое чувство вело её?.. Тибальт снова и снова задавал себе эти вопросы, снова и снова чувствовал, что медленно сходит с ума... Он не знал, что следовало чувствовать, когда Джульетта одарила его поцелуем, коим иная девушка не осчастливит и возлюбленного — чего уж говорить о брате?..

В тот миг, когда кузина совершила это, в душе Тибальта что-то надломилось: граница между пороком и чистотой была стёрта одним лишь ласковым прикосновением тонких пальцев Джульетты к его лицу. То, чего не должно было случиться, то, о чём Тибальт и помыслить ранее не мог, свершилось — его юная, наивная сестрица, к которой он неосознанно тянулся, сама устремилась к нему. К тому, кто в этой жизни сумел лишь дурно прославиться уличными драками, дуэлями, бесконечным, пусть и не начатым им, кровопролитием, которое он изо дня в день оправдывал Бог знает чем. К тому, чью душу рваными кусками пожирал Гнев, бросая объедки измотанной, изголодавшейся Гордыне. Джульетта, доверчиво потянувшись к брату, невольно соприкоснулась с тьмой — густо-вязкой, удушающей, сосредоточившей в Тибальте всю свою разрушительную силу.

«Моя невинная сестрица, — с неожиданной и непривычной себе жалостью подумал Тибальт. — Знала ли она, несчастная, о том, что, целуя меня, она медленно вонзает окровавленный кинжал в своё маленькое чистое сердце?»

Размышляя о Джульетте, Тибальт осторожно поднялся с кровати. Рана потихоньку затягивалась, однако лекарь настоятельно советовал Тибальту двигаться поменьше, а лучше — вовсе не двигаться сверх необходимого. «Вот же дурак, — размышлял Тибальт. — Как же он старается сделать вид, будто не знает, что совсем скоро совершат со мной!.. Ещё и говорит своим елейным голосом так, что я вот-вот вправду поверю, что мне суждено прожить больше недели».

С той ночи прошло двое суток. Ни разу за это время кузина не пришла к нему. Тибальт совершенно не винил её: поступок сестры вверг его в столь сильное потрясение, что он отозвался на ласку Джульетты с неприятием и холодом, что, несомненно, заставило кузину стыдиться, а впоследствии — избегать встречи с ним. Накинув тёмно-красный халат, Тибальт вышел из комнаты, неосознанно прикрывая ладонью рану.

— Я счастлива знать, что ты чувствуешь себя лучше, мой дорогой брат, — внезапно прозвучавший ровный голос Джульетты едва не заставил Тибальта вздрогнуть: впервые за два дня покинув комнату самостоятельно, без помощи слуги, он меньше всего ожидал столкнуться с сестрой — с той, что решилась поцеловать тьму в его лице.

— Прошу тебя, Тибальт, — вновь заговорила Джульетта. — Позволь мне быть рядом сейчас, когда... — голос её утонул в гнетущей тишине пустого — есть ли здесь вообще хоть кто-то, кроме них? — дома. Тибальт предположил, что она хотела сказать: «Когда тебе осталось жить совсем немного».

— Моя милая сестра, — Тибальт не смог сдержать усмешки. — Тебе, конечно же, жаль меня. Раненого. Обречённого на казнь.

— Дело не в этом!.. Не только в этом. Твоя судьба несправедлива и жестока, Тибальт. С каждым днём я всё сильнее боюсь за тебя. И за себя. Я боюсь потерять тебя.

«Надо же, а ей и впрямь не всё равно, — Тибальт не ожидал, что сестра в самом деле переживает за него — по крайней мере, после того, как он, должно быть, слишком резко и бессердечно отверг её нежность. — Ей действительно страшно думать о том, что скоро моё сердце остановится насовсем, а душа — отправится прямиком в Преисподнюю». Осознание того, что кузина тревожится за него, согревало и ранило одновременно.

— Неужели ты полагаешь, что судьба несправедлива и жестока, раз отнимает у тебя брата?

— Судьба всякого, кто рождён здесь, в Вероне, несправедлива и жестока. — Джульетта посмотрела на него так, будто знала нечто такое, о чём не было известно ему. — Но я знаю: тебе тяжелее, чем многим из нас.

— Судьба убийцы и фанатика справедлива, если ему суждено распрощаться с жизнью, моя милая Джульетта. В моём случае судьба ещё и милосердна, — Тибальт мрачно оскалился.

