С тех пор прошло около двух недель, и хотя он проделал весь этот путь до Дрездена в целях изучения Сланца с точки зрения мистических знаний Востока, смутное чувство беспокойства, которое он ощутил в момент знакомства с Вайсманом, казалось, было вполне обоснованным.

Для начала, ему было совершенно непонятно, какой подход применить к Сланцу в первую очередь. Пустотелая атмосфера, которую он почувствовал от этого предмета при первоначальном рассмотрении, не изменилась ни в малейшей степени. Если бы ему пришлось описывать, он бы определил это как что-то похожее на забрасывание приманки и бесконечное ожидание клёва в пруду без рыбы. Независимо от того, насколько опытен рыбак, без потенциальной добычи, мелькающей вокруг, его навыки были бы бесполезны. Сланец обладал неестественной силой искусственного происхождения — словно лужи воды, оставленные после ночного шторма.

«Так из чего же я должен исходить, чтобы понять смысл этой вещи?..»

Род Кокуджоджи на протяжении веков жил, скрываясь в тени тайной стороны Японии как великолепные оммёдзи — экзорцисты. При содействии Большого Государственного Совета во время Реставрации Мейдзи* они вошли в Астрономический Отдел и впоследствии были официально утверждены в качестве сверхъестественных защитников государства.

Некоторые могли бы заверить, что они на самом деле были поглощены своей работой, тогда как другие утверждали, что таким способом они втёрлись в доверие правительства и пользовались его расположением. Вот почему Кокуджоджи Дайкаку сейчас носил две маски: военного лейтенанта и главы клана Кокуджоджи, защищающего Японию от воздействия магических влияний.

И эти таинственные секретные техники, тысячелетиями передававшиеся из поколения в поколение, жили внутри ещё молодого главы клана Кокуджоджи. Однако сейчас он столкнулся с артефактом, который, вероятно, полностью отличался от всего, что его предки когда-либо видели раньше.

Откровенно говоря, в настоящее время Кокуджоджи чувствовал себя невольником большого замешательства. Дело осложнялось тем, что дополнительным препятствием в работе, для выполнения которой он был приглашён, оказалось полное и абсолютное нежелание сотрудничества со стороны исследователей, работавших здесь в церкви. Каждый день Кокуджоджи прибывал на место и в дополнение к своему обычному акту наблюдения за Сланцем считал для себя обязательным читать некоторые старые церковные тексты или просматривать данные, собранные к настоящему времени.

Однако, учитывая то, что до прибытия сюда он был аутсайдером проекта, иногда находились моменты, которые он не совсем понимал в своём чтении, и это не оставляло ему выбора, кроме как проконсультироваться у кого-то из окружавших его лаборантов. Но неизбежно, всякий раз, когда нуждался в совете, он сталкивался только с холодным безразличием или реакцией, предполагающей, что они его не слышали. Даже в тех редких случаях, когда ему удавалось оказать помощь исследователям, их ответы всегда сопровождались тяжёлыми вздохами или цыканьем языком. Достаточно сказать, что ему редко удавалось сделать свою работу в организованном порядке.

Кокуджоджи вряд ли принадлежал к тем, кого можно легко обидеть, но было действительно досадно, что прогресс затянулся, и ему снова напомнили, что общества во всём мире, как правило, пренебрегают менее уважаемыми методами исследования.

Но он не оказался совершенно без поддержки: на самом деле, был один человек, который относился к нему без предрассудков, общаясь с ним открыто, дружелюбно и доброжелательно — импровизированный лидер исследовательской лаборатории, один из двоих гениев Третьего Рейха Адольф К. Вайсман.

На самом деле, этот человек, казалось, с момента их встречи смотрел на Кокуджоджи с нежностью. Любые проблемы Кокуджоджи немедленно встречались объяснением, и если тот казался чем-то обеспокоенным, он мог выделить время из своего собственного рабочего дня, чтобы быстро и ясно убедиться, что вопрос решён.

По правде говоря, без Вайсмана Кокуджоджи споткнулся бы о барьер человеческого взаимодействия и, вероятно, вернулся бы обратно на свою родину, оказавшись не в состоянии добиться каких-либо заслуживающих внимания результатов. В этом смысле он был благодарен Вайсману.

