Коль родился ты на свет,

Заплатить изволь

На земном базаре

Вместо денег боль

Парадокс всемогущества: способен ли Бог создать камень, который не может поднять? Если ему это удастся, значит, его всемогущество утратило силу, а если нет, то эта незыблемая мощь не существовала с самого начала. Как ни бейся, но исход всегда один: подчинить себе всё мирское и благодатное попросту невозможно. Всегда найдётся брешь, за которую можно зацепиться.

Так успокаивает себя Сынмин, глядя на то, как его коллеги, расположения которых он добивался месяцами усердной работы, сердечно поздравляют зелёного новичка, уже заграбаставшего себе серьёзный проект. Его проект, над разработкой которого он корпел ночи напролёт.

Усилий никогда не будет достаточно, потому что всякий раз находится тот, кто пересекает финиш раньше, даже если была дана фора на старт.

Сынмин никогда не первый. Даже не третий, что позволило бы примерить хотя бы утешительное звание сильнейшего среди слабых. Пожизненный номер два. Тот, кто не в силах изменить устоявшийся ход вещей, как бы ни старался.

Бог и камень.

— Ты уж не подкачай. Сегодня этот малый, но важный проект, а завтра — мировые дела. И просить помощи не бойся, всем отделом поддержим, — седой мужчина в строгом, расходящимся на животе костюме, похлопывает сальной рукой названного новичка по плечу и широко улыбается.

Малый, но важный проект. Сынмин сжимает кулаки до красных отметин на ладонях и мысленно считает до десяти.

Пару дней назад этот скряга без стеснения глумился над ним, говоря, что у этой идеи нет никаких перспектив, а сейчас елейно заискивает перед сыном чеболей. Как только весть о том, что Бан Чан заступил на должность не просто так, просочилась в отдел, это место превратилось в чертоги подхалимов — все рассчитывали переманить парнишку с золотой ложкой во рту на свою сторону, чтобы позже эту самую ложку вырвать вместе с зубами.

А как произошедшее обосновал их непосредственный босс?

«Вы проделали отличную работу, Сынмин-щи. Но, сами понимаете, для реализации нам, так сказать, нужно привлечь крупных инвесторов. Лицом проекта должен быть кто-то с подвешенным языком и умеющий убеждать. Тот, кто приковывает глаз. Человек, так сказать, с природной харизмой, понимаете? Вы, в свою очередь… Специализируетесь на несколько иных задачах. Не думайте, что мы преуменьшаем ваш вклад. В конце концов, Бан-щи ещё не знает всех тонкостей ведения наших с вами дел, и мы надеемся, что вы, так сказать, окажете ему соответствующую поддержку в решении возникающих по ходу дела вопросов».

Сынмина почти выворачивает от этого напускного лицемерия.

Бан Чан пришёл на всё готовое и уже умудрился присвоить все лавры себе, тогда как на деле всю черную работу за его спиной будет выполнять Сынмин.

— Мне приятна ваша забота, саджанним. Однако мне стоит напомнить вам, что я являюсь лишь формальным лицом проекта. Тот, кто правда заслуживает похвалы…

— О, Бан-щи, не надо скромничать! В нашей стези это совсем ни к чему, — натянуто посмеивается мужчина, а затем добавляет чуть тише, но так, чтобы и Сынмин смог уловить смысл фраз. — Люди в нашей компании делятся на хищников — вроде нас с вами — и подколодных шавок. И, чтобы выжить, мы — хищники — должны хватать за яйца те возможности, которые обычным щенкам не по плечу.

Сынмин может согласиться с тем, что здесь существуют определённые касты, но лишь в том случае, если добавить к ним ещё одну категорию.

Падальщики.

Ветхие, обрюзгшие, со свернувшейся трупной кровью на грязных перьях и изогнутым в гадливой улыбке клювом. Они способны лишь подстрекать хищников к расправе, чтобы потом обгладывать объедки с костей и высасывать последние соки надежды из маленьких телец. Они не побрезгуют зарыться в кучу гниющего мусора и фекалий, если это позволит им утолить голод. Они носят костюмы не по размеру и пытаются строить из себя тех, кто владеет контролем, хотя горазды жевать лишь разложившиеся подачки.

И голод преследует их каждую секунду жизни. Всегда будет слишком мало, чтобы насытиться до конца.

