И сделалась тьма по всей земле: и померкло солнце.

Иисус, возгласив громким голосом, сказал:

Отче! в руки Твои предаю дух Мой.

И, сие сказав, испустил дух.

^{Евангелие от Луки 23:44}

   Вот оно. Вот оно.

      Салим не может заставить себя обернуться, не может заставить себя взглянуть на то, что с таким звуком, тяжелым и влажным, пронзило копье. В глазах Ника — безумие. Не страх, не раскаяние, даже злобы в них нет, только темное, всепоглощающее безумие, гипнотизирующее и отталкивающее. Жуткое. И воздух в шатре превращается вдруг в солено пахнущий студень; как под водой Салим переводит на Мервина взгляд, но не понимает, не может понять. Поверить не может.

      Всего мгновенье назад они с Джейсоном… А теперь…

      — Ты зачем это… Ник-

      — Это не он. Не он должен был-

      — Ты! — Мервин не вскрикивает, всхрапывает скорее, и студень затхлого воздуха становится вдруг подвижным, перетекает, закручивает всех вихрем: Ник, увернувшись, выпрыгивает за полог, и есть в его движениях что-то нечеловеческое. Салим отмирает. Сглатывает куски соленого студня, прилипшие к горлу — вокруг пахнет кровью, все гуще, — и оборачивается, не веря, что его любовь умерла, не дождавшись весны.

      Но это не Джейсон. Не зря не верил Салим.

      По запаху крови, по тому, как рвано выдохнул Мервин, по тому, как запоздало обрели другой смысл слова Ника, Салим понял раньше, чем успел осознать — это не Джейсон. А значит-

      — Нет!

      — Мервин! — Салим выставляет руки почти инстинктивно, хватает и сдерживает едва-едва ту силу, отчаянно-яростную, что рвется туда.

      — Нет! Джоуи, нет!

      — Мервин, постой!

      — Отпусти меня! Отпусти!

      Мервин повисает бессильно в кольце сомкнутых рук и падает на колени, утягивая следом Салима. Рычание рвется из его горла. Голос срывается, и вместо рычания получается только разбитый скулеж. Такой же застревает у Салима за сжатыми до боли зубами. Кровь невинных.

      Кровь невинных стекает по наконечнику на утоптанный снег, и пар поднимается над красными пятнами. Джоуи лежит, опираясь на Джейсона — не может лежать на спине. И молчит. А каждый следующий вздох его становится тише и тише, пока дыхание не теряется совсем в рыданиях Мервина.

      — Отпусти. Я прошу, Салим, отпусти. Джоуи… Сделайте что-нибудь.

      Джейсон не двигается.

      Своя кровь. Чужая. Джейсон весь покрыт кровью. В прошлый раз ему самому было семнадцать. Но он жив. А Джоуи умирает сейчас у него на руках.

      — Чшш, — в ответ на едва слышный стон боли. — Четверо не оставят тебя.

      Джоуи смотрит на него уверенно и смиренно. Рубаха и шкура — почти все они пропитаны кровью и прилипли к груди, но она вздымается пока, а значит, жизнь в нем прочнее, чем казалось всегда.

      — Ты… — у Джоуи нет сил поднять руку, но уголки губ его дрожат легкой улыбкой. — Ты хороший брат, Джейсон. Мне жаль, что они так поступили с тобой.

      — Ты знал…

      — Ну конечно. Я… Спасибо тебе. Можно я?.. Мервин?

      — Я здесь, — одним сильным рывком разорвав кольцо рук, Мервин бросается к Джоуи и подползает, словно побитый, раненый зверь, к любимым рукам. — Я здесь, Джоуи, я здесь. Я придумаю что-нибудь, и мы уйдем отсюда за горы, я же еще не научил тебя ставить ловушки и светлячков, и рыбу ловить так и не научил. Я здесь, слышишь, я здесь. Мы еще успеем-

      — Я люблю тебя.

      — …я же тебе обещал.

      Голос Мервина срывается снова. Он затихает и силится не всхлипнуть позорно, понимая, что обещание так и останется обещанием, и вовсе не потому, что он его не сдержал.

      — Я убью его.

      — Нет. Пообещай, что поможешь тем, кому это нужно. Обещай.

      — Обещаю, — шепчет Мервин покорно.

      Джоуи кивает Салиму, едва заметно улыбается Джейсону и касается Мервиновой руки, а после его взгляд устремляется к свету звезд в щелях между шкурами. Это последний раз, когда он видит что-то, кроме темноты.

      Одновременно с тем, как последний пепел лучины осыпается, погрузив шалаш в полумрак, Джейсон встает. Все то время, что Мервин прощался с Джоуи, он сидел неподвижно, смотрел на брата — о Четверо, брата! — и не замечал, казалось, ничего вокруг, потерявшись в собственном горе.

      Мне нужен был хоть кто-то…

      Как безжизненная детская кукла, сплетенная из травы, Джейсон забирает оружие. Поднимает со шкур Амулеты, и Салим этому не противится, а потом покидает шатер, и Ледяной волк успевает скользнуть по эту сторону полога. Становится холодно.

      — Мервин…

      — Иди за ним. Ему ты сейчас нужнее. Там-

      Большего Салиму и не надо.

