Разлетелась пылью страха

Птица запертых глазниц.Что есть Рай?

Круженье праха.

Ад? Пространство без границ

Белоснежное одеяло выглядит так, будто кто-то особо неуклюжий расплескал над ним кружку с чаем: в темноте сложно сказать, какого именно цвета проступившие на ткани тёмные пятна. Горло матери проткнуто одним точным движением — она умерла быстро. Того же не скажешь об отце: в его груди зияет несколько ран, будто тот, кто сделал это, нарочно вонзал оружие в разные места при каждом ударе, чтобы сделать побольнее.

Рядом с бездыханными телами сидит кроха — он заунывно плачет и трясёт мёртвенно-бледную руку матери, в надежде на то, что прямо сейчас она проснётся и скажет, что всё хорошо.

— Просни-и-ись! Мне страшно! — жалобно хнычет он, и, почувствовав взгляд на затылке, оборачивается. — Хё-о-о-он! Что с ними такое? Почему они не просыпаются?

Сытость. Какое же, всё-таки, приятное чувство.

***

Если Фортуна действительно существует, то тот человек, что во всём полагается на её снисходительность — идиот в полной мере. Быть баловнем судьбы бесконечно попросту невозможно: слишком уж переменчивый характер у этой воспеваемой всеми дамочки. Рано или поздно она отворачивается, но если и есть в этом мире что-то, что остаётся неизменным, так это ты сам. С руками, ногами, навыками и умениями. Один лишь ты. Ты против целого мира.

Сынмин убеждён в этом с самого детства.

Он устало откидывает голову на спинку дивана и крутит в руках полупустую банку пива. Кажется, уже пятую. Хмель уже давно ударил в голову, но вместо ожидаемой весёлости удалось заграбастать только повышенную сонливость и лёгкую головную боль, чего не скажешь о его собутыльниках: вот уж, кому точно хорошо.

— Я тебе говорю: тема во! — Хёнджин с энтузиазмом кладёт одну руку на Джисона, а второй показывает большой палец вверх. — Ну, подумаешь, придётся чуть голыми задницами пощеголять. Знаешь, зато, сколько бабок мы поднимем всего за одну ночь?

— Хён, хватит срать мне в рот, говоря, что это шоколад! — брезгливо отпирается Джисон, пытаясь разжать цепкие пальцы на своём плече.

У этой парочки обормотов всё стабильно — Хёнджин подкидывает какую-то глупую затею, а Джисон воротит нос, лишь в редких, но очень метких случаях соглашаясь. В этот раз согласием не пахнет и близко: возможность нажить неплохую сумму явно не отбивает факт того, что придётся крутиться у шеста в стриптиз-клубе. Да и, говоря откровенно, выглядело бы это до неприличного нелепо. Хотя…

Сынмину стоит больших усилий подавить в себе судорожный вздох, когда он представляет, как гармонично смотрелся бы Хёнджин в подобном амплуа. Этот человек хорош во всём, за что бы ни взялся. А уж если приправить всё это старыми, ещё не до конца погоревшими чувствами, которые тянутся за Сынмином, точно бикфордов шнур, то смесь и вовсе получится взрывоопасная и губительная.

Первая серьёзная влюбленность, пускай и случившаяся в школьные годы — это вам не шутки. От неё не отказаться, не скрыться и не выкинуть за ненадобностью: она всё равно, как обрюзгшая голодная мышь, найдёт лаз к сердцу и не покинет его, пока не выест всё до последней крохи. Правила везде одни, и ты либо их соблюдаешь, либо выбываешь из игры в числе первых. Всё ещё лишь один ты и целый мир в конкуренции. До безумия просто.

— Джисон-а, просто смирись уже с тем, что мы с тобой кармические партнёры! В любой из существующих реальностей другой я всегда делает жизнь другого тебя краше, — самодовольно хмыкает Хёнджин, ещё разок похлопав его по плечу.

— Тогда мне жаль каждую версию себя. Какому богу надо помолиться, чтобы избавить и их, и себя от таких мучений?

— О! — Феликс, до этого момента щебечущий о чём-то с Чанбином, неожиданно оживляется. — Давайте рассчитаем ваши натальные карты? Можем проверить кармическую связь и всё такое. Мы с Чанбин-хёном уже делали такое.

— Мне пришлось согласиться на твои мольбы, потому что взамен ты обязался готовить целую неделю, — хмыкает Чанбин, но заметив чужой понурый взгляд, добавляет: — С другой стороны, было… Весьма занятно.

— А давай! — резво отзывается Хёнджин, подобрав ноги под себя.

— Упаси! Вдруг там совместимость плюс сто? Он же меня закошмарит! — Джисон боязливо отодвигается от Хёнджина, когда тот вновь тянет свои загребущие ручонки к нему.

— То есть, ты уже даже не отрицаешь возможность такого исхода? Мы определённо вышли на новый уровень наших взаимоотношений! Того, гляди, и под венец скоро сам меня потащишь.

Раздражение расползается по венам Сынмина подобно смертельной дозе цианида: во рту становится так же сухо, а дыхание учащается. Ещё немного, и на коже выступят сморщенные бурые пятна, а после запахнет гнилью и миндалём. В голове крутится навязчивый мотив, но Сынмин отчего-то не может вспомнить слова. Кажется, мама в детстве часто рассказывала ему какой-то стишок перед сном, чтобы успокоить. Как же там было..?

А впрочем, это уже не имеет никакого значения.

— С Сынмином рассчитывай эти ваши совместимости! Он, вон, как заскучал. Мне прекрасно живётся в неведении, — Джисон подкладывает не свинью, а целого уродливого вепря.

В комнате сразу становится как-то уж совсем тихо и напряжённо. Сынмин выдыхает сквозь зубы и мажет взглядом по заинтересовавшемуся таким предложением Хёнджину, а уже после по Феликсу — единственному, кто знает сокровенную тайну, а оттого выглядящим несколько обеспокоенно.

— Что скажешь, Сынмо? — Хёнджин, явно не оценив обстановку, продолжает гримасничать. Сначала он игриво подмигивает, а после так противно и пьяно хихикает, что Сынмин едва заметно морщит нос. Неужели, чтобы обратить на него внимание, нужно обязательно надраться в самые лоскуты?

— Спасибо, но я пожил достаточно, чтобы относиться ко всей этой истории с кармой, астрологией и гаданиями скептически. Люди придумали их, чтобы оправдывать собственные проёбы какой-то сверхъестественной высшей силой, потому что боятся ответственности. Без обид, — он вскидывает руки в сдающемся жесте, не желая и близко участвовать в чём-то подобном.

— Ты всё такой же скучный задрот, — бросает едва слышно Хёнджин, потеряв к нему всякий интерес.

