Корбан смотрит на Флер и видит в ней все самое прекрасное, что
только может быть на этом свете.
В белокурых локонах теряются теплые солнечные лучи, нежные поцелуи
жизни остаются сладким привкусом на ее розовых губах, в огромных глазах —
шторм, буря, а в душе место для него. Для него одного.
Флер смотрит на него с крапинками смешинок и увлечением, ловит каждое
движение и кусает щеки изнутри. Все его шутки или замечания в ответ
получают ее заливистый смех, движения — молчаливое одобрение,
ухаживания — тихое принятие. Флер не говорит ему совершенно ничего, только,
гуляя с ним ночами, кладет голову на его руку и постоянно забывает возвращать
пиджаки, привычно наброшенные на ее плечи, скрывая от промозглого ветра.
Корбану Яксли сорок четыре года, и он ласковыми движениями убирает
невесомые мягкие пряди, падающие на ее миловидное личико. Корбану Яксли
сорок четыре, и после встречи с повзрослевшей дочерью он перестал
заглядываться на других женщин.
Флер впитывает каждое его слово и выражение, выбегает в легкой кофточке
на холод, чтобы забрать принесенный им кофе — уж кому лучше Корбана знать,
насколько она любит тыквенный латте из небольшой кофейни на углу. Она со
слабыми улыбками следит за его действиями, бросает робкие взгляды из-под
пушистых опущенных ресниц, краснеет в ответ на комплименты и ведет себя
так наивно и невинно, что он даже изумляется — как такая красивая и
кокетливая девочка может быть настолько стеснительной.
Корбан проводит кончиками пальцев по ее нежной коже и целует в шею
возле театра. Они только что сбежали сразу же после первого акта, смеясь,
потому что Флер захотелось цветов. И он купил ей розы, огромный букет
красных роз с нежными лепестками, цветом совпадающие с ее платьем,
подаренным им сегодняшним днем, и приятно взору гармонирующие с дорогими
украшениями на молочной коже. Все шипы предварительно были убраны, и он
жадно оглядывал ее счастливое лицо.
Флер сама похожа на розу — снаружи неприступную, а внутри ласковую и
слабую.
Корбану сорок четыре года, и кожа дочери на вкус кажется ему самым
сладким угощением, ее отброшенные назад легким движением пушистые
волосы щекочут его лоб, а тихий вздох, который он ловит губами, грозится
подарить ему необычайное наслаждение. Флер откидывает голову, и руки ее
расслабляются.
Цветы вот-вот грозятся выпасть, но он приобнимает ее за талию,
придерживая букет, и что-то выдыхает на ухо. Какие-то простые и такие
привычные слова, но когда огромные затуманенные глаза, полные искристых
огоньков, поднимаются на него, мужчина чувствует новый привкус в них. С Флер
они звучат по-особенному.
Корбану Яксли сорок четыре. Он никогда не растил собственного ребенка, никогда не получал дозволения с ней видеться, но сейчас она выбирала именно
его. Быть с ним ночью, оставаться на следующее утро и обнимать пропахшую
его одеколоном одежду во сне, краснеть от каждого комплимента и обхватывать
бледными руками со спины, утыкаясь носом в обнаженный торс.
Сейчас Флер, уже довольно умная и взрослая, делала выбор в его сторону.
Она стонала его имя, царапала его спину ногтями и липла к нему. Она
возвращалась к нему домой, привычным движением бросая сумочку на пол и
что-то восклицая на родном французском, устраивалась прямо на белоснежной
столешнице и, уткнувшись в бумаги и книги, принесенные с работы, забавно
хмурила нос, не забывая то и дело отрываться от исписанных страниц,
произнося какой-то комплимент его блюдам.
Флер готовить не любила и не умела, а стряпню Корбана уминала за обе
щеки.
Ее глаза озорно сверкали, и она не прекращала тараторить о произошедшем
за день. Говорила быстро и смазано, часто путаясь в словах и языках, но вместо
пренебрежения или раздражения от этого, Корбан ощущал лишь
непередаваемое наслаждение от таких ярких реакций и доверия в его сторону.
Флер доверяла именно ему.
Растрачивала его деньги, ему, сложив притягивающие взгляд розовые губы
бантиком, жаловалась на мелкие проблемы, ему разминала плечи после
тяжелого дня и над его шутками смеялась.
Она жила в его доме, хотя Корбан ее даже не звал. После второй или третьей
по счету ночи перестала собираться, за неделю перетащила собственные вещи,
а на следующий день после этого попросила запасные ключи. Он лишь показал
ей слабую улыбку и тут же выполнил эту маленькую просьбу; девушка от
радости прямо-таки светилась.
Она поцеловала его в щеку, и Корбан почувствовал сильнейшую нежность к
этому маленькому существу.
Ему было сорок четыре года, и он все сильнее путался в сетях,
расставленных юной и неосознанной кокеткой.
***
декабрь 1976 года, Франция, Париж.
— Tu étais en retard cette fois, (В этот раз ты задержалась) — произнес
Корбан, не отрывая взгляда от собственного черного кофе в фарфоровой чашке,
когда стул напротив со скрипом отодвинулся, и кто-то плюхнулся на него.
Его обдал знакомый легкий аромат духов, в воздухе мелькнули золотистые
локоны, и он перевел взгляд на девушку перед собой. Огромные глаза были
наполнены слезами, а губы дрожали, раскрасневшееся лицо делало ее похожей
на всеми брошенного маленького домового эльфа. Хрупкое тело облегало
свадебное платье, объясняя нежным белым цветом тревожное и плаксивое
состояние юной любовницы.