      Оглушительная тишина шалаша сменяется едва различимым гулом борьбы, стоит ему выйти наружу. Неужели Безумец уже добрался до Озера? Чьи крики слышны там, в темноте? Разве вот оно, вот тот момент, которого так все боялись, которого ждали, но в глубине души больше всего желали, чтобы он не настал? Так странно. Салим столько думал об этом, готовился к неизбежному, переживал и боялся, думал, думал, думал бесконечно, а сейчас не чувствует ничего. И в голове одно только — значит, пора.

      — Джейсон? — зовет Салим неуверенно, вглядываясь в следы. Снег вокруг полога весь изрыт множеством ног. — Джейсон?

      Кто знает, куда он ушел. Потеряв брата, последнего человека, что был ему дорог, что мог решить Джейсон? У него Амулеты, Амулеты и, вероятно, слепое желание отомстить. Но кому?

      Салим снова безрезультатно пытается оглядеться, но ночь не дает ответов.

      В беспредельном ее сумраке чувствуется чье-то присутствие, кого-то или чего-то живого, но и от этого живого веет холодом смерти, словно дыхание из-за Теневого пика. Скоро и правда Тьма для кого-то станет навсегда светом, многие станут частью не этого, но того мира, а пока — он лишь манит к себе. Тени шепчут, но:

      — Я здесь.

      Голос Джейсона громче, чем Тени.

      — Мне так жаль…

      — Всем его будет жаль. И всегда было, иначе меня не оставили бы у северян только потому, что двоих детей прокормить сложнее, чем одного.

      — Я думаю, он-

      — Я не на него злюсь, Салим. И даже не на нее. Наш отец всегда был трусливым Пятым и заслужил то, что с ним сделали. Все звериное в нем просто стало звериным, а человеческого в нем было немного. Ты готов?

      — Я готов, — кивает Салим. Времени размышлять больше нет, время действовать.

      Они шагают навстречу последней битве, еще не подозревая, сколько тайн для них откроет новый рассвет.

      Крики боли становятся громче. Звон оружия и свист стрел становятся громче. Голос страха, когда они приближаются к Озеру, становится громче, но он едва ли перекрикивает шум крови в ушах. Там, в хижине за спиной, остался неподвижно лежать совсем еще юный Джоуи, убитый руками человека, подпустившего к себе Тьму. Теперь у них больше нет права сдаваться, нет права трусливо отступить и сбежать, переждать, молиться о том, чтобы им повезло — они должны. Ради Джоуи. Ради всех, кого еще можно спасти, но в первую очередь — ради Джоуи. Люди, что отважно бьются сейчас, еще даже не знают, но голос их страха постепенно уступает крику их ярости; они сражаются, чтобы позволить новой весне родиться, ведь должен же кто-то занять место того, кого уже нет.

      Снова кто-то кричит.

      Салим сжимает покрепче копье, смотрит на Джейсона: тот уверен и хладнокровен, похож, сейчас сильнее всего, на того самого Джейсона, который нашел его после встречи с медведем. Мир снова отнял у него то, что можно было любить. Оставил взамен только то, что получается лишь ненавидеть.

      «Готов?» — он спросил, и Салим готов. Спустя мгновение они смешиваются с толпой.

      Единым организмом люди на Озере танцуют с болью замысловатый танец, играют в игру, а на кону всего ничего — существование Долины. Их дома. Их жизни. Удары сыпятся один за одним, удар за удар, кровь за кровь, жизнь за жизнь, а никто и не подозревает, что все еще впереди. Только когда снег пропитывается кровью, а надежда, брезжившая рассветом, трескается, как тонкий лед трескается под ботинком развеселившегося ребенка, все понимают вдруг — вокруг темнота. Не встает Солнце позади Орлиного пика, и усталость в мышцах облегчения не приносит: пересчитай мертвых, вдумайся, осознай.

      Это только начало.

      — Люди с Запада, — неверяще шепчет кто-то, и шепот разлетается по толпе похоронным маршем, самым тихим и самым громким за всю историю.

      — Это всего лишь люди с Запада, верившие Безумцу.

      Но сам Безумец еще далеко. Лишь подножие Теневого пика укутано Тьмой.

      Джейсон.

      — Джейсон? — Салим поворачивается, делает вокруг себя почти полный оборот, но все вокруг сливается в единое пятно, и в темноте почти невозможно ничего разглядеть. Что случилось? Он ранен? Кто ранен? Салим заторможенно осматривает себя, отмечает лишь пару царапин, но мысли уносятся прочь быстрее, чем приходит боль — боли Салим не чувствует. Так значит, это еще не конец. Всего лишь обычные люди, сделавшие неправильный выбор.

      Каждый цикл — лишь череда…

      Надо найти его. Найти Джейсона. Салим с трудом разжимает закостеневшие пальцы. Вот вдалеке мелькают длинные медные волосы — Рейчел жива. Найти бы еще Эрика с Джоуи, Мервина, может быть, но сначала надо отыскать Джейсона. Было бы так нечестно, если бы он…

      — Салим!

      Эрик.

      Весь в ссадинах и царапинах, на плече рубаха порвана и пропитана кровью, бордовые капли набухают над бровью. Живой.

      — Ты видел Джейсона?

      — Пойдем, — Эрик хватает его за плечо. — Пойдем, без тебя там не обойтись.

      Это не ответ, это не ответ, это не-

      Мальчишка окружен, и бежать ему некуда. Темноволосый, вымазанный в грязи, каким-то чудом живой: пережил ли он битву или выполз откуда-то уже позже, а если так, то зачем? Взгляд гордый — наверное, пережил. Или, может, гордится тем, что всех обхитрил. Доживи он до Инициации, непременно стал бы змеенышем.