Зная Хёнджина, а ещё его любовь к пустословной болтовне и постоянным шутливым подстёгиваниям друзей, эти слова явно не предназначались для того, чтобы обидеть. И всё же, Сынмин впивается короткими ногтями в ладони, чтобы удержать сидящую внутри сварливую тварь, которая только и ждёт того, как бы с кем-нибудь сцепиться. Подавлять её голос сложнее, когда голова идёт кругом — стоило остановиться на второй банке пива, а не идти на поводу у желания забыться.

— Кажется, кому-то уже хватит, — Чанбин вскидывает руку, чтобы взглянуть на часы, и лениво похлопывает Феликса по бедру, призывая вставать. — Да и засиделись порядком. Эй, парочка алкашей, отдирайте себя от пола и собирайтесь. Мы вас подбросим.

Отъявленные пьянчуги рассыпаются в словах благодарности к своему спасителю, что весь вечер потягивал одну газировку, ведь благодаря нему удастся сэкономить на такси. Да и, если прижмёт, Чанбин, в отличии от незнакомого водителя, не будет сильно ругаться на заблёванный салон. По крайней мере, им хочется в это верить.

Было бы куда проще, умей Сынмин по собственному желанию сливаться с окружающим интерьером и пропадать из поля зрения. Ему куда привычнее занимать роль стороннего наблюдателя, который не здесь, а где-то там, за экраном и границей всего происходящего. Смотрит на всё откуда-то сверху, как мелкий божок, решивший от скуки выяснить, чем развлекают себя простые смертные. Но правила для всех равны — и он не исключение. Поэтому, когда поблизости начинает маячить лицо Феликса с заломанными, как у жалостливого кота с картинок, бровями, ему хочется только тихо заскулить. Последнее, чего Сынмин ждёт сейчас — это чужую жалость.

— Я помогу тебе прибраться. Всё равно Джисон будет еще полчаса свои землетопы шнуровать, — пускай в этих словах нет угрозы, но Сынмин считывает её между строк.

Даже если скрытое: «Давай поговорим» — и не угроза вовсе.

Феликс из тех людей, что любят залезть своими маленькими, но очень изворотливыми пальцами по ту сторону глазных яблок и черепа — туда, где в маленькой коробке, намертво забитой гвоздями, роятся мысли и чувства. Для этого ему не нужны ни излюбленные карты таро, ни чаинки на дне опустевшей чашки, ни звёзды. А Сынмину, если и есть, что показывать, то только уродливых разъевшихся червей, которые нашли свой приют среди мозговых извилин.

Вместо того, чтобы ответить, он поднимается с места и начинает собирать разбросанный кругом мусор из-под пустых коробок и банок. Молчание воспринимается Феликсом, как согласие, и поэтому, как только остальная компания скрывается в коридоре, он подходит ближе и в лоб спрашивает:

— Всё нормально?

Сынмин поднимает небрежно смятую салфетку со стола и видит растёкшуюся лужу из-под газировки. В ней, беспомощно барахтаясь, мучается в агонии небольшая муха. Вероятно, она попала сюда из инстинктивного побуждения перекусить, а теперь борется со смертью, изо всех сил перебирая крохотными лапками в попытке вырваться из сладкого плена.

— Всё отлично, — не поведя бровью отвечает Сынмин и без раздумий стирает газировку вместе с несчастным насекомым.

Это милосердно — подарить быструю смерть тому, кто уже всё равно обречён.

— Сынмин, — Феликс шумно выдыхает и забирает мусор, откладывая его в сторону.

Его ладони горячие и потные, совсем не такие, как у мерзлявого Сынмина, поэтому, когда он касается оголённой кожи пальцами, внутри расползается тёмная клякса отвращения вперемешку с человеческой слабостью. Ему хочется, чтобы Феликс перестал.

— Я в порядке, правда, — словно заевшая пластинка повторяет Сынмин и даже приподнимает уголки губ, чтобы убедить в искренности. Трюк не срабатывает.

— Ты ведь знаешь, что мы всегда можем поговорить? — Феликс ощутимее сжимает его запястье.

— Ладно-ладно, убедил, запишешь меня на свой спиритический сеанс и расскажешь, какие там бабайки по звёздам в моей судьбе прописались. Но ручку золотить не буду, ясно? — нарочито грозно произносит Сынмин, а Феликс наконец расслабляется и даже хохочет, что позволяет вызволить руку из каменной хватки.

Сынмин тоже смеется, но его смех не доходит до глаз — они холодные, настороженные и колючие, как игла.

— Договорились!

В этот раз повезло.

Каждый раз, когда они собираются в гостях у Сынмина, дело идёт по одному избитому сценарию: к концу посиделок отсюда уходят не только друзья, но и жизнь. Становится зябко, холодно и очень пусто. Словно здесь совсем никто не живёт.

Социализация — вещь, требующая больших усилий и умений. Сынмин, сколько себя помнит, всегда имел с ней большие проблемы. Наверное, всё началось ещё с детства, когда родители превратили его в орудие собственной мести, чтобы сделать друг другу побольнее; отфутболивая, как мяч; перетягивая одеяло, пока оно не порвётся. Но всё становится хуже, когда кругозор расширяется, и уже сидя на школьной скамье, он превращается в того человека, ошиваться рядом с которым одинаково позорно как для популярных ребят, так и для изгоев.

К такому не готов ни один ребёнок на свете.

Где именно Сынмин допустил ошибку тогда, он не знает до сих пор, но зато точно знает ответ на вопрос: «Любить или быть любимым?»

Быть.

Быть любимым. Хоть кем-то. Хотя бы самую малость. Пожалуйста.

Вот только правила для всех одни, и так уж сложилось, что всю жизнь Сынмин отдаёт гораздо больше, чем получает в ответ. Чтобы перестать быть пустым местом, ему нужно стать удобным для других. Постоянно менять форму. Адаптироваться под каждого, кто встречается на пути. Выбирать подходящую личность из сотни заготовленных. Всегда говорить лишь то, что другие хотят услышать, чтобы в его компании хотели находиться.

Маска так прочно сидит на его лице вот уже столько лет, что непонятно: а осталось ли под ней хоть что-то настоящее?

Сынмин старается об этом не думать и просто плывёт по течению. Пока рядом есть хоть кто-то, хоть иллюзорно и искусственно — этого уже достаточно, чтобы существовать.

Лампочка под потолком несколько раз жалобно моргает, что заставляет его тяжело вздохнуть и подхватить с тумбы небольшой блокнот. Записи от руки всегда помогают успокоиться и начать думать складно — это Сынмин перенял от мамы. Пролистав исписанные и немного пожелтевшие страницы, он доходит до списка неотложных дел и добавляет ещё один пункт:

Важно!!!

