Можно ли надвое сердце своё расколоть

И не почувствовать ничего?

Первая капля дождя разбивается об его лоб.

Саске стоит, прижавшись спиной к обломку стены, и камень впивается в его лопатки. Колени всё ещё дрожат. Чужая кровь течёт по щеке — медленно сбегает по тёплому следу пальцев, собирается на подбородке.

Сердце бьётся в груди, как обезумевшее, сбившееся дыхание вырывается изо рта.

Саске жив. Он победил.

Победил.

Итачи распростёрся подле его ног, и дождь стучит по его застывшему лицу. Саске смотрит на тело — окровавленное, мёртвое, мёртвое, совсем как в его фантазиях. И, наверное, сейчас он должен что-то почувствовать: удовлетворение, радость, что угодно. Но он не чувствует.

Внутри пусто, словно все внутренности вытащили. Пусто и немного холодно.

Саске так долго ждал этого момента, столько раз его представлял — просыпался с мыслями о нём, прокручивал его в голове перед сном. И вот теперь всё сбылось, но… Это то, чего он хотел? Почему тогда ему всё равно?

Всё кажется таким бессмысленным.

Саске думал — когда он убьёт Итачи, ему станет легче. И действительно стало: затих гнев, что разрывал его на части, растворился страх, рассыпалась в прах болезненная жажда превосходства.

Ничего не осталось, и он не уверен, к лучшему ли это.

Когда-то давно Саске чувствовал любовь, огромную и безграничную. Потом была ненависть — тяжёлая и горячая, разъедающая изнутри. Было так много всего: злость и обида, ярость и отчаяние, и всё это придавало ему сил, всё это вело вперёд.

Сейчас не осталось ничего — в груди только лёд. И кажется, что смысла не осталось тоже. Кажется, будто его вообще ничего больше не держит.

Дождь понемногу превращается в ливень. Итачи бездумно смотрит вверх, и капли льются в его мёртвые глаза — чёрные, наконец-то снова чёрные, совсем как у Саске. Выглядит почти как слёзы. Будто это чудовище умеет плакать.

Дождь бежит по лицу Саске, и это почти как слёзы тоже. Только Саске не будет плакать: причин для слёз больше нет.

Больше нет.

Левый глаз жжёт, и из него бежит кровь — разрезает щёку тёплой дорожкой, мешается с чужой кровью, размазанной по лицу. Картинка перед глазами слегка плывёт, но призрак улыбки на губах Итачи виден неожиданно чётко.

С чего этот ублюдок решил, что у него вообще есть право улыбаться? Он должен был сдохнуть в слезах, валяясь в ногах Саске, сожалея и умоляя о пощаде!

Какого чёрта он улыбается? Какого чёрта он сказал: «Прости, Саске»?

Какого чёрта Саске не плевать?

Дурацкие образы крутятся в его голове, и у Саске нет сил, чтобы их прогнать. Он вспоминает эти губы, растянутые в улыбке — живой, настоящей. Он вспоминает эти глаза, глядящие на него с любовью. Он вспоминает, как голос, тёплый и родной голос, мягко звал его по имени. «Прости, Саске, в следующий раз».

«Прости, Саске».

«Саске».

Это всё была ложь — гадкая ложь, отвратительная, мерзкая. Это всё больше не имеет смысла, но Саске не может перестать вспоминать.

Его ласковый брат.

Сволочь, предатель, убийца родителей.

Его заботливый брат.

Спятивший психопат, преступник, лжец.

Его любимый, любимый, любимый брат.

Его враг, его враг, его враг.

Его враг, который наконец-то мёртв.

Лёд внутри идёт трещинами, и Саске чувствует: ему хочется смеяться. Ему — совсем немного — хочется плакать. А где-то глубоко внутри, в самом далёком уголке его души, зарождается что-то тяжёлое и надрывное. Что-то, похожее на горе.

«Я победил», — думает Саске и чувствует триумф, даже если фраза горчит на языке.

«Я победил», — думает Саске и чувствует боль, в которой никогда себе не признается.

Темнота обволакивает сознание, и Саске послушно закрывает глаза. Он летит вперёд — на мокрые камни, к мёртвому телу. Дождь стучит где-то внутри.

Он победил.

Победил.

Всё правильно.