      Салим его помнит.

      Мой отец узнает об этом.

      — Убить его, и дело с концом!

      — Он же совсем ребенок!

      Знали бы они.

      — Мы не можем позволить себе убивать детей, — Эрик выступает вперед. — Даже если он примкнул к тем, кто поддержал Безумца и Тьму, и даже если он искренне верил в то, что Долина должна покориться. Если мы убьем его, чем мы лучше?

      — Это ребенок Безумца, — Салим ищет Джейсона глазами в толпе, и язык не повинуется ему больше.

      — Мой отец не Безумец!

      — Молчать! — рявкают люди.

      — Это правда, Салим? — хмурится Эрик. Салим кивает. — Мы все равно не смеем убивать его. Он еще молод, у него нет Покровителя.

      В толпе поднимается шум.

      Где Джейсон?

      — А если он вырастет и захочет сунуться туда же, куда его папаша? Что тогда, а?

      — А если нет? Отправим его за Теневой пик прямо сейчас просто так, ни за что?

      — Да ты посмотри на него!

      Где Джейсон?

      Где Джейсон?

      — Салим? — вырывает из мыслей Эриков голос. — Что ты думаешь?

      Где?..

      — Я думаю…

      — Надо его убить.

      Руки Джейсона перемазаны кровью — той же самой, что пламенем узоров горит под рубашкой Салима, его собственной кровью. Губы сжаты в плотную линию, в глазах не безумие, но ясный, кристальный холод.

      — Его надо убить, — он повторяет. — Четверо никогда не были милосердны.

      — Это ребенок, — Эрик стоит на своем, несмотря на облегчение, читающееся в расслабившихся плечах. — Мы не можем-

      — Мне плевать.

      — Вы не посмеете! Мой отец уже близко. Он скоро будет тут!

      — Джейсон.

      — Мне плевать, Эрик. Он этого заслужил.

      — Но традиции-

      — Традиции поменялись! Традиции поменялись, как ты не понимаешь?! Они менялись всегда, да они созданы для того и только для того, чтобы управлять такими, как ты! Знаешь, какими твои обожаемые традиции были тогда, когда у людей действительно была сила? Знаешь? Люди убивали своих Покровителей, чтобы получить ту силу, что скрыта в них; люди оставались животными, пока кто-то не решил, что это слишком опасно. Кто-то вроде тебя, Эрик!

      Джейсон никогда не кричал так, никогда не позволял себе выпустить наружу эмоции так свободно, но брошенное Ником копье, проткнув Джоуи, достало и до его сердца, обнажив то болезненно-кровоточащее, что от него осталось. Так вот, значит, как? Они все сейчас могли бы позволить звериной части себя править балом. Убежать, упорхнуть или царапать, вгрызаться клыками, рвать, рвать, рвать, чтобы когти и зубы окрасились кровью.

      Устало, Салим радуется — Джейсон хотя бы жив.

      Потрясенный Эрик качает головой, говорит едва слышно, но твердо:

      — Никто больше не умрет сегодня.

      Салим смотрит на Джейсона. Джейсон отводит глаза.

***

      Когда Салим открывает глаза, вокруг темно. По-прежнему. Стерлась грань между ночью и днем, и даже первобытно-внутренние часы больше не помогают. Сколько времени прошло с того момента, как он провалился в тревожный сон? Сколько ударов сердца назад он сжал ладонь Джейсона, прежде чем тот вернулся назад, к ревущей толпе, оставив Салима у одного из костров?

      Как давно остыло тело мальчишки, разорванного разъяренным зверем всеобщей пылающей мести?

      Вокруг темно. Так и не скажешь.

      — Как ты?

      Так и не скажешь.

      — Нормально, — Салим слабо улыбается Джейсону, потирая затекшую шею. — А ты?

      На Джейсоне не осталось ни шкуры, ни даже рубахи, от широких плеч едва ли не поднимается пар.

      — Нормально. Пришлось разгонять в Священном лесу дубин, ломанувшихся искать своих Покровителей. Не стоило мне об этом рассказывать, хорошо хоть, что одного волка им хватило, чтобы поджать хвосты и сбежать. Будто бы им мало крови и без того…

      — Все мы боимся. Они пытались выиграть хоть сколько-то силы.

      — Я не боюсь.

      Воздух такой морозный, что будто бы хрустит в горле кусками, режет и обжигает. Салим не отвечает, накидывает Джейсону на плечи одну из тех шкур, что лежат тут, и только вздыхает. Ему бы хоть каплю смелости, может, не так тяжело было бы ждать.

      Люди вокруг кто лежит, кто сидит, тихо, напряженно переговариваясь. Они все поодаль, но Салим может их слышать, а то, что не хочет — ну, сейчас это наименьшая из проблем. Он оглядывает тех, кого видит. Толпа поредела.

      — Знаешь, Клариссы не было среди них. И… Ника тоже, — у Джейсона надламывается голос, превратившись в трагический шелест. — Я искал его, но даже волчьим носом учуять не смог. Надеюсь, он еще жив.

      — Но-

      Джейсон смотрит на него так, что Салим понимает. Вспоминает медвежьи когти, вспоровшие бок, привычно касается шрамов поверх одежды.