— Tu aurais dû m'appeler à ton mariage, chérie, (Ты должна была позвать меня
на свою свадьбу, милая) — с явно выделяющимся в голосе укором произнес он,
за этим пряча расстройство по поводу замужества Аполлин.
Она была красивой, нежной и ласковой, болтала без умолку о ерунде и
обожала обнимать его при каждой встрече, никогда не заявляла, что между
ними что-то серьезное, в любой момент могла упорхнуть и больше не вернуться,
но такой проступок, как свадьба с кем-то другим, задевал внутреннее
достоинство Корбана.
Он поморщился.
Аполлин он не любил. И она его тоже.
Он постоянно исчезал из ее жизни, плевал на ее чувства с высокой башни и
просто развлекался. Во Франции он любил отдыхать с бокалом вина в руке и
прелестной девочкой на коленях, влюбленно мурлычущей ему что-то на ухо,
пока он поощряюще поглаживает ее спину и с азартом позволяет ловкими
пальчиками избавляться от ремня на темных штанах.
— Je vous donnerais volontiers mon invitation, (Я бы с радостью отдала тебе
свое приглашение) — жалобным голосом произнесла она, шмыгая носом. Слезы
мешались с тушью, и невзрачными серыми пятнами расползались по ее щекам.
— Comme c'est mignon! (Как мило!)
Девчушка, вздрогнула, не ожидавшая услышать столько иронии и яда,
пропитавших голос мужчины перед собой, и подняла на него недоуменный
взгляд. Верхняя губа предательски дрожала. Корбану хотелось закатить глаза.
И выпить чего-то. Желательно покрепче.
— Pourquoi es-tu venu? (Зачем ты пришла?) — отворачиваясь, дабы не видеть
ее лицо, уже казавшееся ему не таким прелестным, как прежде, произнес он с
раздражением. — Je dois remplir mon devoir de mariage au lieu de ton mari? (Я
должен выполнить брачный долг вместо твоего муженька?) — фыркнув, с явной
насмешкой спросил он.
Аполлин вздернула смешанный взгляд, мазнув им по красивому лицу и
светлым кучерявым волосам, спадающим ему на лоб, после чего, словно взвесив
все за и против, резко кивнула головой.
— Alors qu'attendons-nous? (Тогда чего мы ждем?) — воскликнул Корбан в
притворном удивлении, отворачиваясь, чтобы подозвать официанта, и, не
замечая странный блеск, мелькнувший в ее глазах, быстро расплатился.
В ту ночь он совершенно ничего не замечал, срывая с нее дрянное белое
платье и прикусывая кожу, вдалбливаясь в ее нежное тело прямо у стены в
коридоре. Та ночь была последней, это было молчаливым согласием обоих еще в
кофейне.
Аполлин расцарапывала его спину и постоянно перехватывала лидерство.
Наверное, где-то глубоко внутри она ему даже нравилась.
***
1995 год, Лондон, Британия.
— Пожирательская подстилка! — голос мужчины звенит гневом в воздухе.
Слышится глухой удар по лицу.
Корбан, находящийся в коридоре, оборачивается на приглушенные крики из-
за закрытой двери одного из кабинетов, непонятливо морщится и отдает отчет о
своих счетах обратно гоблину, не дочитав и до половины. Он напряженно
вглядывается в двери, узнавая кабинет начальника собственной дочери, и
приближается туда.
Они громко ругаются. Он отчетливо может разобрать жесткий и грубый
английский Билла, перемешанный с нежным французским Флер, тот ей что-то
доказывает, а она бормочет отрицания, не готовая принять сказанного.
Дверь распахивается сама.
Корбан еле успевает отклониться и тут же ловит тонкую кисть дочери, она
резко разворачивается к нему и уставляется с ужасом. Итак огромные глаза
расширяются еще сильнее, зрачки заполняют радужку почти полностью, и в них
он видит свое смазанное отражение. Несколько раз испуганно пытаясь вырвать
ладонь из его крепкой хватки, что не венчается успехом, она всхлипывает.
— Я вас боюсь, — на английском произносит она.
Корбан тут же отпускает ее руку и удивленно вздергивает брови, делая шаг
навстречу к ней. Флер пятится и машет головой из стороны в сторону, будто
заведенный болванчик, не способный самостоятельно мыслить и что-то делать.
Он раздражается.
— Что случилось, тыковка?
— Вы Пожи'атель Сме’ти, — просто отзывается она. — Вы плохой.
Такие наивные, даже детские рассуждения вызывают в нем смех, и Корбан
обнажает пугающую улыбку. Его Флер пытается уйти от него? Неужели она
настолько глупа, раз думает, что он позволит ей сделать это?
Еще один шаг к ней. Хищник загоняет кролика к стене.
— Прошлой ночью тебя это не волновало, — насмешливо произносит он и
взмахивает палочкой, незаметно для остальных редких клиентов банка.
Девушка испуганно дергается и подносит пальцы к искусанным и кровоточащим
губам, но не может издать ни звука. — Пойдем, милая, нам уже пора домой.
С этими словами Корбан в два шага приближается к ней и забрасывает себе
на плечо, бисерная сумочка падает на пол, но он даже не оборачивается.
Своей дочери он купит еще хоть сотню таких.
Корбану Яксли ровно сорок четыре года. Он — верный приспешник Темного
Лорда, о чем узнала его женщина, испугавшись. А он терпеть не может терять
контроль над ситуацией.