— Хищник — это тот, кто наводит ужас и загоняет в ловушку, а не доедает за другими, — Сынмин тихо хмыкает, раскладывает папки по аккуратным стопкам и встаёт из-за стола.

Быстро забегавшие поросячьи пуговки-глазки на порозовевшем от злости лице стоили того, чтобы рискнуть. По меркам Сынмина, уже вышагивающего в сторону их импровизированный кухонки, так точно.

Убедившись, что внутри служебной комнаты никого нет, он наконец позволяет себе обессиленно опереться о кухонную тумбу и опустить голову, чтобы выдохнуть.

Ещё вчера, когда Минхо, сидя в его неуютной квартире, неуклюже шутил и наполнял всё пространство теплом, Сынмин думал, что лучи света наконец проникли и в его серую жизнь. Наивно решил, что если настроить курс на горящий во тьме маяк, то всё обойдется, совсем позабыв о том, что в пути можно нарваться на шторм.

И сейчас его судно опасно кренится к воде после накрывшей волны.

— Сынмин-щи, всё в порядке? — обеспокоенно звучит за спиной голос человека, в чьей жалости и заботе он сейчас нуждается меньше всего.

Собрав всё своё самообладание, Сынмин поднимает голову и бездумно тычет на кнопки кофемашины, чтобы заставить ту загудеть и создать видимость занятости чем-то обыденным.

— Бан-щи, для человека, на чьи плечи свалилась дополнительная ноша ответственности, у вас слишком много времени для пустых разговоров, — попрекает его Сынмин, искренне надеясь на то, что нескольких грубых слов будет достаточно для того, чтобы от него отвязались.

— Думаю, время на человека, которым я искренне восхищаюсь, у меня найдётся, — с улыбкой отвечает Бан Чан, будто не заметив проскользнувшей агрессии в чужих словах. — Раз уж нам теперь придётся тесно сотрудничать, я бы хотел поделиться своими предложениями касательно твоей идеи. Почему бы нам сегодня вечером не…

— Нет.

— А? — теряется Бан Чан.

— Здесь нет места для «мы». Вы не слышали слова менеджера Пака? Теперь это ваш проект. Вот и разбирайтесь с ним сами, — цедит Сынмин, всё больше уставая от этого бессмысленного разговора.

Тонкая кофейная струйка пачкает белые стенки чашки так, как пачкается сам Сынмин о чужие сладкие речи. Аромат, который должен бодрить, вызывает лишь головную боль. Он ненавидит кофе, но пьёт его всякий раз, когда всё начинает выходить из-под контроля.

— Я никогда не просил об этом, — тихо произносит Бан Чан, и рука Сынмина, потянувшаяся к кружке, на секунду замирает в воздухе. — Пускай я здесь совсем недолго, но вижу, как много ты вкладываешь в то, что делаешь. И мне правда жаль, что дело приняло такой оборот. Всё это просто… Я узнал об этом решении руководства лишь вчерашним вечером и хотел отказа…

— Хотел, но не отказался, — прерывает его Сынмин.

Подобный псевдоальтруизм сидит у него в печёнках. Люди вроде Бан Чана лишь на словах такие услужливые и понимающие. Конечно, они вовсе того не хотели. Это всего лишь обстоятельства, которые принудили их поступить подобным образом. Куча божественной благодати свалилась им на голову просто так, а они — невинные послушники справедливости — прямо-таки не знают, что со всем этим делать.

— Я пытался, но не смог по определённым причинам, — тон его голоса напоминает скулёж провинившегося пса.

Вот оно — то единственное, что отличает искренность от лицемерия. Дай собаке кость — и она будет вылизывать твои руки, но попробуй её отобрать — и последует жадный укус.

Может, если бы Сынмин тоже больно кусал в ответ, а не только скалил зубы, то всё сложилось бы по-другому.

Но пока он умеет только щериться.

— Естественно. Чтобы стать президентом компании, нужно иметь за душой привнесенный в эту компанию вклад. Ваш отец вряд ли вверит бразды правления кому попало. Простые сотрудники — лишь разменная монета на пути к успеху, — Сынмин рвет пакетик с сахаром пополам над кружкой, берет ту в руки и поворачивается к Чану.

Тот смотрит в ответ, но его взгляд сквозит неуверенностью, что подтверждают и вспотевшие ладони, которые он то и дело трёт друг о друга. Сынмин притворяется всю свою жизнь и отлично считывает язык тела. Бан Чан загнан в тупик — и это его маленькая победа.