      Ник, в отличие от Джоуи, этого заслужил.

      Джоуи…

      Все еще сложно поверить, что Цикл подарил жизнь ребенку Пророчества, но многие луны спустя ее же забрал. Как нечестно, несправедливо жестоко, особенно если все это будет напрасно. Салим даже представить не может, что сейчас чувствует Джейсон, потерявший брата, едва успев его обрести. И все же… Салим опускает глаза. Скорбь борется в нем с непростительным облегчением: пусть Джоуи погиб, но Джейсон все еще жив. Как противоречивы в нем чувства, как странно, что любовь находит в его сердце место даже после случившегося, не дав утонуть в скорби. Как ново.

      И в то же время привычно.

      Салим смотрит на Джейсона и пытается вспомнить, когда в первый раз увидел в нем то, что видит сейчас. Почувствовал то, что не смеет. В пещере? Или когда касался бескровных губ своими, вытащив из реки? Раньше? Когда хрустнула под ногой ветка? Хрустнула под лапой медведя несколько зим назад? Теперь кажется, будто бы любовь была в нем всегда, на заре лун, с самого начала всего. Это ведь Джейсон.

      Салим берет его за руку. Снова. Так же, как когда ты голоден, первый кусок еды ощущается божественным даром, так сейчас, в ожидании конца, Салим ощущает любовь. Остро. Отчаянно. Полно. Как если бы ты до того, как начал есть, и не осознавал, что был голоден.

      — Кажется, чуть светлее стало.

      — Так кажется, — Джейсон сжимает его руку в ответ. — Уже скоро.

      — Я знаю. Все хорошо.

      Вся Долина замерла в ожидании. Голоса стихли, даже Ветер-олень, запутавшись в хвое и голых ветвях умолк.

      И, когда лес на другом берегу начинает шуметь, все поднимаются на ноги все тем же одним организмом. Животным, загнанным в угол. Встает и Салим. Сделав пару шагов навстречу концу, останавливается и смотрит.

      Линия леса — ели и сосны — как спина ощетинившегося зверя, готовящегося встретить опасность лицом к лицу. Высятся вдалеке безразличные громады двух пиков. Джейсон подходит к нему сзади и дотрагивается до руки. Чувств в этом прикосновении — едва ли не больше, чем в близости прошлой ночи.

      Он говорит:

      — Да помогут нам Четверо.

      И на другой стороне из леса появляются Тени.

      Салим сжимает ладонь Джейсона крепче — Тени замирают среди стволов и к Озеру не выходят. Пока видны только смутные образы, неясные, будто бы даже клубящиеся. Бесформенные, они перемещаются, перетекают одна в другую, исчезают и появляются вдруг в паре шагов от того места, где только что были.

      Но дальше не двигаются, словно бы за чертой.

      Безумец возникает из ниоткуда, из самого сердца Тьмы, идет, гордо расправив плечи, навстречу кострам.

      Он чуть выше обычного человека, но коренаст, словно напускное величие тянет его к земле; руки-ноги у Безумца неестественно длинные, можно даже сказать неуклюжие, а голова посажена прямо на плечи так, что подбородок теряется в складках роскошной тигриной шкуры.

      — Разве его Покровитель не заяц?

      — Заяц. Но помнишь, я тебе говорил?..

      Краем глаза, Салим замечает, как от толпы отделяется Эрик, а следом за ним — Рейчел. Люди подаются едва заметно за ними, будто волна поднимается с самого дна, но одинаковым жестом, в одно и то же мгновение оба вождя приказывают остановиться. Рано. Остается надеяться, они знают, что делают.

      — Пойдем? — спрашивает Джейсон, чуть повернув голову. Салим кивает.

      — Идем.

      И они идут следом — как-никак, они тоже часть этой истории. Остановившись в паре шагов, Салим с Джейсоном ждут.

      Безумец подходит ближе. С Рейчел и Эриком он встречается ровно на половине пути.

      — Приветствую! — ухмылка не расцветает на губах Безумца, но скорее рассекает трещиной нижнюю половину лица. — Надеюсь, вы слышали обо мне и знаете, зачем я здесь. Были ли Четверо в последнее время к вам милосердны?

      Он вытягивает руку вперед: ни Рейчел, ни Эрик даже не дергаются, лишь смотрят спокойно и, может быть, даже устало на того, кто посмел привести сюда Тьму.

      — К чему это, Дар?

      На ладони Безумца — символ, деревянный кружок с Орлом. Символ единства. Один из тех, которыми вожди обмениваются каждый раз при встрече друг с другом.

      — А что разве, пока меня не было, все в Долине позабыли традиции?

      — Традиции могут меняться.

      Эрик.

      Свой символ он бросает под ноги Дару, на снег. Рейчел, к ее чести, поступает так же.

      — Надо же, как легко вы бросились под ноги Тьме. Не хватает только Медведя, а?

      — Думай, как тебе хочется, только зря ты считаешь, что, раз ты смог выбраться из-за Теневого пика живым, мы станем пресмыкаться и сдадимся без боя. Наши люди готовы сражаться.

      — Милая Рейчел. Знаешь, что общего у тебя, у Эрика, у каждого, кто пытается мне помешать? К утру вы все будете мертвы. И кстати, как давно ты скрываешь от них свою-

      — Твои Тени стоят пятерых ее воинов каждая, — вдруг вступается Джейсон. Весь разговор он выслушал молча, но Салим кожей ощущал исходящие от него волны страха и злости. Это не Ник убил Джоуи, не только он, корнем безумия все это время был Дар. Он, он и только породил в головах людей темноту.