И эта благодарность вышла за рамки их рабочих отношений: Вайсман, казалось, также с наслаждением проводил своё личное время вместе с Кокуджоджи. Если их рабочие графики совпадали, он обедал с Кокуджоджи, даже приглашал лейтенанта в частные помещения, которые занимал в церкви, чтобы вместе пропустить по кружке пива.

Вайсман был гением не только в вопросах разума, но и в обеспечении того, чтобы люди вокруг него никогда не скучали, придавая большое значение темам разговора. Истории, изливавшиеся из его энциклопедической памяти, никогда не переставали поражать, затрагивая всё — от последних достижений в области физики до греческих трагедий и вопросов колониального правления в Юго-Восточной Азии, даже до самых современных тенденций в области популярной моды. Он мог перескакивать с темы на тему, переходя от размышлений об экспериментах в области психологии к досужим сплетням о высокопоставленных офицерах, но независимо от темы точный поиск и талант к анализу приводили его к выводам отнюдь не дилетантским, и часто даже железный Кокуджоджи замечал, что на его губах расцветает тайная улыбка.

Вайсман был хорош в таких вещах, и в большинстве бесед, которые они вели вместе, Кокуджоджи участвовал просто в качестве слушателя, хотя когда дело касалось вопросов, связанных с Японией, он брал поводья в свои руки. Вайсман хотел знать о Японии всё, даже мельчайшие детали — о её культуре и обычаях, географии и истории, и его глаза всегда блестели радостным интересом, когда Кокуджоджи потчевал его со всей полнотой своих знаний.

— Вау, это звучит действительно здорово… Я бы хотел когда-нибудь отправиться путешествовать в Японию! Страна тайн, где люди собираются вместе. Это звучит восхитительно… — причитал он, зачарованно вздыхая.

Для непредвзятого наблюдателя, однако, знания Вайсмана о Японии были чрезвычайно несбалансированными. После предоставления волнующе реалистичного изображения деревянной архитектуры и японских политических дел, он мог продолжить с серьёзным выражением лица:

— А японская военная организация состоит, в основном, из самураев и ниндзя, правда? Так вы самурай? Или ниндзя? — И затем: — Вы можете себя клонировать, Лейтенант? Как насчёт движения за освобождение Земли?

Похоже, он не шутил; учитывая, что он, по всей вероятности, взял только что написанный им самим материал за источник информации, его способность различать вымысел и реальность, по-видимому, была очень мала. В вопросах подобных этим становилась ясно видно, каким образом компенсировалась эрудиция Вайсмана.

Взрослый и ребёнок.

Сообразительный ум и невинное любопытство.

Когда ты думаешь, что он пришёл с серьёзными доводами, он превращает ситуацию в дурацкую шутку, пребывая в восторге сам от себя. Этот человек, как ни странно, казался имеющим две стороны, и Кокуджоджи довольно рано это понял.

«Но, учитывая, как он старается, мне всё же легче взаимодействовать с другими исследователями…»

Он никогда не говорил этого вслух, но по отношению к Вайсману внутренне ощущал именно это. Хотя остальные демонстрировали Кокуджоджи явную враждебность, по крайней мере, их было легче понять, а выдающийся интеллект Вайсмана обеспечивал отличную маскировку, что делало его истинные мотивы чрезвычайно трудно различимыми.

Действительно, даже обедая вместе, как это бывало, они могли казаться по-дружески беседующими, но истина в этом вопросе заключалась несколько иная.

«Ему ещё предстоит по-настоящему открыться мне… Совсем как Сланцу», — размышлял он про себя, вполуха слушая, как беззаботно болтает Вайсман. С того момента, как он ступил на землю этой страны, он решил преодолеть все трудности, придерживаясь двух простых правил.

Первое заключалось в том, чтобы относиться ко всем, с кем он контактировал, с предельным уважением. Подобно тому, как он отдал дань уважения самой церкви в тот первый день, он стремился должным образом понять чувства и культуру своих партнёров, обращаясь с ними с предельной искренностью.

И вторым… было проникнуть внутрь себя — как солдат, который получил самую лучшую подготовку, как глава древнего клана оммёдзи, и более чем что-то ещё — собственно как японец Кокуджоджи Дайкаку. Он верил, что сможет это сделать.