Отксерокопировать документы

Вернуть Джисону диски

Забрать вещи из прачечной

Отправить маме деньги

Принести какао Феликсу (с зефиром)

Попробовать приготовить новый рецепт

Составить отчёт по проекту

Напомнить Хёнджину про встречу

Поменять шторы

Совещание в 9:30 (суббота)

Позвонить Чанбину насчёт книг

Записаться к стоматологу

Присмотреть себе новые книги

Подготовить презентацию проекта

Купить новую лампочку

И, подумав немного, приписывает в самом низу:

Предложить собраться на следующих выходных ещё раз

Удовлетворённо кивнув самому себе, Сынмин откладывает блокнот на прежнее место, снимает очки и шаркает тапочками до спальни. Его сил хватает только на то, чтобы создать видимость порядка после посиделок, завести будильник на шесть и упасть лицом в подушку.

Сон накрывает почти мгновенно. В нём Сынмин окружён друзьями и, кажется, даже счастлив. Сначала они вместе бегут по полю — пахнет ромашками, травой и озоном. Не поспевая за хохочущим Хёнджином, Сынмин поскальзывается и ничком падает на землю, утыкаясь носом в какие-то сорняки. Стоит только моргнуть — и обстановка меняется. Бегло оглядевшись по сторонам, он не видит ни раскидистый луг с цветами, ни товарищей.

Вокруг царит полумрак, освещаемый лишь болезненным, гнойным светом мерцающих ламп; воздух пропитан затхлостью и повсюду летает пыль. Сынмину стоит больших усилий подняться на ноги — будто при каждом телодвижении он всё сильнее путается в невидимой паутине. Нужно осмотреться. Хотя бы понять, что это за место.

Небольшая комната похожа на столовую — здесь нет почти ничего, кроме добротного деревянного стола, что ломится от изобилия всевозможных блюд: тут и румяная индейка, и запечённая рыба, и сырные нарезки, и пирожные, и почти все виды фруктов и ягод. Здесь же, склонившись над тарелками, сидят его друзья и жадно уплетают еду за обе щеки. Хёнджин, прежде аккуратный во всём, беспощадно вгрызается в окорок, пачкая всё лицо; Чанбин, кажется, куда больше увлечён рассматриванием горящей свечи, чем едой; поодаль от всех сидит Джисон, загнанно и воровато пихающий еду по карманам, как если бы боялся, что прямо сейчас кто-то придёт и отберет её у него. Непонятные чавкающие звуки доносятся и из самого тёмного угла комнаты, но сколько бы Сынмин ни вглядывался, так и не смог понять, кто или что там.

Зато он чувствует, как что-то мокрое и холодное касается его плеча, вынуждая в ужасе обернуться. За спиной оказывается Феликс — на его лице неизменная, почти что блаженная улыбка, а в руках — вазочка с горсткой разноцветных конфет.

— Попробуй, Сынмин-а. Я специально приберёг для тебя самое вкусное, — добродушно говорит он, вытягивая руки со сладостями перед собой.

— Я не хочу, — чуть дыша отвечает Сынмин.

Всего на мгновение на лице Феликса проскальзывает новая, совершенно несвойственная ему эмоция, напоминающая презрение. Или Сынмину всего лишь кажется?

— Пробуй, — чуть более требовательно произносит он, ткнув вазочкой прямо в грудь. — От подарков друзей нельзя отказываться. Ты же не хочешь никого обидеть?

Прикусив нижнюю губу, Сынмин неуверенно берёт пальцами один из леденцов и кладёт его на язык. Поначалу вкус напоминает залежавшийся барбарис, а после проявляются нотки чего-то кисло-солёного. В животе начинает мутить, но, переборов себя, Сынмин едва заметно морщится и глотает.

Феликс, внимательно следивший за тем, чтобы угощение было отведано, внезапно хохочет, роняя оставшиеся леденцы, и радостно, словно маленький ребёнок, хлопает в ладоши. Стеклянная ваза с глухим звоном ударяется о пол где-то в ногах Сынмина, и, опустив глаза вниз, вместо калейдоскопной россыпи конфет он видит кучу опарышей, выгибающих свои склизкие тельца. Маленькие и мерзкие, они расползаются в разные стороны от вазы, а тошнота наконец подкатывает к горлу. Во рту тут же ощущается отчётливый привкус плесени и металла. Не выдержав этого, Сынмин всё-таки рвёт.

На ладони, до этого прикрывавшей рот, оказывается парочка червей, измазанных в слюне и крови, а среди них, к большому удивлению Сынмина, и несколько зубов. Мелко дрожа, он ощупывает кончиком языка ротовую полость и действительно замечает несколько пустот в зубном ряду.

— Что приходит ниоткуда и уходит в никуда? — речитативом протягивает Феликс, не переставая хлопать в ладоши. — Неизбежней, чем простуда, и нужнее, чем вода!

Резко распахнув глаза, Сынмин подскакивает с постели и хватает ртом воздух. Сердце в груди клокочет, точно бешенное, а чувство тревоги и не думает отпускать. Проведя ладонью по лицу, он пытается ухватиться за ускользающую ниточку реальности и осознать, что всё это лишь дурной сон. Язык вновь проходится по зубам — просто на всякий случай. Все на месте. Всего лишь кошмар. Всего лишь происки разума.

От внезапного шума Сынмин боязливо дёргается. И тогда этот звук повторяется снова.

Бам! Бам! Бам!

Кто-то отчаянно тарабанит по двери, то ли в попытке снести её с петель, то ли от желания разбудить хозяина квартиры. За окном ещё слишком темно даже для раннего утра, что подтверждают и часы, показывающие ровно три часа тридцать три минуты ночи. Кому могло потребоваться наведываться к нему в такой час?

Тихо ступая по половицам, Сынмин, почти не дыша, выходит из спальни и вперяется глазами в несчастную дверь, что содрогается от сильных ударов по ней. Как назло, после яркого и жуткого сна подсознание подкидывает неприятные и тревожные картинки того, что могло бы оказаться по ту сторону.

Нужно успокоиться.

Сынмин живёт в семейном спальном районе, где никогда ничего не происходит, а его соседи — милейших душ люди. Может быть, кому-то из них нужна помощь. Или, быть может, это Хёнджин, которому не хватило вечера, и он решил догнаться после ухода, а теперь снова пришёл сюда. Такое уже случалось однажды, так что не стоит исключать такой вариант.

Собрав всё своё мужество, Сынмин задерживает дыхание и наклоняется, чтобы посмотреть в глазок. По ту сторону — только пустой подъездный коридор, залитый неприятным жёлтым светом ламп. Ни души. И больше ни одного удара.