Маленький божок создал камень, но всё ещё не может его поднять.

— Я пойду и откажусь от главенства прямо сейчас, если ты об этом попросишь, — он предпринимает ещё одну попытку вернуть себе расположение Сынмина, но это выглядит жалко. — Мне не хочется враждовать с единственным человеком, который всегда честен со мной и не поменял своего отношения даже тогда, когда стало известно о моём родстве с владельцем компании.

Может быть, он не так уж и глуп. Но всё-таки недостаточно умён для главного. Ребёнок, с детства призванный к ответственности, встретил того, кто не видит в нём лишь звучное имя родителей и считает его равным.

Тот, кто бросается к ногам, стоит лишь удовлетворить его единственную потребность, Сынмину противен. Потому что это слишком напоминает его самого.

— Не нужно меня жалеть, Бан-щи. Всё уже решено, и ваши слова ничего не изменят. Не стоит сотрясать воздух без причины.

— Я правда настолько тебе неприятен? — впервые за их разговор Бан Чан решается посмотреть прямо в глаза. Теперь проиграет тот, кто первый отведёт взгляд. — Даже после того, как принёс извинения?

— Вот и ответ на Ваш вопрос. Принял ли я эти извинения? — Сынмин приподнимает уголки губ и изгибает бровь. — Как я помню: нет.

— Мне бы правда хотелось поладить с тобой, Сынмин-щи. Можем ли мы закрыть глаза на это недоразумение и попробовать сотрудничество с начала?

«Недоразумение». Сынмин звучно усмехается с наглости человека, стоящего перед ним. Насколько хорошо и комфортно ему жилось до этого, раз даже в такую минуту его в первую очередь заботят собственные чувства? Бан Чан мнительно считает его своим спасением, которое способно утешить это собственное «я» после долгих лет оправданий чужих ожиданий — вот она, прогорклая и уродливая правда. Он всего лишь такой же эгоист, как и сам Сынмин. Позволяет себе смотреть на других свысока, лишь прикрываясь благими намерениями.

— Вы думаете, что ненавистны мне, потому что украли возможность представить крупный проект, Бан-щи? — Сынмин склоняет голову в сторону, как родитель, терпеливо объясняющий ребёнку простые вещи об устройстве этого мира. — Ненависть — чувство, требующее вовлечённости. Однако я не испытываю к Вам ни малейшего интереса. Если говорить совсем откровенно: мне на Вас плевать. И на Ваши попытки выглядеть героем, что приносит себя в жертву и идёт наперекор возложенным обязанностям, лишь бы добиться моей благодарности, тоже. Я смогу позаботиться о себе без чужого вмешательства и полезных «друзей».

Он подходит ближе, чтобы смахнуть с чужой груди невидимые пылинки и разгладить складки на костюме. Бан Чан наконец отводит взгляд первым, и Сынмин пользуется этой возможностью, чтобы вколотить последний гвоздь в крышку гроба этой немыслимо изматывающей ситуации:

— Давайте постараемся больше не тревожить друг друга. Как мы выяснили — тут и без меня полно желающих вам помочь. И да, Бан-щи, впредь попрошу соблюдать трудовую этику и обращаться ко мне, как и ко всем остальным в отделе, на «Вы». Надеюсь, что хотя бы такая банальная форма уважения будет вам по плечу.

Сынмин огибает его, нарочно не задевая плеча, словно боится, что через касание подхватит чужие эмоции и даст слабину. Быть безразборчиво добрым со всеми подряд чревато последствиями. Пагубными, тяжёлыми последствиями, разгребать которые придётся забившись в угол своей квартиры, пока мелкие муравьишки будут дружным строем растаскивать части души.

В кофейной черни отражается его лицо — такое же тусклое и тёмное, с полосой белого блика вместо глаз и горечью на языке. Сынмин не делает и глотка, просто отставляя кружку в сторону — заваривание напитка всегда было ритуалом для успокоения, а не попыткой насытиться. Ему нужно вернуться в строй и продолжить работу. Нужно не дать внутреннему скрипучему голосу вырваться на волю, чтобы не потерять хотя бы те крохи, которые ему оставили. Даже если невыносимо тяжело терпеть на себе взгляды: гадостный от старшего менеджера и виноватый от вора возможностей.

