Их кровь была чёрной. Чёрное — это единственное, что Люк запомнил из бесконечных зачисток. Когда он спустил курок в первый раз, когда в первый раз выпущенная им пуля пробила череп монстра, разбрызгала мозги и застряла где-то внутри, Люк ждал, что из раны потечёт что-то сиреневое, или зелёное, или жёлтое, но наружу брызнуло только чёрное, будто кто-то пролил чернила на белую бумагу, и к тому моменту, как звук выстрелов утихали, в чёрном было всё. Чёрным был пол под их ногами, и стены, и руки, и что-то внутри них самих тоже становилось чёрным. Иногда это чёрное вымывалось оттуда, иногда лишь немного тускнело, а иногда — оставалось навсегда.
Люк глубоко вдохнул кажущийся слишком горячим воздух и вытер со лба липкий пот. Внутри брошенного здания было отчего-то душно и — уже — совсем тихо, и пахло испорченным мясом и плесенью. Так пахнут монстры, тяжёлые, уродливые тела которых лежали под ногами бесформенными кучами, серые, с вывернутыми наружу зловонными внутренностями, будто и лёгкие, и кишки, и сердце давно уже сгнили. Этот запах мгновенно ударил в нос Люка, и тому с трудом удалось сдержать рвотный позыв.
Люк поспешил поскорее убраться отсюда. Остальные члены отряда тоже постепенно стекались на первый этаж, тяжело дыша и разминая плечи. Всё — в чёрном.
Люк вышел на улицу одним из первых, и холодный порыв ветра мгновенно ударил его по лицу, заставляя мурашки хаотично разбегаться по разгорячённому телу. Ветер пах совсем не так, как монстр: он пах осенью и пустотой. Пока двое чистильщиков в спецкостюмах щедро выливали на мёртвые тела керосин и сжигали их одно за другим, свалив в большую кучу, Люк ждал у оставленных неподалёку машин. Он слышал радостные возгласы, победоносные выстрелы в воздух и треск костра, в котором бурлила чёрная кровь и ломались от жара кости.
Он должен был быть там, у костра, тоже кричать и палить в небо, но вместо удовлетворения, вместо радости, вместо мстительного счастья Люк чувствовал только разочарование. Сколько монстров они убили сегодня, десять, двадцать, пятьдесят? Скольким из них Люк прострелил голову собственными руками? Он не мог посчитать. Уродливые рожи отражались в его взгляде и проскальзывали мимо, не задерживаясь в памяти надолго - десять, двадцать, пятьдесят. Люк знал только, что их было очень и очень много. Если сложить всех монстров, что убил его отряд за прошедшие несколько месяцев, то получится ещё больше: три сотни, пять сотен…
Ничего не поменялось с тех пор. Они убивали и сжигали трупы, а потом убивали снова и опять сжигали, а монстры всё появлялись и появлялись каждый день, десять, двадцать, пятьдесят, три сотни, пять: на каждого убитого — по два новых; как чудовища из древнего мифа, они падали и падали из мерзкой трещины в небе, за которой не было ничего, кроме чёрного.
Сколько ещё им нужно убить, чтобы бесконечный поток наконец иссяк? Наверное, во всём мире нет столько пуль, чтобы им хватило.
Ветер забирался в распахнутые двери здания, врезался в костёр, заставляя языки пламени трепетать в страхе, хватал горсть горького пепла, сделанного из костей и кожи, и нёс его вместе с густым дымом вдоль по улице. От этого костёр становился только сильнее, а радостные крики — громче.
— Эй, пацан, ты там цел?
Люк резко обернулся на голос. На лице Сноба были чёрные брызги.
— Да, — сказал он, фальшиво улыбнувшись. — Просто там душно, голова закружилась. Когда мы поедем?
— А ты уже обратно хочешь? — Сноб усмехнулся. Он достал из-за пазухи фляжку с изображением обнажённой девицы лёгкого поведения и щедро протянул Люку. Содержимое флажки обожгло горло, и Люк закашлялся, судорожно пытаясь сделать вдох. Казалось, что Сноб набрал туда немного огня из костра.
— Это ещё что? — хрипло спросил Люк, чувствуя, как всё, чего коснулась жидкость, горит.