      — Джейсон, надо же. Как поживает твой брат? — в голосе не слышно ни капли сочувствия, только насмешка. Кости у Салима в ладони едва не хрустят от того, как крепко Джейсон сжал пальцы, а зубы — от того, как он стиснул челюсти сам. Ник добрался до Безумца и все успел ему рассказать? Или план все же был таков изначально? Где-то на фоне лихорадочных мыслей резко-надломленно выдыхает Эрик: все понял. Или не все. Дар продолжает. — О-о-о, а ты и не знал, что Джоуи был его братом. И даже про то, что Джоуи больше нет с нами, не знал? Да уж, прошлого доверия между вами теперь еще поискать. А ты, Салим? Голова гудит, да? А представь, каково теперь мне. Я знаю все, Салим, все… Тьма дарует такое познание, что вам и не снилось. Я везде. В каждой частице. Каждая ваша мысль теперь и моя, каждый ваш вздох я слышу, каждое биение сердца. Я знаю, что Рейчел так хочет спрятать, и знаю все о цветущих лугах, где никто ничего не может увидеть. Я горю углями в пещере и подглядываю в нее же равнодушными звездами. Идите туда. Идите и скажите им всем, что конец Долины настал. Потому что я угадаю каждое ваше движение. И они — тоже. Да будет же Тьма.

      — Мы, — говорит Салим, — умрем за Весну. Ты умрешь ни за что.

      Громоподобным смехом Дар тревожит вековое молчание великого Озера.

      Тени начинают разбег.

      На этот раз мыслей в голове не остается. Салим не успевает подумать ни о том, как страшно умереть, не увидев в последний раз солнца, ни о том, как он благодарен Джейсону, Эрику, Рейчел — всем, кто отважился защищать мир в Долине ценой собственных жизней. Поднимая копье, Салим чувствует только злость за отобранную весну, за вторжение, вероломное, подлое, в воспоминания, которые ему больше всего хотелось бы защитить.

      — За Джоуи, — тихо говорит Эрик, и его голос едва различим за гулом приближающихся теней. Джейсон кивает.

      — За Джоуи.

      За то, что у них отняли. За то, что им не отнять.

      Мрак окружает их плотным облаком, не давая увидеть друг друга и даже дышать; гремит гром; дрожит подо льдом сердце самого Озера, что болит за пролитую кровь. Время от времени огромная молния цвета меди вспыхивает, рассекая иссиня-черные пласты тьмы от Орлиного пика до Теневого. Прорезанная ее алым сверканием, Тьма кажется еще более угрожающей, сильной, непокоримой. Пламя кратковременного пожара от каждой молнии, забираясь в самую ее глубину, освещая на миг плотные тучи над головой и беспорядочное их нагромождение вдалеке, открывает взорам всю бездну. На этом огненном фоне хлопья начавшего падать снега кажутся черными бабочками, залетевшими в пламя костра, а может, хлопьями пепла. После — все гаснет.

      Салим взмахивает копьем, снова и снова, словно в унисон с древним ритмом, биением сердца их предков и их же потомков, так же дерутся и все остальные: не замечая вокруг ничего, кроме бесплотных теней, почти не различимых во мраке.

      — Огонь! — кто-то кричит. — Нам нужно их видеть! Огонь!

      И в толпу летят горящие головни, вырванные из лап костров.

      Врага надо знать в лицо — так говорят. Но сейчас, осветив с помощью факелов, пылающих на снегу и в руках, Тени, люди в этот же самый миг жалеют о том, что решились на этот шаг. То, что в темноте казалось клубами черного дыма, в контрастном оранжево-красном свете оказывается тем, чего видеть не хочется: пастями, оскаленными жаждой человеческой крови, глазами, сверкающими, изуродованными мордами-лицами, руками, ногами, лапами, переплетением человеческих тел, тел звериных, всего, что можно представить себе в самом страшном кошмаре.

      Чей-то нож жаляще впивается в руку — кто-то обезумел настолько, чтобы не понимать, где реальность. Салим делает шаг назад, с рыком; вокруг Теней слишком много, победить их почти невозможно — от ударов лишь разлетается в сторону черный туман, — а вот люди падают на пропитанный кровью снег все чаще, оставляя Долину проращивать в их телах новую жизнь. Группами по двое, по трое, воины нападают на тени, не позволяя туману залатать дыры в отвратительных силуэтах: только так, чередой монотонных ударов, удается развеивать Тени, но их слишком много. Мрак неисчерпаем. Человек же быстро расходует все свои средства. Человек выдыхается, Тьма же — неистощима.

      Оставленные без присмотра костры на ветру трещат громче, багровые вспышки освещают картину сражения, пламя, сталкиваясь со снегом, разрывает пелену Мрака, черная туча, словно змей, сцепившийся со змеем, вступает в схватку с дымом, взлетают, подхваченные ветром, мелкие угольки, и снежные хлопья обращаются в бегство перед внезапным натиском искр. Гряда гор, в последние несколько дней едва различимая, теперь проявилась абсолютно отчетливо — беспорядочное нагромождение скал с их пиками, гребнями и голыми ребрами. Каждый угол в свете вспышек мелькает тонкими линиями, выступы светятся бликами. Орлиный пик равнодушен и холоден, Теневой — горд.