Сынмин любит свою работу. Ему нравится составлять графики, длинные списки, отражать действительность и на бумаге, и на компьютере. Планировать, думать, записывать. Записывать. Отчасти потому, что создаётся иллюзия контроля хоть над чем-то, ведь контролировать собственную жизнь он не в силах. Но главная причина в том, что так он может оставить свой след. Если не в памяти людей, то хотя бы так — на стопке бумаг.

Имя на стенах в маминой квартире или внизу документа — доказательство, что Сынмин существует. Что он был здесь. Старался оставить после себя хоть что-то существенное.

Он. Был. Здесь.

К его столу подходит ассистентка Чон, с усталым стоном водружая на него гору из папок, которые Сынмин запросил пару недель назад для того, чтобы проанализировать отчёты по прошлым продажам и составить успешную схему продвижения своего проекта. Теперь эта бумажная башня кажется ему надгробным памятником над всеми похороненными надеждами.

— Вы серьезно будете перечитывать всё это? — с искренним ужасом спрашивает ассистентка, держась за спину, которая успела разныться во время доставки всей этой макулатуры.

— Уже нет, — серо отзывается Сынмин, видя, как лицо девушки вытягивается от мыслей о том, что придётся тащить всё обратно. — Не переживай, я сам разберусь. Спасибо за помощь.

Он провожает её взглядом под тихое цоканье каблуков и встаёт, чтобы хотя бы взглянуть на то, ради чего девушке пришлось нести десятилетнюю груду с нижних этажей сюда, точно ломовая лошадь. На всё это у Сынмина были огромные планы, ради которых он с удовольствием поступился бы даже здоровым сном, чтобы сделать всё идеально. Перебирая папку за папкой, касаясь пальцами старой бумаги, он чувствует, как от него ускользает смысл всего. Ровно как выскальзывает что-то из папки на стол.

Полагая, что это мог быть какой-то небрежно вложенный документ, Сынмин сначала не обращает на него никакого внимания, и лишь взяв в руки, чтобы вернуть на место, цепенеет всем телом. Конверт. Коричневый конверт с его именем в качестве адресата. Впервые от вида своего имени на бумаге Сынмину становится настолько тошно.

Как это могло попасть сюда? В забытые богом отчёты, которые пылились в архиве годами, пока одному слишком въедливому сотруднику не задумалось их изучить? И как именно кто-то узнал, что они окажутся в руках Сынмина, если о том, что он запросил их, знала лишь немощная старушка-архивистка и ассистентка Чон, которая лишь сейчас получила извещение от архива с просьбой забрать запрошенные бумаги?

Сжав конверт до смятого хруста, Сынмин подлетает к девушке и спрашивает прямо в лоб:

— Ты знаешь, что это?

Ассистентка Чон хмурится и со всей серьезностью рассматривает протянутую находку — ведь обычно Сынмин никогда ни у кого ничего не спрашивает — но по итогу лишь раздосадованно качает головой.

— Похоже на достаточно старое письмо, Ким-щи. С этим какие-то проблемы? — растерянно произносит девушка. — Может, оно по ошибке оказалось среди того, что я принесла? Если так, то я могу вернуть его в архив.

Сынмин внимательно следит за тем, как сменяются эмоции на её лице, и хочет либо жалобно завыть, либо разгромить всё к чертям. Он чувствует, когда ему врут. Угадывает по малейшим изменениям мимических морщинок, бегающим глазам и молитвами внутреннего чутья. Ассистентка Чон, вероятно, видит этот конверт в первый раз в своей жизни, и вряд ли получится добиться от нее вразумительного ответа.

— Нет, ничего. Сам отнесу вместе со всем остальным, — Сынмин разворачивается на пятках и удаляется обратно к своему столу.

Каким бы образом это злосчастное письмо ни оказалось здесь, вывод напрашивается сам по себе: за Сынмином следят. И следят весьма искусно, учитывая, что тайный подкладчик узнал о нём всё: от места жительства, до работы, и, к тому же, каким-то невероятным путём сумел проникнуть в охраняемое здание и подсунуть свою заначку. На ум приходит только один человек, способный провернуть нечто подобное.

И от этого Сынмин начинает злиться пуще прежнего. Шутка затянулась, и пора бы призвать юмориста к ответу.

Подхватив сумку, он небрежно пихает в неё конверт и выходит из отдела под предлогом обеденного перерыва, параллельно печатая Феликсу, работающему этажом ниже, чтобы тот спускался в холл. Согласный ответ приходит незамедлительно, и уже спустя несколько минут Сынмин видит перед собой больно искрящегося от радости и нетерпения друга. Хотя он сомневается, можно ли называть его другом после всего произошедшего вообще.