— Абсент, — обиженно ответил Сноб, отбирая фляжку обратно. — Хорошо помогает от уныния. Я подумал, тебе пригодится. В любом случае, мы выедем не раньше, чем через час.
Люк отрешённо кивнул. Знал он, чем это «через час» в итоге закончится: кто-нибудь напьётся и по дороге заблюёт все коврики в машине.
— Я пойду прогуляюсь, — тихо сказал он.
— Только не уходи далеко.
Не глядя в его сторону, Сноб приложился к фляжке.
Времени было около трёх часов, и солнце светило ярко и пронзительно. Его холодные лучи оседали на пыльных стёклах, врывались в сломанные окна длинными снопами, но совсем-совсем не грели. Ещё пара-тройка дней, и небо закутается в серые тучи и взорвётся проливными дождями, затапливая пустынные улицы.
Люк шёл всё время вперёд до тех пор, пока последнее эхо людских голосов не скрылось позади. Он остановился посреди дороги, огляделся по сторонам, будто ища кого-то взглядом, но вокруг никого не было: только солнечный свет, ветер и пустота. Город мёртв. Быть может, там и тут можно было увидеть дома с заколоченными окнами, в которых сквозь доски теплились мягкие оранжевые отблески, быть может, прямо сейчас одинокий путник брёл куда-то сквозь порывы ветра, но всё это — остаточный рефлекс, это уже не жизнь. Город умер, и теперь в это теле ковырялись монстры-опарыши. Они не могут его спасти, скольких бы не перебили.
Стоя посреди пустоты, Люк ощущал это особенно отчётливо. Он гадал, каково же сейчас в других городах. Должно быть, точно так же, и в Лондоне, и в Москве, и в Стамбуле: мертвы, все мертвы. Пустота, плесень и голодные твари, в домах, в садах, во дворцах. Их мир мёртв.
Люк пытается вдохнуть запах мёртвого мира, но ничего не чувствует, кроме холода. Никакой разницы, совсем как прежде, только очень безлюдно. Если поднапрячься, то можно представить, что город не умер, он жив, просто все люди отчего-то решили остаться дома сегодня. Люк идёт, сам не зная куда, пряча онемевшие от холода пальцы в карманы куртки. Город молчит. Люк идёт мимо магазинов, мимо кафе, мимо кинотеатров, Люк идёт мимо машин с распахнутыми дверьми и квартир с выбитыми стёклами, Люк идёт до тех пор, пока не натыкается на высотку, за стеклянными дверями которой прячется темнота. К входу в здание ведёт лестница, и на каждой ступеньке — кровь. Высохшая, тёмно-коричневая, человеческая кровь.
Что-то тянет Люка внутрь здания, что-то толкает его в темноту, и он входит в неё прежде, чем успевает подумать о том, что этого делать не стоит. Труп бросается в глаза сразу, но раньше него — трупный запах. Тело лежало здесь уже не первый день, но как долго, Люк определить не мог. В тусклом свете было видно жирных белых червей, неспешно копошащихся в обнажённой плоти, в мозгах, в глазницах. Одно Люк знал точно: кто бы монстра не убил, это был не кто-то из чистильщиков. Они никогда не оставляют трупы гнить. Кто знает, может, этот человек до сих пор где-то в здании, прячется в пустых комнатах и холодных коридорах, кто знает, возможно, ему нужна помощь. Люк находит взглядом дорожку из высохшей крови и следует за ней, по первому этажу, по лестнице вверх, плутает между рабочими столами. Что-то трескается под его ногами: Люк поднимает с пола деревянного солдатика и растеряно вертит его в руках. На синем сюртуке отпечатались бурые капли.
Крови становится всё больше, это не просто брызги, это пятна, это лужи тёмных разводов. Красное вперемешку с чёрным. Почему они чёрные? На полу, на стенах, на обивке дивана, на цветах, нитками вышитых на подушке, будто кто-то метался в припадке боли с открытой раной. Где-то на противоположном конце зала что-то падает и звонко разбивается в тишине, и Люк по инерции хватается за пистолет, но никто не нападает. Он выжидает пару секунд прежде чем пойти навстречу источнику звука.
Осколки разбитого цветочного горшка хрустят под подошвами тяжёлых ботинок, смешиваясь с высохшей землёй и мёртвыми цветами. Никто не нападает, но Люк чувствует чужое присутствие, чувствует всем телом, и привыкшие к темноте глаза ловят худой, иссушенный, как эти цветы, силуэт. Он пытается приглядеться, пытается разглядеть лицо, но видит только копну тёмных, спутанных волос.