— Бред, — Сынмин отстраняется от двери и устало проводит ладонью по лицу. Видимо, алкоголь и сонливость всё-таки сыграли с ним злую шутку.

Бам! Бам! Бам!

Сынмин отскакивает назад, как ошпаренный, неверяще глядя перед собой. Подобное уже просто не могло ему показаться. Шаря бешено скачущими глазами по комнате в поиске чего-то увесистого, он в приступе паники подхватывает зонт и крепко сжимает его рукоять.

— Кто там?! — голос после сна звучит сипло, из-за этого вскрик выходит несколько хриплым и жалким.

Вместо вразумительного ответа в дверь начинают колотиться с ещё большей силой.

БАМ! БАМ! БАМ!

— Кто там, мать твою?! — уже чуть более уверенно кричит Сынмин.

Замки крепкие, а значит, они предотвратят чужую попытку вторжения. Или Сынмину просто нравится так себя успокаивать. Сам он ни за что не откроет — достаточно насмотрелся дерьмовых фильмов ужасов, чтобы знать о развитии событий после совершения нерациональных поступков.

— Я вызываю полицию!

И это работает. Кто бы ни находился по ту сторону двери, но он успокаивается. Временно или окончательно — вопрос совсем другой. Сглотнув вязкую слюну, вставшую комом в горле, Сынмин вновь заглядывает в глазок. Никого. Только тихий, удаляющийся топот. Может ли это быть чьей-то злой шуткой? Розыгрышем от друзей?

А что? Звучит логично, учитывая, на какой ноте они сегодня разошлись. Сынмин не из тех, кто верит в мистику и вселенские знаки, он отвергает всё антинаучное, вот они и решили поглумиться над ним таким способом. Заставить поверить в то, чего нет и быть не может.

В глубине души Сынмин надеется, что это действительно лишь дурацкая авантюра от товарищей, потому что верить во что-то другое попросту стыдно и страшно.

Неизвестно, сколько времени проходит с того момента, как он присаживается на диван и начинает неустанно терроризировать взглядом вход, боясь, что налёт нежданного гостя повторится вновь. Может быть несколько жалких минут, а может и целый час. Сколько бы он ни просидел, но дверь больше так никто и не тронул, что не может не радовать. В какой-то момент Сынмин начинает чувствовать себя до нелепого глупо и встаёт с дивана, чтобы вернуться в спальню и попробовать уснуть.

По итогу всё заканчивается бесконечным скроллингом соцсетей, а с бодростью на сегодня можно раз и навсегда попрощаться. К тому моменту, как на улице начинает светать, он всё же откладывает бесполезные попытки отдохнуть и встаёт с кровати, начиная свой новый день с уборки, на которую не хватило сил после попойки.

Ближе к обеду сюда должен приехать Феликс, потому что они уже давно договаривались собраться только вдвоём и посмотреть какие-нибудь дурацкие комедии. Стоит быть готовым и к тому, что он помнит их вчерашний разговор, а значит притащит с собой кучу всяких псевдоволшебных прибамбасов, которыми будет насиловать несчастный мозг Сынмина вместо фильма. В любом случае, неважно, какой ерундой заниматься — лучше всего это делать в чистоте.

Уборка — лучший помощник для того, чтобы привести в порядок не только квартиру, но и собственные мысли. Когда они ворохом разбросаны по черепушке, грызут мозг и расползаются по венам — их надо раскладывать по полкам, чтобы не свихнуться. Чем Сынмин и занимается, параллельно с этим сортируя мусор по пакетам.

Нужно рассуждать рационально: произошедшее ночью, даже если кто-то действительно ломился сюда — не более, чем проделки какого-то человека. Это может быть пьяница, перепутавший лестничные пролеты, или же неизменный вариант с кем-то из друзей, познавших высший уровень юмора. Искать в этом какой-то мистический или нереальный подтекст попросту глупо — ноги подобных предположений растут из кошмара, что Сынмин видел накануне. Так что, принимая во внимание все эти факты, он окончательно успокаивается. В конце концов, ночной налётчик не проник внутрь, а сам Сынмин остался невредим. Чтобы развеять все сомнения, можно поинтересоваться у консьержа внизу о том, видел ли он кого-то подозрительного в холле или на камерах.

Чем, пожалуй, и стоит заняться, вот только… Он замирает у двери с пакетами в руках, пытаясь привести в порядок дыхание и успокоить захлебывающееся кровью сердце. По ту сторону — неизвестность. По ту сторону — что-то пугающее. Что произойдет, если выйти сейчас? На дворе уже утро, и, раз уж на то пошло, всё самое страшное должно случаться ночью, правда ведь?

— Так и до паранойи недалеко, — отрешенно вздыхает Сынмин и всё же проворачивает щеколду, толкая дверь от себя.

Чего и следовало ожидать — совсем ничего страшного. Пустой подъездный коридор и ничего больше. Посетовав на свою бурную фантазию и то, что нужно поменьше слушать байки про паранормальщину, Сынмин выходит из квартиры, но тут же наступает на что-то шелестящее. Взглянув под ноги, он видит немного помятый крафтовый конверт, небрежно брошенный прямо у его порога. Разве внизу не предусмотрены почтовые ящики для писем?

Насупив брови, он откладывает мусор в сторону и присаживается на корточки, чтобы поднять находку и осмотреть ее со всех сторон. На конверте нет ни марки, ни данных об отправителе. Лишь лаконичное: «Ким Сынмину», написанное от руки размашистым почерком. Это порождает лишь больше вопросов, нежели ответов. В первую очередь — кому и зачем что-либо отправлять ему? Во вторую — связано ли это с ночным инцидентом? И, наконец, в третью — что именно скрывается внутри?

Сынмин оглядывается по сторонам, словно вор, который проверяет нет ли никого вокруг, чтобы полюбоваться добытой наживой, и вскрывает конверт. Он был готов увидеть внутри что угодно, но точно не карту с жутким изображением двух полуголых женщин, что вращают какой-то странный механизм, в то время как из-за них выглядывают уродливые карлики. Сверху красуется римская цифра десять, больше напоминающая крест, а внизу выведена надпись: «Колесо Фортуны». Чем-то похоже на таро, которыми любит пользоваться Феликс, только в более мрачном антураже. Сынмина пробирают неприятные мурашки. Однако помимо карты в конверте есть кое-что ещё — небольшой пожелтевший лист, на котором точно таким же почерком, каким выведено его имя, описана инструкция к применению.