      Очередная вспышка вдруг выхватывает из темноты силуэт.

      Ник.

      Салим видит его, отмечает краем сознания, только потом замечает и Джейсона. Все это время они, оказалось, были так близко, бились бы почти что плечом к плечу, если бы Тени не разделили их, не развели поодаль. Не ранен, Четверо, главное, что не ранен. И Амулеты, все пять, на шее болтаются неистово, напитавшись яростью сотен людей.

      — Джейсон! — успевает Салим крикнуть вместо «осторожней». «Осторожней» слишком безлично, «Джейсон» — понятнее. Он поймет.

      Увернувшись от когтей Тени, Джейсон кивает — понял — и встречается с Ником лицом к лицу, воинственный, гневный, восхитительно дикий.

      — Мне нужен не ты, — качает головой Ник. Его голос почему-то слышен отчетливо на фоне остальных звуков: мир сузился до крохотного пятачка снега. — Они.

      Он показывает пальцем на Амулеты.

      — С ними я смогу-

      — Разве что умереть.

      Замахнувшись клинком, Джейсон бросается вперед; Ник, которому, видимо, только это и нужно, кидается навстречу ему, но обоих сбивают с ног Тени, безразличные к тому, кого убивать. Парни сцепляются в ком, катятся, пытаясь друг до друга добраться, то и дело в воздухе сверкает обнаженное лезвие, отражая вспышки Змей-молний, но долго следить за ними у Салима нет времени — враг не дремлет, неустанный, жестокий, жаждущий боли.

      Люди вокруг кричат. Ник с Джейсоном же катятся по снегу почти беззвучно.

      Амулеты, только бы Ник не добрался до Амулетов.

      Слишком уж они близко к горлу.

      Удивительно, как танец со смертью кружит их по льду, но не пускает на берег. Меняет местами: только что мелькнули рядом окровавленные волосы цвета пшеницы, и вот уже совсем близко Рейчел, не уступающая в гибкости и безудержной силе своему Покровителю.

      За свое племя. За то, что Дар дерзнул тронуть Тигра и заявиться к ним в его шкуре, явно в ней не нуждаясь.

      «Ты в порядке?» — спрашивает Салим одними глазами. Рейчел в ответ только яростнее пронзает ближайшую Тень.

      За нее можно не волноваться. Салим оборачивается, чтобы увидеть Джейсона. Как раз вовремя, потому что именно в этот самый момент гигантская Тень, больше всех тех, что Салим видел до этого, бросается к ним, и все последующие события занимают лишь миг — самый долгий из тех, что Салиму довелось пережить.

      Черные крылья застилают свет всех костров. Клубок из двух человек в очередной раз переворачивается; Джейсон — сверху. Заносит клинок — за Джоуи, — и в этот же самый миг Тень рушится вниз.

      — Нет! — вскрикивает Салим и слышит будто бы эхо откуда-то позади. Позади — Рейчел. Онемев от ужаса, она смотрит на распластанные тела. Таким же эхом она бросается вслед за Салимом.

      — Ник!

      — Джейсон, — Салим выдыхает.

      Тень, схлынув, вновь исчезает среди кричащих людей, унося с собой боль лишь на время; на снегу лежат двое, двое сидят возле них на коленях.

      Салим сжимает кулаки.

      Рейчел ладонями закрывает живот.

      Дитя Пророчества…

      — Я без Наследника не смогу, Салим. Пожалуйста, не-

      Налетевшая сзади Тень одним мощным рывком подкидывает Рейчел в воздух и швыряет на землю. Толпа моментально поглощает не такое уж сильное тело. Тихое «пожалуйста» звучит в ушах Салима громче, чем ее крик.

      — Джейсон?.. — как рассмотреть в мешанине из снега и крови хоть что-то?

      Он лежит полубоком, неловко вывернув руку, Ник на спине. Его шея — искореженный бурей молодой ствол. Но может быть?..

      — Джейсон, — зовет еще раз Салим, прикоснувшись к плечу. Оно горячее, но обманываться нельзя: тело не любит быстро прощаться с душой. Все ведь случилось за один единственный миг. — О, Джейсон. Ну же.

      Просвет в облаках, не просвет даже — смутная линия горизонта между горами и тем местом, где обычно бывало небо, — напоминает длинный разрез в гнилом, почти чёрном мясе. Летят снежинки и стрелы, мечутся, сливаясь с чернотой ночи, тревожные птицы, и всё это, напоминая кружащихся мух, только усиливает тошнотворное впечатление. Звезды, опарыши этой истерзанной туши, редко и едва-едва просвечивающие сквозь тучи, смотрят сейчас любопытно и злобно. Салиму кажется, пахнет гнилью.

      Чтобы получить ответ, у него остается мгновение.

      Тени, то ли смилостивившиеся, то ли по счастливому совпадению забывшие на крохи времени о Салиме, почуяв смерть, возвращаются разом. Что теперь делать? С Тенями. С Пророчеством. Со знаками, кровью написанными на теле, с Амулетами; как попрощаться и не дать своей жизни угаснуть напрасно, раньше назначенного, пока остальные все еще бьются?

      Салим поднимается на усталые ноги, напрягает еще сильнее и без того сведенные икры, упирается в снег ногами и кричит, готовый принять смерть лишь забрав с собой хотя бы одну из Теней.

