И в доме моём только тени:

У них твои глаза.

В бледном свете луны развалины квартала походят на мираж: призрачный и зыбкий, залитый голубоватым сиянием. Кажется, он растает в воздухе, если приблизишься — но Саске приближается, и всё остаётся на своих местах.

Он бредёт по фрагментам знакомых дорожек в полумраке, окружённый тенями. Всё вокруг такое родное: покосившиеся ворота, полуразрушенное здание военной полиции, заброшенная лавка, где торговали овощами. Вот дворик, где отец и Итачи иногда практиковались в тайдзюцу. Вот терраса, на которой Саске любил дремать. А вот — шуршат сёдзи на входе — место, где погибли его родители.

Половицы под ногами Саске скрипят, словно приветствуя после разлуки. Внутри полумрак, но свет не нужен — он по памяти знает каждый поворот.

Пальцы касаются знакомой двери, и он толкает створку, переступает порог.

Комната Итачи. Нет, не так: теперь уже их общая комната.

— Я дома, — говорит Саске потолку и стенам, но те не отвечают.

Рюкзак с громким стуком приземляется на пол, поднимая в воздух облачко пыли. Саске чуть морщится. Он долго путешествовал, и даже в темноте заметно, как запустился дом в его отсутствие. Утром нужно будет прибраться.

Когда Саске только вернулся в Коноху, было намного хуже. Дом его семьи был одним из немногого, что сохранилось в квартале после нападения Пейна, но годы заброшенности дали о себе знать: доски начали гнить, мебель рассохлась, паутина и плесень покрыли стены. Конечно, ужаснее всего выглядела комната Итачи. В своё время он сломал и уничтожил в ней всё, что только смог.

Саске тогда воссоздал всё по памяти: узкую кровать и тумбу рядом с ней, низкий столик у окна, большой стеллаж для книг и свитков. Восстановил всё бережно и аккуратно, со всей любовью, что в нём ещё осталась. И теперь, когда он оказывается в деревне, он останавливается исключительно здесь.

Саске сбрасывает одежду прямо на грязный пол и забирается в постель, с головой зарываясь в холодное одеяло. Кровать слегка маловата для его роста — стопы не помещаются и свисают с матраса. Очередное напоминание, насколько юным был Итачи, когда оставлял деревню. Он слегка ворочается, пытаясь устроиться поудобнее: подгибает под себя ноги, прижимает к груди угол пододеяльника. Если включить воображение, можно представить, что тот пахнет Итачи, но с воображением у Саске туго. По факту пахнет только слёжанностью.

Он зевает — широко, отчаянно, до выступивших слёз. Как же он устал. У Саске проблемы со сном: он тяжело засыпает, постоянно пробуждается в ночи, крутится в постели часами с гудящей головой. Его бессонница невыносима, но на тесной кровати Итачи она почему-то отступает.

— Спокойной ночи, — бормочет Саске себе под нос и тут же отключается.

***

Каждый раз, погружаясь в сон, Саске видит одно и то же: Итачи уходит, а он не может его удержать. Он кричит, требует обратить на него внимание, но брат стоит поодаль — холодный, глухой к мольбам — и отменяет Эдо Тенсей.

Техника рассеивается, и Саске смотрит в его спину, которая вот-вот развеется по ветру. А потом силуэт Итачи, окутанный сиянием и распадающийся на части, приближается к нему на нетвёрдых ногах.

— Можешь не прощать меня, если не хочешь…

Я прощаю, я давно простил, ты ни в чём не виноват…

— Но что бы ты ни решил делать дальше…

Я не знаю, что мне делать, я ничего уже не знаю, без тебя всё так бессмысленно и нелепо, почему ты не можешь просто остаться…

— Я буду любить тебя всегда.

Саске хочет ответить, но его язык тяжёл и непослушен, неповоротлив до невозможности. Он произносит слова в своей голове снова и снова, но губы не шевелятся, и из горла не вырывается ни звука.

Итачи рассыпается у него на глазах, но он ничего не делает — не протягивает руку навстречу, не обнимает напоследок, не говорит.