В самом деле? Сынмин, со всем присущим ему скепсисом, выдыхает и оставляет дурацкий подарок на комоде в прихожей, чтобы закончить начатое и вынести мусор. Теперь сомнений насчёт того, что всё случившееся — не более, чем идиотский пранк от друзей, не осталось совсем. Слишком уж складно для совпадения. Думали, что смогут заставить его поверить и напугать таким способом? Ребячество.

Вернувшись в квартиру после короткой вылазки, он бросает ещё один взгляд на жуткую карту и пихает ее обратно в конверт, чтобы не мозолить себе глаза. Ему становится одновременно и смешно, и досадно из-за собственной впечатлительности — это же надо было напридумывать столько ужасных сценариев в своей голове, когда правда была столь очевидной с самого начала? Ещё смеет звать себя человеком науки.

Досада досадой, но за такие шутки кому-то придётся отвечать. И Феликс, который явно так или иначе посодействовал глупой идее, обязан сдать амбициозных исполнителей, за скрытыми личностями которых, как уверен Сынмин, стоит отпетый дуэт двух идиотов. На такую дурость, кроме них, явно никто не способен.

Под рёбрами мерзко копошится осознание, что со школьных времён ничего так и не изменилось. Как бы Сынмин ни пытался вылезти из кожи вон, чтобы обрести надёжных людей подле себя, в конечном итоге он всё равно превращается в уродливого плюшевого медведя, над которым можно глумиться и проводить эксперименты в целях познания мира. Пустышка, к которой весело возвращаться, когда становится скучно.

Значит, он всё ещё делает недостаточно.

— Хей, Сынмин-а! У тебя было открыто, так что я зашёл, — доносится басовитый голос Феликса из коридора. — Ты завтракал? Чанбин до сих пор отсыпается, так что я тихонько свалил и заскочил в пекарню по дороге. Взял твои любимые яблочные слойки!

Сынмин выходит навстречу, как покорный пёс, которому недостаёт лишь пары ушей и хвоста, и мостится у стены, наблюдая за тем, как Феликс стаскивает с себя потрёпанные кроссовки. Вместе с собой он принёс не только выпечку, но ещё и свежесть улицы, которой остро не достаёт в этой затхлой обители. На секунду в голове Сынмина мелькает тот страшный сон, где от друга пахло не жизнью, а приторно-сладкими сливами на пороге гниения.

— Поздно вернулись вчера? — словно между делом спрашивает Сынмин, скрестив руки на груди.

— Ага. Когда ехали Хёнджину стало плохо, поэтому мы полчаса ждали, пока он сможет проблеваться у обочины, — отвечает Феликс, скривив лицо. Но уже скоро к нему возвращается весьма жизнерадостная улыбка, и он по-хозяйски проходит вглубь квартиры, весело размахивая бумажным пакетом с едой. — Ты, что, генералил всю ночь к моему приходу? Не знал, что я для тебя настолько важная шишка!

На это Сынмин предпочитает ничего не отвечать, почёсывая зудящие после хлорки ладони. Феликсу лучше не знать, что он делал это не ради него, а ради самого себя.

Размеренно. Чётко. Правильно. Чтобы не сойти с ума от какофонии звуков в своей голове.

— Я всё знаю, можешь не придуриваться, — голос Сынмина звучит ровно. Он уже смирился и даже почти не обижается.

Пройдя на кухню, он щёлкает кнопку чайника и достаёт две кружки — с изображением глуповатой лягушки и аниме-постера, по которому они вместе с Джисоном просто тащились. Хотя, наверное, тащился всё-таки Джисон, который решил, что если Сынмин смотрит вместе с ним — то его тоже прёт.

— Что, самые крутые в детском садике? Долго придумывали?

— Ты о чём? — голова Феликса склоняется набок, делая его вид несмышлёным и раздосадованным.

— Да брось, — Сынмин кидает по чайному пакетику в кружки, а после методично заливает их кипятком. — Весь этот ночной перформанс с попыткой сноса моей двери и картой. Напугали, молодцы, я оценил. В следующий раз можете попытаться заставить поверить во всё словесно, а не так радикально. Я ведь почти вызвал копов.

В повисшем молчании звук касания керамики со столом звучит даже слишком оглушающе. Сынмин поднимает глаза на Феликса, который либо очень хорошо умеет строить из себя придурка, либо… Нет, иного варианта быть просто не может.

— Я правда не понимаю, — шокировано отзывается он. — К тебе ночью кто-то ломился? Карта? Тебе кошмар, что ли, приснился?

Сынмин смотрит на Феликса ещё пару секунд, пытаясь просканировать насквозь и понять, действительно ли тот ничего не знает, или не сдаёт своих до самого конца. А после скрывается в коридоре, чтобы вернуться с конвертом и положить его прямо перед чужим носом.

Цепкие пальцы Феликса весьма быстро подхватыватывают конверт, но лезть внутрь не спешат — словно он на подсознательном уровне чувствует что то, что он найдёт там, ему не понравится. Переведя дух, он всё же достаёт содержимое и кладёт его на стол, с чудовищной скоростью меняясь в лице. Сынмин внимательно следит за тем, как изменяется каждая мимическая морщинка в его выражении, и отчего-то хмурится сильнее: за годы дружбы он выучил Феликса достаточно, чтобы распознавать, когда тот притворяется, а когда искренен. В сложившихся обстоятельствах не похоже, что тот видит всё это не в первый раз.

— Откуда..?

— То есть, это не вы с ребятами сначала тарабанили мне в дверь в три часа ночи, а потом подкинули это дерьмо? — бровь Сынмина выразительно выгибается. — Ладно ты и Чанбин, в это я ещё могу поверить, но почерк дурости уж слишком походит на Хёнджина и Джисона.

— Мы с Чанбином лично затащили Хёнджина домой, потому что он даже идти нормально не мог, а как оказался в постели, так сразу вырубился. А Джисон вообще живёт на другом конце города от тебя, зачем ему возвращаться одному… Ради такого? — серо отзывается Феликс, кивнув на жуткие вещи перед собой. — Зачем кому-то вообще ломиться к тебе так поздно? Почему сразу не позвонил? Это же пиздец, как стрёмно. Я бы коньки сразу отбросил. А камеры? Ты проверял у консьержа?

На Сынмина обрушивается такой поток вопросов, в которых сокрыто переживание, что он начинает даже немного жалеть о том, что рассказал обо всём этом.

— Забей. У нас на весь Сеул идиотов мало, что ли? Кто-то в себя поверил и решил подшутить, вот и всё. Скажи ещё, что в детстве не подкладывал всякую хрень соседям, — вздыхает Сынмин, сгребая в охапку карту вместе с инструкцией и поднимаясь из-за стола. — Если это были не вы, то я просто выброшу всю эту муть и буду жить дальше.