— Я не желаю слышать о справедливости, которая лишит меня дорогого мне человека, Тибальт. — в голосе сестры послышалась звенящая дрожь. — Я хочу взять тебя за руку и отвести куда-нибудь... Тибальт, дорогой, представь, что где-то — вдали от всех — есть дверь, отворить которую можем только мы. Я бы хотела, чтобы ты ждал меня там — за этой дверью. Я поверну ключ, войду и... — она в смущении опустила глаза. — Запру эту дверь. И никогда никуда от тебя не уйду.

Наивные, чуть ли не детские речи сестры пробудили в душе Тибальта такое тепло, что он вдруг почувствовал, что вот-вот задохнётся от переизбытка этой солнечно-тёплой нежности. Джульетта звала его к свету, а он, обессиленный под её мягкой властью, медленно, с никак не утихающим коварным страхом сдавался — или, напротив, тянул её за собой во тьму?..

Отстранённо, даже не глядя на сестру, Тибальт обратился к ней:

— И что же случится потом, моя дорогая сестрица?

— Потом мы уснём. И сон наш будет тих и прекрасен. — Подойдя ближе, Джульетта взяла его за руки и взглянула с такой решительностью, такой твёрдой мудростью во взгляде, что Тибальт в восхищении замер. Погрязнув в крови, он не замечал самого прекрасного, что было в его жизни, и Боже, как горька была его благодарность судьбе за то, что он смог познать прекрасное перед самым лицом смерти.

Притянув кузину к себе, Тибальт с осторожной лаской провёл рукой по её густым тёмным волосам, ощутив их приятный аромат. Приподнявшись на носочках и смежив веки, Джульетта обвила тонкими руками шею брата и потянулась к его губам.

Целуя Джульетту в тот миг, Тибальт чувствовал, как его неизменная маска мести сгорает в её ослепительно чистом, подобном сиянию солнца свете.

Дотла.

*         *         *

Чёрный расшитый золотом плащ развевался на лёгком ветру. Златовласый Парис, стоя на длинной и узкой галерее, задумчиво взирал на красно-синюю фреску. Бенволио безмолвно стоял рядом, лишь изредка кивая, когда его спутник что-то произносил. Впрочем, он не был уверен, что Парис действительно обращается к нему.

— Вы ведь знаете, что я скоро женюсь? — спрашивает будто бы с искренним интересом Парис, однако голос его по-прежнему ровен и безразличен. — Винченцо Капулетти смилостивился. На следующей неделе его племянника... или племянника синьоры, я, честно говоря, точно и не знаю... Его казнят, и по меньшей мере через два месяца единственная дочь Капулетти станет моей женой. Вы и представить себе не можете, как долго мне пришлось ходить вокруг синьора Капулетти, чтобы он, в конце концов, согласился!.. Такой напыщенный и высокомерный он, мой будущий тесть — говорил со мной так, будто я не родственник князя, а бродячий менестрель, которому ни с того ни с сего взбрело в голову связать себя узами брака с королевской дочерью! — Парис самодовольно рассмеялся, а Бенволио почувствовал себя так неловко, как только мог чувствовать себя человек в его ситуации: когда он приезжал к ныне изгнанному Ромео в Мантую, тот поведал ему страшную тайну.

Тайну, которую Бенволио мог как сохранить, так и раскрыть. Раскрыть Парису, который, ничего не подозревая, собирался в скором времени взять в жёны чужую супругу.

Ромео смотрит виновато. Бенволио изо всех сил старается сдержать злость, но в конце концов всё-таки срывается:

— Постой-ка... Я правильно сейчас понял тебя, Ромео? Ты тайно женился? На ней?! — деревянная кружка падает из рук Бенволио, и то, что в этой таверне принято называть пивом, пенясь, проливается на стол. — Ты что, впрямь не знал, что Капулетти обещал свою дочь другому человеку? Не хочу тебя расстраивать, но ты ему совершенно точно проигрываешь, причём с самого начала: не в той семье родился...

— Мы... Надеялись, что, породнившись, наши семьи перестанут враждовать. — Во взгляде Ромео сквозит такая святая наивность, что Бенволио начинает сомневаться в наличии у своего кузена разума.

— Ромео, ты как знаешь, а я иду спать. Иначе, чего доброго, я тебя обязательно ударю. А потом буду вечно себя за это корить, — Бенволио глубоко вздыхает, а затем оставляет Ромео в одиночестве.

— ...О, какое счастье я предчувствую! — Голос Париса неожиданно вырвал Бенволио из плена воспоминаний о последней его встречи с Ромео.