— Не волнуйтесь, — говорит он зачем-то, не замечая, как подрагивает от волнения голос. — Всё в порядке, я не причиню Вам вреда.
Медленно, женщина — Люк решает, что это женщина — склоняет голову на бок, словно пытаясь получше расслышать его слова, но с места не двигается, не подходит, но и не убегает.
— Я сейчас включу фонарик, ладно? — спрашивает Люк и, не дождавшись ответа, тянется к поясу. Может ли быть, что вся та кровь принадлежит этой женщине? С такими ранами она должна была умереть. Но здесь нет никого, кроме неё.
В первую секунду резкая вспышка света слепит глаза. Люк мягко улыбается, Люк переводит луч света на чужое лицо, Люк открывает рот, чтобы что-то сказать.
Это не человек. Это не может быть человеком. Существо, стоящее перед ним, оно угловатое и болезненно худое, с серой, как стены этого здания, пористой кожей, из-под которой отчётливо выпирают кости. Кое-где они прорвались наружу и торчали из тела. Чёрные волосы слиплись от крови, скрывая вытянутое, изуродованное опухолями и жирными тёмными венами лицо, на котором можно было различить только кривую пасть и глаза: всё остальное было похоже на кашу, на неумелую пластилиновую фигурку пятилетнего ребёнка. Существо не шевелилось, не нападало, только молча смотрела на Люка, словно разглядывало его точно так же, как он разглядывал существо, и в его чёрных, подёрнутых белёсой пеленой глазах было что-то осознанное. Будто оно понимало. Будто оно думало.
Возможно, Люку никогда в жизни не было так страшно, как в тот момент, когда он осознал это. Существо, монстр, чем бы оно там ни было, думало.
Пальцы Люка сжались на рукояти пистолета так сильно, что побелели, но заставить себя вытащить оружие он не мог, словно какая-то часть его знала, что это бесполезно, понимала, что пули не помогут, что перед ним нечто совсем иное, не одна из тех тварей, десятки и сотни которых он убивал.
И тогда Люк побежал.
Вперёд, вперёд, изо всех сил, вверх по лестнице и ещё выше, не оглядываясь. Дыхание сбилось почти сразу, но Люк не останавливался. Сердце гнало кровь по венам, к мозгу, который судорожно отдавая каждой клеточке тела одну единственную команду — бежать, бежать, бежать. Люк даже не знал, бежит ли существо за ним или осталось внизу, но ему казалось, что он слышит позади себя утробный рык, такой же, как у монстров, такой же, как у диких зверей. Он потерял по дороге фонарь, он споткнулся о что-то, лежащее на ступеньке, может, чей-то давно разложившийся труп, и упал, ударившись коленом, но тут же поднялся и продолжил бежать. Он задыхался от нехватки кислорода, но продолжал бежать. Только тогда, когда лестница кончилась, и ему пришлось завернуть в коридор на последнем этаже, Люк остановился, вжавшись спиной в холодную стену за углом.
Его сердце всё ещё стучало, подгоняло его, нервно, судорожно, испуганно, раз-два, раз-два, ту-дум, ту-дум, бе-жать, бе-жать, раз-два. Люк глубоко вдохнул, но дыхания не хватало, его лёгкие сокращались слишком быстро, раз-два. Под рёбра вошла длинная, острая игла, раз-два. Вместе с этой болью запоздало заболело и ушибленное колено. Люк дотронулся до него и почувствовал кровь сквозь порванную ткань штанов.
Раз-два.
Существо, действительно ли оно осталось внизу? Люк вновь прижался спиной к стене и прислушался. Было тихо. Ни топота ног, ни рычания, только его собственное хриплое дыхание. Может, он слишком громко дышит? Люк попытался не дышать, но смог продержаться только две секунды, и все эти две секунды вокруг была только тишина. Он должен посмотреть. Это несложно, нужно только заглянуть за угол, всего на мгновение, всего на секунду.