— Стой! — Феликс тоже резко поднимается и протягивает руку к Сынмину.

— Чего?

— Такое нельзя просто взять и выбросить! — в его голосе сквозит отчаянная настойчивость. — Это необычная карта таро. Она из тёмной колоды Бафомета, которую используют очень сильные практики. Я уж молчу о том, как она у тебя оказалась. А если это подклад? От такого и избавляться нужно по-особенному, иначе случится что-то плохое!

— Феликс, я не…

— Нам нужно её сжечь! Очищение огнём — это проверенный годами вариант. Или закопаем ее под деревом!

Сынмин не мигая смотрит на Феликса, искренне надеясь на то, что тот просто шутит. Он никогда не брался осуждать его в любви к эзотерическим штучкам, будучи уверенным в том, что иногда даже очень хорошие и близкие ему люди могут заниматься самой настоящей ерундой. Всё хорошо, пока это никак не касается его самого, вот только теперь дело выходит за всякие рамки. Заниматься сжиганием или захоронением куска картона просто из страха, что вселенная пошлёт ответный удар, если проигнорировать какие-то там спиритические правила?

— Слушай, я правда не хочу тебя обижать, но это бред, — он вздыхает так же устало, как родитель, вынужденный в сотый раз объяснять ребёнку самую очевидную вещь на свете. — Ты знаешь, что я не верю во всю эту дребедень. Это же простая психосоматика. Люди творят свою судьбу сами, а не следуют заданному сценарию от звёзд или жуткой картинке на картоне. Я тебе это докажу.

— Сынмин…

— Что означает карта «Колесо Фортуны»?

Судя по выражению лица Феликса, он не очень-то хочет видеть неопровержимые доказательства и почти готов согласиться с Сынмином и за просто так, лишь бы тот не натворил чего-то непоправимого.

— В традиционном значении она символизирует перемены к лучшему. Но я никогда не работал с тёмными колодами, поэтому не могу быть уверенным в том, что трактовки схожи… — отвечает он, стушевавшись.

— Фортуна есть фортуна. Это всегда про удачу, так?

Феликс неуверенно кивает. Получив подтверждение, Сынмин берёт в руки бумажку с инструкцией и бегло проходится по строчкам, еле сдерживая порыв смеха. И ведь не лень кому-то было заморочиться над всем этим.

«КАК ПРИВЕСТИ КАРТУ В ДЕЙСТВИЕ?»

1. Зажгите свечу и положите карту перед собой.

2. Подумайте о сфере деятельности или человеке, на которого она должна повлиять.

3. Опалите иглу огнём свечи и проткните ею палец левой руки.

4. Оставьте след крови на карте.

5. Чётко и внятно произнесите вслух фразу: «Такова моя воля»

6. Затушите пламя свечи окровавленным пальцем и ждите, пока Зверь исполнит ваше желание.

Свеча находится в ящике кухонного стола, припасённая на случай, если отключат свет; иглу Сынмин берёт из небольшого набора с нитками. Всё остальное до безумия просто. Поджечь фитиль, нагреть иглу. Проткнуть палец левой руки. Красная бусина красиво переливается в отблески пламени, волоча за собой секундную боль. Сынмину становится не по себе от мысли, что он всерьёз взялся за нечто подобное, но успокоение приходит вместе с мыслью о том, что когда закончит, то закроет тему магии раз и навсегда.

Феликс наблюдает за всем происходящим с прискорбным выражением лица, думая, что они явно ввязываются во что-то очень нехорошее. Но пути назад уже нет. Сынмин проводит пальцем вдоль карты, пачкая нарисованных женщин и карликов в собственной крови. Их лица начинают поблескивать, словно радуясь преподнесённым дарам. Облизнув пересохшие губы, Сынмин думает о собственной работе, представляет, как по щелчку пальцев становится во главе, а его способности наконец признают среди всех коллег. И губы, как по наитию, сами роняют фразу:

— Такова моя воля.

Как только слова становятся озвучены, Феликс передёргивает плечами, словно ему становится очень холодно, а Сынмин тушит крошечный огонёк и наблюдает за тем, как витиеватый дымок растворяется в воздухе.

Проходит минута. Две. И совсем ничего и не происходит. Нет даже ниоткуда взявшегося сквозняка, чьих-то шагов, скрипа половиц, стуков — словом, хоть чего-то, что послужило бы знаком от потустороннего мира.

— Вот видишь, — Сынмин подхватывает карту и машет ей на манер веера. — Ни горы золота, ни деловых предложений. Всё, как и всегда, а мы просто потратили впустую пять минут своих жизней.

С этими словами он сгребает все ритуальные атрибуты, кроме свечи и иглы, потому что расточительство — зло, и отправляет их в мусорку под тяжёлый взгляд Феликса. Своё дело он сделал, и пускай Феликс верит во всякую мистику, он не сможет оспорить то, что видел собственными глазами.

— Зря ты это, Сынмин-а, — качает головой Феликс, заметно расстроившись. Меж его бровей залегла неприятная складка, которую впору бы разгладить одним простым касанием пальца. Но Сынмин держит себя в руках, отмахиваясь от горестных предостережений.

Их внимание отвлекает завибрировавший на столе телефон, который Сынмин ловко подхватывает и смахивает шторку блокировки вверх, чтобы проверить, от кого пришло сообщение. Обычно ему редко кто пишет по собственной инициативе, а на всех общих чатах отключены уведомления во избежание того, чтобы смартфон однажды взорвался от изобилия присылаемых Джисоном глупых картинок с котами.

И уж лучше бы сейчас это был он. Сынмин терроризирует взглядом короткое сообщение от начальства и начинает закипать от кончиков пальцев и до самых ушей. Проект, за который он давно боролся, чтобы взять под своё руководство и успешно реализовать, был передан другому сотруднику, который только без пяти минут как перешагнул ступень стажёра. Просто немыслимо.

— Пожалуйста, вот и вся твоя удача, — рассерженно хмыкает он, демонстрируя экран телефона другу.

Если до этого ещё существовал мизерный шанс того, что по приходу на рабочее место Сынмин, к своему удивлению, обнаружит массу приятных сюрпризов, то теперь и этот воздушный замок был жестоко разрушен. Чего и следовало ожидать.

— Ты прав, — соглашается Феликс, поднявшись из-за стола и подойдя ближе, чтобы коснуться его плеча. — Это всего лишь карты. А начальник Пак тот ещё мудак, который не умеет ценить своих преданных сотрудников. Знаю, ты не веришь, но я могу наколдовать ему порчу на запор, хочешь?

— На запор? Разве раньше ты бахвалился не поносами на обидчиков?