      Но враг отступает.

      Стрела, выпущенная из-за спины, рассекает черный туман.

      — Джейсон…

      — Это еще не конец, — надломленная улыбка из-под узоров, смешанных с кровью. — Сзади!

      Салим пригибается так резко, что воет спина; в лицо пышет горьким дымом затухающий в снегу факел, но маневр дает Джейсону резануть клинком Тень. Все еще Тень. Не его.

      — Спасибо. Смотри, там!

      Новая Тень взрезает толпу, и в просвете Салим замечает ее — истерзанную, измученную, безоружную, но живую. Рейчел. Джейсон к ней ближе.

      — Она-

      — Знаю, — огрызается Джейсон. Скольких усилий стоит ему броситься ей на помощь?

      Нискольких.

      На помощь Рейчел бросается Эрик: он без устали машет оружием, терзая Тени, разрывая на части, прорываясь, едва не прогрызает к ней путь, и все это снова Салим видит лишь в голове, когда на деле все занимает считаные мгновения. Они все еще живы. Воистину, нет предела удивительному во Тьме: тут все возможно, даже спасение.

      Хотя плата за него бывает высока.

      Увы, храбрости и даже силы не всегда хватает, чтобы противостоять тому, что просто не может быть побеждено. Как бы не размахивал Эрик клинком, сколько бы праведного гнева он не вкладывал в каждый удар, Тени сильнее, их больше, они беспощаднее. Окружив Рейчел и Эрика плотным кольцом, приспешники Тьмы наступают, не оставляя и шанса. В насмешку их образы принимают форму обезображенных человеческих тел.

      — Прочь! — Эрик хватает со снега почти затухшую головешку и машет широким жестом. В стороны разлетаются угли. Тени отшатываются. — Прочь! Прочь туда, откуда явились!

      Тени шипят. Скалятся. Они едины, могут угадать каждое движение человека, но огонь — это то, чего за Теневым пиком не увидишь, огня они опасаются, пусть и не безоговорочно, как дикие звери. Дай только время, они привыкнут, и именно это время надо использовать.

      — Уходи, Рейчел!

      — Я уведу ее! — женщина, та самая, потерявшая дочь, бежит к ним, пригибаясь; Тени следуют за ней по пятам. Схватив Рейчел за плечи, она бежит вдвое быстрее, к лесу, под защиту деревьев. Вот только разъяренные Тени выбирают их не преследовать, вместо этого они плотнее смыкают кольцо. Вокруг Эрика. Факел гаснет, и в тот же момент отвратительный хруст костей раздается из-под сваленной грудой Тьмы.

      На этот раз Салим знает точно, кому принадлежит крик.

      Джейсон бросается в черное месиво как стрела, выпущенная из лука умелым охотником. Молча. Точно в цель. На поражение.

      У Салима щемит в груди.

      Все в Долине взаимосвязано. Каждая травинка. Каждая капля воды. Крови. Каждый тут связан с каждым, и такую сильную связь не могут разрушить ни время, ни расстояние — ничего из того, что случилось или только случится. «Так и спасаем друг друга, а?» — спросил тогда Джейсон, и Салим не ответил. Но так и есть, и так будет. Поэтому, пока Джейсон рассыпает на снегу оставшиеся травы из поясных сумок в попытке спасти, Салим машет копьем в правой руке и факелом — в левой. Потому что каждый цикл — это череда выборов, а Салим раз и навсегда выбирает Джейсона не бросать.

      И все они делают выбор сегодня, каждый из них. Эрик — перехватить руки Джейсона, заглядывая в глаза с безмолвным «спасибо». Джейсон — кивнуть и подняться, запустить пальцы в промокшую шкуру и потащить его к берегу. Салим остается. Если и будет между Эриком с Джейсоном и Тенями линия, которую последние не смогут преодолеть, то она будет здесь, на границе света и темноты леса. Где-то там Рейчел. Теперь выбыл и Эрик.

      — Помоги другим, Салим! — кричит Джейсон. — Я справлюсь! Увидимся, когда все закончится, ладно?

      — Конечно, — кивает Салим, даже не обернувшись.

      Огня Тени уже почти не боятся.

      Неумолимо, усталость берет верх над людьми. Как факелы, брошенные в гущу Теней, воины затухают и гаснут, навсегда преклоняя колени перед неизбежным концом: все реже слышны вокруг возгласы, а если слышны, то полные боли, орудия опускаются, утыкаются в снег, меркнут последние искры, и снег заметает следы легендарной битвы.

      Готовый сдаться, Салим оборачивается, прощаясь с Долиной. Быть может, Солнце еще встанет когда-нибудь здесь, но на этом история их племен подошла к завершению.

      «Услышь меня, — мысленно взывает Салим. — Пора все это прекратить. Ты канешь во Тьму вместе с нами».

      А в ответ почему-то вдруг слышит всего три слова, голосом Джейсона.

      Мне так жаль.

      В отчаянии, Салим падает на колени. Увидев Джейсона — уже непонятно, настоящего ли или мысленный образ, — ползет в его сторону, но ноги утопают в снегу. Он обжигает ладони.

      — Джейсон…

      — Мне жаль.

      Только сейчас Салим понимает, куда тот идет, и все становится ясным как летний день. Все встает на свои места. Амулеты и знаки, кровь на ладонях, чернеющая чуть поодаль прорубь.