Люк зажмурился: под его веками неспешно расплывались алые пульсирующие пятна. Когда-то, подумал он, когда-то в этом здании было очень много людей. Они ходили по этому коридору каждый день, десять, двадцать, пятьдесят, сотня людей. Кто-то был трудоголиком, кто-то ненавидел свою работу. Кто-то был в долгах, от кого-то ушла жена, кто-то хотел покончить жизнь самоубийством. У кого-то дочка впервые пошла в первый класс, у кого-то кончился кофе, у кого-то вернулся домой кот. Кто-то писал по ночам стихи, кто-то воровал скрепки, у кого-то расцвёл фикус, кто-то планировал отпуск, кто-то собирал вещи в коробку, кто-то вытаскивал вещи из коробки, кто-то вышел за сэндвичами, кто-то занимался любовью в подсобке, кто-то сбежал покурить, кто-то лежал разложившимся трупом на лестнице. Раз-два. Десять, двадцать, пятьдесят.
Люк выдыхает и заглядывает за угол. Его глаза упираются в белёсые глаза существа. Оно ждало, понимает Люк.
Сердце, гулко и быстро стучавшее всего несколько мгновений назад, сейчас замолчало, затихло, словно готовясь остановиться насовсем. Существо стояло безмолвно, неподвижно, но что-то сжалось на горле Люка, перекрывая кислород, будто цепкие, невидимые, тонкие пальцы. Существо стояло безмолвно и смотрело, смотрело, смотрело взглядом, от которого внутри всё переворачивалось, взглядом, от которого живот сводило судорогой, от которого парализовывало, как от инъекции яда в сонную артерию. Оно было так близко, что Люк мог разглядеть каждую пору на уродливом лице, каждую опухоль, каждую крошечную венку, так близко, что дыхание существа касалось его кожи, холодное, как осенний ветер.
Серые, вспухшие губы существа медленно разомкнулись, оголяя кровоточащие дёсны и кривые, алые от крови зубы, когда оно издало какой-то странный, неразборчивый звук, совсем не похожий на рычание или на вой. Существо повторило звук снова и снова, резко втягивая воздух и шумно выдыхая снова, хрипя, сипя и не на мгновение не отводя взгляда.
Наконец Люк понял.
«Беги». «Беги», - сипело существо, «беги», - приказывал мозг, очнувшись от оцепенения. А куда бежать? Здесь только коридор и офисы с призраками прошлого. Нет такого места, где Люк смог бы укрыться, нет тайной тропы, по которой смог бы уйти.
Люк разворачивается, надеясь спрятаться в темноте, но больное колено прогибается под его весом, кажется, трещит и скрипит, и Люк теряет равновесие. Чья-то холодная рука с острыми когтями хватает его за запястье и дёргает на себя, резко, грубо, что-то хрустит, что-то ломается, и Люк ударяется головой о пол. В глазах — красное и чёрное, он пытается уползти, но когти вонзаются в плечи, и когда зрение возвращается, Люк видит перед собой этот взгляд. Существо всё ещё шепчет ему: «беги, беги», - но с каждым разом этот шёпот всё меньше и меньше напоминает человеческую речь, до тех пор, пока не становится лишь бессвязным набором звуков.
Люк не может заставить себя отвести взгляд от глаз существа. На мгновение в них появляется что-то ещё, что-то, чего не может быть у монстра, что-то живое, что-то ужасно печальное, заставляющее их быть влажными, оно стекает по бугристому лицу существа, срывается и разбивается о щёку Люка. Крупные, солёные капли.
Из горла существа вырываются хрипы, похожие на плачь, похожие на скулёж брошенного пса, и снова — шёпот, шёпот, шёпот, будто существо пытается повторить одно единственное знакомое слово, но рот забыл, как произносить звуки, и ничего не выходит. Тогда существо начинает выть, его когти вонзаются в тело Люка, как если бы оно пыталось удержаться, но не знало, как.
Люк не чувствует боли. Его тело словно превратилось в камень, обездвиженное, истекающее кровью. Он смотрит в глаза существу, чувствует его слёзы своей кожей, и это самое страшное, самое печальное из всего, что он когда-либо видел. Что-то хрустит под когтями, и на мгновение Люку кажется, что это его кость, но звук другой. Солдатик, вспоминает Люк.
Существо замирает, замирает вой и хриплый плач, замирает мутный взгляд.