— Эй, я, вообще-то, прогрессивный практик и познаю новое! Да и потом, куда страшнее, когда не можешь выдавить из себя и капли неделями, чем…

— Всё, перестань говорить об этом, я понял! — прыскает от смеха Сынмин, но тут же корчит брезгливое лицо и убирает руку Феликса со своего плеча, словно одни только его слова призовут что-то такое и в его адрес.

— Ну вот, улыбаешься, — сияет Феликс. — А теперь бери слойки и пойдём выбирать фильм. Нужно отвлечься от всякого дерьма, если ты понимаешь, о чём я.

— Ну ты и засранец.

— И ведь сам сказал не говорить про это!

В конечном итоге, они включают какие-то второсортные комедии, выбранные Феликсом, и проваливаются во времени до самого вечера, всего пару раз прерываясь на пополнение запасов закусок, и лишь раз — на полноценную трапезу.

Как бы Сынмин ни пытался отвлечься и натянуть привычную маску безразличия, пока на экране телевизора герои выдавали очередную шаблонную шутку, мыслями он возвращался к своей очередной неудачи.

Они с Феликсом работают в этой компании невесть сколько, и если друг значительно продвинулся по карьерной лестнице за свой живой ум и находчивость, то Сынмин, сколько бы ни надрывался, всё никак не мог сместиться с должности простого ассистента. А теперь, когда наконец предоставился шанс, когда он наконец смог предоставить свежий проект, который мог бы курировать и подняться в глазах начальства, его попросту выкинули за борт и отдали реализацию под руководство какого-то мажора, пробившегося в коллектив благодаря своим связям.

Можно сколько угодно рассуждать о справедливости, но когда она отсутствует даже в самых обыденных вещах, сложно смотреть на мир через призму добра и света. Особенно, когда кому-то все возможности преподносят на блюдце за просто так, а кто-то обязан положить жизнь на то, чтобы заслужить чёртов минимум. Раздражает. Как же сильно это бесит и вымораживает.

— Ты практикуешь сон с открытыми глазами? — выводит из мыслей бас Феликса. — Титры уже минуты три идут, а ты не шелохнулся.

— А, — Сынмин встряхивает головой, ставя на паузу. — Завис немного.

— Бывает, — понимающе кивает Феликс, заглядывая в телефон. — Чанбин должен подъехать за мной через пять минут

Сынмин согласно мычит в ответ.

— Сынмин-а, — теперь в его голосе проскальзывает та нота, которая известна Сынмину слишком хорошо, чтобы он заранее её ненавидел. По всей видимости, это отражается и на его лице, поэтому Феликс лишь сдержанно улыбается и качает головой. — Хотя, ничего.

Стоит отдать Феликсу должное хотя бы за то, что он понимает, когда есть смысл залезть под кожу и выведать все секреты, а когда достаточно и просто побыть рядом, не переходя черту. Может быть, поэтому Сынмин и чувствует себя комфортнее всего именно рядом с ним.

Порой вес маски становится непомерно тяжёлым даже для самых искусных притворщиков. И даже им необходим человек, рядом с которым эту маску можно хотя бы немного приспустить.

— Уверен, что не хочешь поехать со мной? Вдруг твой ночной гость снова заявится? — обеспокоенно уточняет Феликс, уже стоя в прихожей.

— Перестань записывать меня в беззащитные малявки, — Сынмин прячет руки в карманы. — И вообще, у меня чуткий сон. После одной ночевки у вас у меня травма из-за храпа Чанбина.

— Ну смотри мне, — хохотнув, отвечает Феликс. — Тогда звони, если вдруг что, ладно? Надо будет — примчусь и в три, и в пять утра. Мы ведь не чужие.

Не чужие. Ой ли?

— Конечно, — Сынмин отзеркаливает его улыбку и не спускает её с губ до тех пор, пока не остаётся один.

Снова один посреди тёмного леса голосов внутри своей головы, которые уже не получается глушить ни музыкой, ни чем-либо ещё. Привычная обстановка со знакомыми и ненавистными стенами делает только хуже — монстры внутри Сынмина обжили здесь каждый угол и так и норовят наброситься, разинув свою уродливую пасть. Поэтому он решает сделать то, что умеет лучше всего — убежать от самого себя.

Наспех натянув на себя старый, но такой родной свитер, Сынмин прыгает в кеды и стремительно раскрывает дверь, желая как можно скорее вырваться на свежий воздух. Эта спешка его и губит — сильным размахом он сносит с ног кого-то проходящего мимо и испуганно выдыхает.

Выглянув из-за двери, он видит растянувшегося на полу незнакомца, что прямо сейчас болезненно потирает ушибленную поясницу и что-то невнятно шипит себе под нос. Взгляд Сынмина скачет от крепкого телосложения до симпатичного, пускай и рассерженного лица, явно предвещавшее ему кучу проблем. Быть может, идея прогуляться была не такой уж хорошей. Быть может, ему стоит прямо сейчас захлопнуть дверь и отсидеться в засаде, чтобы не встрять в неловкую ситуацию ещё больше.

— Эй! — привлекательный незнакомец наконец переключает внимание на своего налётчика и поднимается на ноги. — Это, что, дом убийц?

Это плохо. Очень-очень-очень плохо. Сынмину следует закрыть дверь как можно скорее, но он стоит, словно окосевший, и не смеет даже шелохнуться. То ли его так пленяет взгляд парня, то ли этот властный, строгий, но не лишённый мягкости голос.

— Что? — наконец тихо выдавливает из себя Сынмин.

— Я говорю, здесь все соседи такие сногсшибательные? — его тон окрашивается лёгкими нотами самоуверенности и игривости, что точно никак не помогает ситуации.

Теперь, когда незнакомец выпрямился в полный рост перед ним, Сынмин может разглядеть его получше. Самый обычный на вид парень — кажется, его ровесник, или немного постарше, — с единственной странностью: длинной серьгой в ухе в форме вороньего крыла. После падения его волосы немного растрепались, и длинная чёлка забавно падает на глаза, вынуждая парня нервно приглаживать ее пальцами. Забавно? Когда в последний раз Сынмин давал такую характеристику хоть кому-либо?

— Ты всегда такой тормоз, или только когда видишь красавцев перед собой?

Ангельский образ рушится с той же стремительной скоростью, с какой вырываются слова из чужого рта. Сынмин наконец берёт себя в руки и возвращает былое самообладание, не желая давать себя в обиду.

— А ты всегда падаешь в ноги первому встречному?

— Один-один, милашка, — незнакомец весело подмигивает и протягивает руку вперёд. — Я Ли Минхо, твой новый сосед. Только сегодня перебрался вон в ту, — он кивает в сторону, — квартиру из Кимпхо. Так что, если в течении дня ты слышал погром за стенкой, то теперь знай, что там притаился один очень обольстительный малый.