Саске просыпается внезапно и резко: как всегда, на одной и той же сцене. Хочется плакать, но слёз давно нет — так что он просто смотрит в потолок, не моргая, пока не начинают болеть глаза.

— Я тоже, — говорит он тихо, но никто этого не слышит.

«Я тоже».

***

Первое воспоминание Саске — тепло и свет, мягкий голос, нежные руки. Итачи склоняется над ним с улыбкой на лице, и Саске тянется к нему в ответ, хватает за отросшие волосы.

— Саске, отпусти, — Итачи пытается звучать строго, хотя его взгляд всё такой же ласковый. Саске ослабляет хватку, но полностью ладонь не разжимает. Он знает — если перестать держаться за брата, тот снова уйдёт.

Итачи уже большой и взрослый, и у него очень много серьёзных дел. «Брату надо учиться», — говорит мама. «Мне пора на тренировку», — говорит сам Итачи. Саске понимает это, он ведь не глупый, но всё равно не хочет отпускать.

Пряди, стиснутые в пальцах, гладкие и тёплые. Он держит их совсем не крепко — если Итачи захочет, освободится очень быстро. Но Итачи почему-то даже не пытается.

— Что, не хочешь, чтобы твой брат уходил? — спрашивает он и тихо смеётся.

Саске дуется в ответ — он терпеть не может, когда брат начинает вести себя с ним, как с маленьким. Хотя, конечно же, он не хочет. С чего бы ему такого хотеть?

Итачи вздыхает и мягко целует его в лоб.

— Тогда я останусь, — говорит он, подхватывая Саске на руки. И Саске точно этого не ожидал, но всё равно пользуется моментом и хватается за шею.

Он слышал, как взрослые шепчутся: в руках брата, таких больших и мозолистых, скрывается огромная сила. Кто-то говорит, что Итачи — чудовище в теле ребёнка. 

Саске всё равно. Для него эти ладони — самое безопасное место в мире.

Столько лет прошло с того момента, так многое переменилось между ними: столько боли и лжи, столько недосказанности, столько ошибок. Но даже сейчас для Саске нет ничего надёжнее рук брата. Он готов доверить им всё, что имеет — и его сердце, зажатое в пальцах Итачи, давно погребено под землёй.

Саске до сих пор тот капризный малыш, что тянется к старшему брату и держится за него изо всех своих крошечных сил, даже если держаться уже не за что. И неважно, сколько лет минуло и сколько ещё пройдёт — Саске не хочет его отпускать.

Это всегда был Итачи: недостижимая высота, ненавистный и обожаемый, его счастье, его печаль. Вся жизнь Саске сводилась к нему. Он мечтал стать равным, жаждал отомстить — ему и за него, стремился построить мир без войн, который пришёлся бы ему по душе. Итачи был его целью, его смыслом. Все желания и действия Саске крутились вокруг него, были из-за него и ради него.

Теперь, когда Итачи нет, цели и смысла тоже больше не осталось. Все амбиции Саске затухли, все желания растаяли, кроме одного — самого глупого, самого несбыточного.

Желания, чтобы брат услышал заветное «Я тоже».

Саске лежит в постели без сна: считает трещины на стенах, разглядывает тени на потолке. Одеяло, наброшенное сверху, согревает тело, но ничто не согреет пустоту в его груди. Если включить воображение, можно представить, что постель пахнет Итачи — но у Саске с воображением туго. Да и запах его не вспомнить уже.

То, что осталось от квартала Учиха, скоро снесут окончательно. Хокаге распорядился, чтобы вместо него возвели многоэтажки. Деревня разрастается, приезжают новые люди — и, конечно, им нужны дома. Это правильно. Итачи бы одобрил. 

Мир движется вперёд, все живут дальше. Только Саске застыл на месте, потому что его мечта в прошлом — была там и остаётся до сих пор.

Родительский дом — то последнее, что связывает его с Итачи — вот-вот исчезнет. Но это неважно: Саске давно уже нечего терять.

Он прикрывает глаза.

Над Конохой всходит рассвет, но Саске этого не видит — в его доме всегда темно.