А потом оно начинает кричать. Звонко, пронзительно, так, что уши закладывает, так, что хочется кричать самому, так, что всё вокруг замирает от этого крика абсолютного, вечного ужаса. Оно кричало и кричало, целую бесконечность, множество бесконечностей, кричало, кричало, кричало; что-то взорвалось в воздухе — тишина.
Существо упало рядом с Люком, выпустив его из своих острых объятий, упало тяжело, с глухим мокрым звуком, но этот крик до сих пор висел в воздухе.
— Эй, пацан, ты в порядке?
Люк моргнул. Его мозг запоздало начинал воспринимать реальность, медленно, будто во сне. Кто-то подбежал к Люку и начал его тормошить, а он даже не сразу понял, что происходит. В нос ударил запах костра и алкоголя.
— Я жив, — тихо ответил Люк, будто не для Сноба, а для самого себя. Он жив. Он дышит. Его сердце бьётся. Он жив.
— Как ты меня нашёл? — спросил он у Сноба, сам не зная зачем.
— Услышал крик. Это ты был?
— Нет, это…— Люк вздрогнул и перевёл взгляд на существо. Оно ещё дышало. Надрывно, тяжело, сбивчиво, и из раны в его плече по полу растекалась кровь. Чёрная. — Это он.
— Это ещё что за херня?.. — пробормотал Сноб, поддевая существо ботинком. Оно протяжно, хрипло застонало, и от этого стона по спине побежали мурашки.
Сноб достал рацию, плюющуюся шумами и помехами, сквозь которые едва-едва продиралась неразборчивые огрызки слов, и приказал доставать цепи и открывать клетки. Они очень давно не ловили монстров, в городе их было предостаточно под яркими лабораторными огнями, живые и мёртвые, и разобранные на кусочки, и с проводами, торчащими из оголённого мозга, но каждый из этих монстров был похож на другого, с точно такой же мордой, зубами, взглядом. Этот был другой. Этот не был похож на зверя, жадного до крови.
— Оно говорило, — прошептал Люк, всё ещё окаменело сидя на полу. А может, и не говорило вовсе? Может, ему показалось, может, он просто был слишком напуган, и мозг сыграл с ним злую шутку. Но даже сейчас, глядя на существо и вслушиваясь в неровное дыхание, Люк не мог не заметить в нём что-то неуловимо человечное.
— Встать сможешь? — спросил Сноб, протягивая руку и помогая Люка подняться на ноги. Там, где в его плоть вонзились когти, теперь были свежие раны, ноющие, кровоточащие, пронзительно болящие, и от этой резкой боли голова закружилась, заставляя темноту расшириться, заволакивая взгляд, и Люк бы упал, если бы Сноб не схватил его за локоть.
— Я в порядке, — пробормотал он, — в порядке.
Снизу поднялись несколько солдат, заковали существо в цепи и потащили к машине. Существо волочилось по полу, оставляя за собой свежие чёрные разводы, билось головой о бесконечность ступенек, хрипело, стонало, плевалось кровью, а потом тяжело рухнуло на пол клетки и затихло.
Никто из них не видел, подумал Люк, наблюдая за садящимися в машину галдящими людьми, никто из них не слышал. Для них это всего лишь ещё один монстр, всего лишь ещё одна грязная, мерзкая тварь с гнилым мясом в пасти, просто лицо немного другие, просто вместо мышц и наростов вены и кости. Но Люк знает.
Люк всё ещё чувствует на себе чужой взгляд. Он въелся под кожу, отпечатался на обратной стороне век, и стоит моргнуть, и выбеленные зрачки снова всплывают в памяти.
Он жив, он в порядке.
Существо лежит на дне клетки за плотно закрытыми дверьми, в душной темноте, пропитанной чужой чёрной кровью, и его дыхание смешивается в монотонным гулом мотора. Кто-то подсовывает Люку под нос стакан чая, разбавленного виски, кто-то с ним говорит, и Люк даже отвечает что-то, а что — чёрт его знает. Кто-то похлопывает его по плечу, кто-то, кто-то, кто-то. Люк всё ещё слышит крик, слышит его в вое ветра.
Краем глаза он замечает, как Сноб ходит среди припаркованных неровной каленной машин и заталкивает галдящих подчинённых внутрь. Они не знают.