— В Кимпхо все такие напыщенные индюки? — Сынмин выразительно выгибает одну бровь.

— Эй! Попрошу, индюки, конечно, полезные птицы в хозяйстве, но если уж ссылаешься на пернатых, то я предпочту…

— Я Ким Сынмин, — он жмёт протянутую ладонь и выходит в подъезд, прикрывая за собой дверь. — С переездом и всё такое, но сейчас я ухожу.

Обогнув Минхо по касательной, Сынмин направляется в сторону лифта, надеясь на то, что за сегодня это последний впечатлительный случай. Ему всё ещё хочется скрыться от действительности, а подобные инциденты делают всё более приземлённым и неприятным. Даже если виновник инцидента — харизматичный и симпатичный засранец, каких ещё поискать.

Когда дверцы лифта почти закрываются меж ними возникает рука, а Сынмин всерьёз задумывается о том, что это не его день. И жизнь в целом — тоже не его. Иначе почему ему вечно так не везёт останется тайной, покрытой мраком.

Дверцы, с жалобным скрипом распахиваются, и в кабину лифта заходит Минхо с таким безобразно довольным выражением лица, что Сынмину заранее становится плохо.

— Я тут подумал, — нараспев протягивает Минхо, тыча пальцем на кнопку первого этажа. — Судя по твоему виду, ты явно не собираешься по серьёзным делам. Поэтому твоим серьёзным делом стану я.

— Прости? — Сынмин, опешив от такой наглости, выпучивает глаза и нервно обкусывает внутреннюю сторону щёк.

Социализация — всё ещё вещь, требующая больших усилий и умений. А Сынмин всё ещё не в ладах ни с одним, ни с другим. Натянуть маску перед кем-то из друзей проще простого, ведь он уже знает, с какой стороны подступиться к каждому из них. Совершенно другое дело — сосед, которого он знает не больше пяти минут.

— Да ладно, можешь не строить со мной загадочного недотрогу, — отмахивается Минхо, наплевав на все рамки приличия и закинув руку ему на плечо. — У меня чуйка на интересных людей. И ты, мистер я-снесу-тебя-дверью Ким, как раз из таких. Как насчёт того, чтобы прогуляться и рассказать мне про ваш район?

— Ты псих, — Сынмин скидывает руку с плеча и выходит из лифта, когда тот, чуть дрожа, останавливается на нужном этаже.

Совершенно немыслимым образом он всё же оказывается с Минхо в небольшом сквере, раскинувшемуся неподалеку от их дома. Слово за слово, и вместо облицовки «психа» он предстаёт перед Сынмином, как неплохой и даже занимательный собеседник. По крайней мере, пока не начинает выделываться.

Минхо говорит много. Щебечет обо всём на свете, то нарочито громко и эмоционально, чтобы подчеркнуть красочность истории и заглушить собственных демонов, то тихо и вкрадчиво, когда затрагивает особо острые и важные темы.

Так Сынмин узнаёт, что он орнитолог (что объясняет его осведомленность об индюках и красивую серёжку) и переехал сюда из Кимпхо, потому что получил предложение по работе из неплохой ветеринарной клиники, ведь, по его словам, в наше время до сих пор мало тех, кто хорошо, или хоть как-то разбирается в тяготах жизни пернатых. Что они оба предпочитают джаз тяжелому року, читают одни и те же книги и являются очень жадными до общепринятых «задротских» штучек. Что Минхо постоянно улыбается, потому что уверен, что так можно заставить других верить в то, что у него всё под контролем, даже если это не так. Что хватается за серьгу, когда рассказывает о чём-то, что ему очень нравится. Что они, в общем-то, очень даже похожи.

Сидя на качелях, погруженные во тьму и отрезанные от всего остального мира — потому что в тёмное время суток народ предпочитает не захаживать в сомнительные места для уединения, — они чувствуют себя комфортно в компании друг друга. Сынмин чувствует себя комфортно.

Почти впервые к жизни кто-то проявляет к нему интерес по собственной инициативе, довольствуется не маской, а сходу читает насквозь. Кто-то, кто его действительно понимает. И это одновременно и восхищает, и пугает его. Ведь правила везде одни, а к хорошему привыкаешь слишком быстро.

— Так значит, ты вырос в Сеуле? — ещё одна хорошая черта Минхо в том, что он не пытается лишь заговорить зубы, но и сам вникает во все рассказы.

— Ну, не совсем, — Сынмин выводит палкой по земле какой-то узор, мысленно окунаясь в своё детство. Ему есть, что вспомнить, но не сказать, что воспоминания из числа хороших. — В своё время я помотался по городам. Моя мама любит… Любила путешествовать.

Перед глазами, как сейчас предстаёт картина придорожного магазинчика у заправки с облупившейся краской на фасадах и грязными полами внутри. В тот день маленький Сынмин, как и обычно бывало в подобных местах, блуждал среди прилавков, разглядывая товары с завышенными ценами и представляя, как сгребает в охапку самое вкусное и они вместе с мамой устраивают пикник. Тогда же он впервые обнаружил собственную фотографию на упаковке из-под молока. Ему было всего семь, когда обезумевшая женщина, зовущаяся его матерью, украла его из семьи.

— Так значит, Ким Сынмин состоит из неразгаданных тайн и кучи объезженных дорог за плечами? — с улыбкой протягивает Минхо, склонив голову вбок.

— Скорее из серых бетонных плит и звёзд, затянутых чёрной дырой, — передергивает плечами Сынмин, ощутив дуновение прохладного воздуха.

— Не думал уйти в поэтику? — Минхо поднимается с качели и встаёт прямо перед Сынмином. — Люблю серость. И чёрные дыры. Во всех смыслах, о которых ты только мог подумать.

— Придурок!

— Да ладно тебе! Это же смешно. Скажи ведь? Ты улыбаешься! — он сияет и протягивает руку вперёд. — Пошли домой, поэт. Вон, весь трясёшься уже.

Сынмин буравит взглядом Минхо, как обычно ища хоть какую-то подковырку, но не находит. Его ладонь холодная и сухая. Такую хочется держать в своей, пока не согреешь.

Такую не хочется отпускать вовсе.

Будь их встреча удачей, судьбой или обычной случайностью — это не так важно. Сынмин никогда не знал, каково быть баловнем Фортуны. Но теперь он знает, что чувствуешь, когда сердце, сгнившее и съёзжившееся в комок, наполняется жизнью всего за один крохотный вечер.

И как оно дрожит, когда у порога квартиры обнаруживается новый конверт.