На душе было невыносимо кисло — Бенволио некстати вспомнился отвратительный вкус того пойла из таверны в Мантуе. Он чувствовал себя глупо и до странности неуместно, снова и снова приходил к мысли о том, что ему нужно поскорее уйти, но ноги словно приросли к твёрдому каменному полу. Разговор с Парисом требовал завершения.

«Ну, вот и что мне ему сказать теперь? Сказать, что все его планы рушатся, потому что Джульетта Капулетти уже замужем?.. Сказать, чтобы об этом узнала вся Верона, дав взрасти новой ветви многолетней вражды?..» — мучился мыслями Бенволио, глядя на Париса отсутствующим взглядом и ощущая себя последним дураком. Собравшись с мыслями, Бенволио обратился к Парису:

— Синьор, я должен кое-что вам сообщить.

Брови Париса нахмурились. Он молча кивнул.

— Я хотел сказать, что...

Новый. Виток. Вражды.

— ...я рад поздравить вас с помолвкой. Несмотря на то, какую ненависть питают Капулетти к моей семье, я уверен, что Джульетта — славная девушка, достойная счастливого замужества.

Увидев благодарную улыбку на лице Париса, Бенволио почувствовал себя лжецом и трусом.

*         *         *

Стоя в глубине сада, Тибальт смотрел на Джульетту, что разглядывала недавно расцветшие алые розы, бережно оглаживая хрупкие лепестки. Кузина медленно скользила от цветка к цветку в своём воздушно-нежном платье, отчего Тибальту казалось, будто она не шагает по саду, а плывёт по нему.

Отчего-то ему показалось, что здесь, в саду, на закате, рядом с единственным в целом мире существом, которое искренне его любит, он — обречённый и каждую минуту ощущающий нависшую над ним тень смерти — наконец счастлив.

В какой-то момент Джульетта обернулась и грустью взглянула на Тибальта.

— Твоя казнь состоится — должна состояться — рано утром. Мы можем где-нибудь скрыться в ночь перед тем, как... — Подойдя к Тибальту, она взяла его за руку и вложила алый бутон розы в его ладонь.

— Джульетта, — с улыбкой возразил сестре Тибальт. — Ты же сама сказала: «Казнь должна состояться».

— Как ты можешь... — она смотрела с истинным непониманием.

— Я убил человека, моя милая сестра. Я убил Меркуцио делла Скала и много, много людей до него — веришь ты мне или нет, но я не помню и половины имён этих несчастных. И чего я уж точно не могу, так это сбежать сейчас.

Тибальт заметил, что сестра поникла. Джульетта так и не отпустила его руки, и, опустив глаза, он заметил кровь, капающую с его пальца — прямо на её белоснежное, сравнимое лишь с чистотой её души, платье.

— А что же будет со мной?.. — с застывшими в глазах слезами спросила Джульетта.

— Ты выйдешь замуж. — Тибальт болезненно вздрогнул, произнеся эти слова. — За хорошего человека. Поверь, Джульетта, это так: мне даже не хочется пронзить его шпагой. У тебя будет долгая и счастливая, в отличие от моей, жизнь, и... — он внезапно притягивает Джульетту к себе и целует — один за другим — оцарапанные шипами тонкие пальчики. — Если бы ты только знала, как искушаешь меня сейчас. Я хочу забрать тебя, уплыть на маленькой лодке, больше никогда не возвращаться в Верону — даже в этот сад, будь он хоть тысячу раз прекрасен... Но ты никогда не познаешь счастья рядом со мной. Ты увидишь, каким страшным человеком я могу быть, когда я не ранен, а здоров, крепок и бесконечно горд собой. Я не позволю тебе узрить этот Ад, моя милая сестра — только не теперь, когда ты дала мне увидеть свет.

«Свет всего мира, сосредоточенный в одной лишь тебе», — мысленно завершил свою речь Тибальт, не в силах больше отвергать то, к чему он, неосторожный глупец, осмелился потянуться.

Джульетта умолкла, прижавшись к нему. Она прервала воцарившееся в саду молчание мягким шёпотом:

— Тибальт, ты ведь... Будешь ждать меня?.. — она с немой, отчаянной надеждой взглянула ему в глаза.

— О да, моя милая сестра. — Тибальт заключил в свои ладони аккуратное личико Джульетты. — Я буду ждать тебя — за той дверью, которую под силу открыть лишь нам двоим. Однажды ты придёшь ко мне. Ты повернёшь ключ, войдёшь, и мы больше никогда не покинем друг друга.

— А потом мы уснём?

— Да, любовь моя. Потом мы уснём. И сон наш будет тих и прекрасен.