Люк юркнул на пассажирское сиденье, захлопнув за собой дверь, и вопли тут же выцвели, заглохли, словно их собрали в большой мешок и опустили в воду, на самое дно. Люку хотелось бы, чтобы они насовсем исчезли. Тогда он смог бы прильнуть к металлической стене, отделявшей кабину от клетки, мог бы прислушаться и попытаться разобрать сквозь сиплые вдохи и выдохи слова. Молча, на соседнее кресло садится Сноб, машина плавно трогается с места, шурша шинами по асфальту, и за окном начинают мелькать бесконечные ряды серых, покинутых домов. Люк смотрит куда-то сквозь них, щурится от отражающегося в стекле пронзительного света, и невольно вслушивается в ветер. Стакан чая в руках понемногу остывает, и Люк делает осторожный глоток, но не чувствует едкого алкогольного привкуса так ярко, как ожидал.
Дома мелькают, мелькают, мелькают, а потом кончаются, и остаётся только уходящее на восток шоссе, по-осеннему алое предзакатное небо и солнце, разливающее свои лучи по линии горизонта.
— Знаешь, — сказал вдруг Люк, не отрывая взгляда от неба, — она говорила.
Когда существо превратилось из «оно» в «неё»? Когда закричало, когда посмотрело на Люка с человечностью во взгляде.
— Монстры не разговаривают, — ответил Сноб отрешённо.
— Что, если она не монстр?
Эта мысль только сейчас успела доползти до перенасыщенного адреналином мозга. Она не была похожа на монстра, она пахла иначе, разве что кровь у неё была того же цвета. Она не могла быть монстром.
— Это уже не нам выяснять. Отвезём её к доктору, он разберётся.
Люк кивает и думает: да, разберётся, разберётся — разберёт на кусочки и вставить провода в мозг, и больше Она не заговорит, Она станет такой же глупой и зловонной, как десятки, сотни других монстров, потеряет то последнее, что делает её похожей на человека. Потерять человечность очень легко, для этого даже не обязательно быть выродком, для этого достаточно самому быть обычным человеком: выстрел, убийство, удар — и вот в тебе уже чего-то не хватает, что-то делает твой взгляд похожим на взгляд волка. Куда сложнее потом эту человечность получить обратно.
А сколько, интересно, осталось человечности в нём самом, осталась ли она вообще? Люк пытается нащупать это чувство внутри себя, но находит только пустоту, отчаяние и чёрные пятна, которые уже никогда и ничем не смоешь. Монстром стать легко, для этого много не нужно: десять, двадцать, пятьдесят убийств, и вот в тебе самом уже что-то рычит и гниёт.
Далёкие высотки тонут в закате, и порывы холодного ветра задувают в окно, свистят, кричат, путаются в волосах, оседают на коже мурашками и крошечными песчинками. Колонна машин тянется за ними, вдоль шоссе, потом — по бездорожью, туда, где вперёд уходит серый песок, из которого лишь изредка торчат длинные тонкие ветви мёртвых деревьев. Стоило только солнцу скрыться у них за спиной, и песок мгновенно остыл, отдав всё тепло холодному ночному воздуху, и от этого стало ещё холоднее. Длинные лучи фар скользили по гладкой поверхности, и что-то то и дело проскальзывало под самыми колёсами, может змея или ещё какой-нибудь зверь, один из тех многих, что сейчас плодились и постепенно захватывали территории, когда-то отнятые у них людьми.
Чай остыл в стакане — Люк совсем забыл про него. Тёмная поверхность дрожала, расходилась рябью, отражая темноту. Где-то здесь, совсем рядом, стояла брошенная машина. Люк не знал, кому она принадлежала, но точно не кому-то из города. Её колёса прочно увязли в песке, а в багажнике поселились пауки и сороконожки. Этим утром, когда Люк заглянул в машину сквозь разбитое стекло, он увидел тёмно-красные пятна высохшей крови на заднем сиденье.
На тёмном, безоблачном небе, одна за другой разгорались далёкие звёзды, и из-за унёсшихся следом за ветром облаков выглянул широко распахнутый белый глаз луны. Впереди, ещё далеко, но с каждой секундой всё ближе и ближе, появлялись из мрака огни города, словно россыпь крошечных маяков посреди огромного мёртвого океана.
Последний живой город на Земле.
Люк не уверен, кажется ли это ему или так оно и есть на самом деле, но на мгновение до его ушей доносится протяжный, преисполненный печали и такой человеческий вой.