      — Джейсон, нет, — кричит Салим и даже не понимает, что шепчет.

      Амулеты способны даровать силу, но они беспристрастны, а Джейсон делает выбор.

      Мне так жаль.

      Многие говорят, что любовь — это чувство, но они ошибаются. Любовь — это выбор. Чувство — это нечто, существующее между тобой и другими людьми, это множество трактовок, теорий и мнений. А выбор… тут либо так, либо нет. Любовь в том, что, несмотря на жестокость целого мира, ты выбираешь его спасти. Жизнь пахнет новой весной. Смерть не пахнет ничем.

      — Джейсон… — Салим из последних сил ползет к проруби, не чувствуя из-за холода рук, и тело в этот момент тяжелее громады гор.

      Вода кажется почти теплой, когда он опускает в нее ладони. Должен быть, он должен быть тут, он не мог исчезнуть так быстро.

      За руку Салима Джейсон хватается сам.

      Толща воды сначала натягивается и только потом выпускает долгожданную добычу наружу — ненамного, только плечи да голова. Джейсон дрожит.

      — Я должен, Салим.

      — Я не отпущу тебя. Хоть с собой забери. Это мой выбор.

      — Салим… — улыбка у Джейсона уставшая. Светлая. — Она сделала так же. Ради Джоуи. Ради меня. Ради всех нас. А я никогда не буду важнее Долины.

      «Для меня будешь» хочет сказать Салим, но не может. Не потому, что это неправда, но потому, что с самого начала он нес ответственность за жизни людей. Луны назад Старейшины отправили его за спасением, и выбор, нашептываемый сердцем, слишком эгоистичен.

      — Разве не стоит весна одной человеческой жизни?

      — Не твоей, — шепчет Салим. — Я бы лучше вместо тебя отдал их всех.

      — Ты сам не понимаешь, о чем говоришь.

      Наверное, не понимает. Наверное, Салим эгоист, но он сжимает крепче дрожащую руку.

      — Не уходи…

      — Кто-то должен встретить весну, Салим. Представь, она придет, а тебя тут не будет.

            Увы, не всегда побеждает сердце. Даже когда очень хочется. Даже тогда, когда от несправедливости хочется выть, потому что вот оно — то единственное, что тебе нужно, неотъемлемая часть самого тебя.

      А вот ее уже нет.

      Отпуская чужую ладонь, Салим разом чувствует столько всего, что становится больно: он слышит пение птиц и чувствует запах талой воды, ощущает на губах вкус сочных ягод и терпких грибов. Всё то, что они переживали бы вместе десятками лет и зим. Салим думает — Джейсон сделал с ним что-то, заворожил, привязал к себе, а потом понимает, что нет. Это любовь. Всего лишь любовь. И в этот момент для Салима становится тихо. Звуки битвы стихают, крики, стоны, звякание орудий. Остаётся только он и холодные звезды в чёрной воде.

      А через мгновение на лед ступает первая из Четырех.

      Волчица.

      И за ней, прогоняя тьму, озаряя все вокруг голубоватым свечением, из леса один за другим выходят все Покровители.

      Бежит, едва касаясь наста, быстроногая лань, рассыпая копытами снопы ослепительных искр; вылетают, не задевая деревьев, самые разные птицы, от синиц до стремительных соколов; лисы и зайцы почти играючи обгоняют друг друга; ползут под ногами у остальных даже змеи.

      И Тени начинают отступать.

      Теперь Салим понимает, о чем Дар говорил: он будто бы везде и одновременно нигде, каждая иголка на соснах и елях — он, в каждой снежинке и в каждой капле воды его разум, он видит все сразу и в тот же момент по отдельности, как будто разлетевшись на бесконечные числа частиц.

      Вот Рейчел, отрывая все новые и новые куски ткани от своего платья, заматывает Эрику ногу ниже колена. Они в подлеске, и там Тени их не нашли.

      Вот Мервин, которого за время сражения Салим не видел ни разу, встает, потому что навстречу ему из леса выходит совсем еще молодой олень.

      — Джоуи… — слышит Салим каплями крови и звездами над головой. — Я уже по тебе скучаю.

      У оленя влажные, в черных ресницах глаза и мокрый шершавый нос. Копыта его не оставляют следов, на месте рогов едва-едва заметны первые выросты, а, если бы кровь его пролилась на землю, запахло бы прелой листвой.

      Потом Салим видит медведя. Двух. Один проходит мимо него, и в глазах его Салим узнает себя, а второй, замерев позади молодого оленя, смотрит на Мервина.

      В ту ночь Долина перестает существовать — но лишь на мгновение.

      Пока Покровители прогоняют за Теневой пик последние Тени, Салим до боли в глазах, теперь уже только своих, смотрит на лес, но Джейсон так и не появляется.

      И все же Салим надеется, что после всей боли, что он пережил, Джейсон нашел желанный покой под толщей воды и спит там спокойно, охраняя великие Амулеты и свой — обычный зазубренный волчий клык.

      А у Долины теперь есть еще один шанс.

      Начинается новый Цикл.

      Над Озером занимается рассвет.

***

Впрочем, незачем намеки, пора раскрывать интригу:

Прямо на обломках великой лесной империи

Грызуны и хищники свою написали книгу

И пропали, как только все расставили точки,

Стволы от корней до макушек как исписанные листы,

А внизу валяются шкуры, бесполезные оболочки —

Авторы высказались, теперь они пусты