— Я переживал, что после вчерашнего ты не захочешь ни с кем видеться. Тебе… получше? — Феликс нервно подковыривает ногтем заусенец на пальце и переминается с ноги на ногу, словно от ответа Сынмина сейчас зависит: станет его опора твёрдой или он растворится в воздухе от стыда.

К его несчастью, сейчас Сынмин совсем не в той кондиции, чтобы быть услужливым.

— Не знаю, как тебе удавалось водить меня за нос всё это время, но неужели ты правда думал, что после такого номера я не догадаюсь? Когда ты — единственный человек из моего окружения, который тоже работает здесь и мог сделать всё, оставшись незамеченным? Настолько низко берёшь? — сразу налетает с претензией он.

Феликс глупо хлопает длинными ресницами, а уже спустя секунду неловко хохочет и отмахивается рукой. Этот смех звучит скованно и надрывно, словно его обладатель на пороге слёз или нервного срыва.

— Ладно, раскусил, это я подсказал Чану, что ты не любитель морепродуктов, и лучше выбрать ресторанчик с чем-нибудь попроще, но! Он был очень настойчив и хотел, чтобы тебе всё понравилось, я не мог ему отказать!

До момента, что переворачивает всё с ног на голову, и который в простонародье зовут «ключевым событием», жизнь напоминает розовый пузырь. Но потом появляется он — ключ ко всему с острым наконечником из вереницы недопониманий — и этот самый пузырь пронзает. Сынмин, пускай и обрушил свои воздушные замки на землю уже много лет назад, прямо сейчас вспоминает это колюще-режущее ощущение. Он ничего не понимает.

— Какой, к чёрту, Чан?

— В каком смысле? Он не пригласил тебя? — Феликс осекается и прикрывает рот ладошкой, наверняка решив, что сболтнул лишнего. — Тогда о чём ты?

— Будешь и дальше строить из себя придурка? — вся желчь выплескивается наружу под влиянием острого рычага давления в сердце. Этот поток уже не остановить. — Конечно, ведь Ким Сынмин тюфяк. Он съест любое дерьмо, что ему подкинут, еще и благодарно повиляет хвостом, правда? Это же весело: глумиться над тем, чьё мнение может хоть немного не совпадать с вашим!

Никогда прежде Сынмин не позволял себе срываться на тех, перед кем кропотливо выстраивал определённый образ кирпичик за кирпичиком. В глубине души он хочет заткнуть свой рот двумя руками, но уставшая от вечных притеснений злоба внутри забирает ситуацию под свой контроль и толкает на глупости. Хотя бы раз в жизни Сынмин заслуживает побыть честным и получить такую же честность в ответ.

— Эй-эй, не кипятись так. О чём бы ни шла речь, мы можем поговорить и решить любую проблему вместе, — Феликс протягивает руку, но так и не касается плеча Сынмина, поскольку тот сразу отшатывается.

Это не Феликс. Тот, кто способен на столь искусное психологическое извращение, не сможет смотреть так преданно и искренне своими большими глазами. Или Сынмин так сильно не хочет допускать даже шанс того, что кто-то близкий мог с ним так обойтись?

Кому можно верить? А кому нет? Если размышлять слишком долго, то можно и не заметить, как придавит комом из вороха дум.

Маленький божок раздавлен собственным камнем.

— Прости. Я… Думаю, я расстроен из-за проекта. Сначала сорвался на Бан Чане, теперь на тебе… — зачесав волосы назад, Сынмин старается не смотреть в эти доверчивые глаза напротив. — Извини. Я правда не знаю, что на меня нашло.

На деле же ему следует взять себя в руки и впредь проявлять чуть больше осторожности. Эмоции не должны брать верх — иначе карточный домик, выстраиваемый годами, разрушится и обнажит сокрытый внутри паноптикум из безобразных язв. Булькающих, позеленевших от времени и кровоточащих язв на изнанке кожи. То, о существовании чего не должен знать ни один живой человек.

— Ты имеешь полное право на то, чтобы выместить эмоции. С тобой обошлись по-скотски, — понимающе говорит Феликс, явно не придав значению тому, как на него рыкнули несколько мгновений назад. — Хочешь, прямо сейчас пойдём и устроим им взбучку? Кто там свой вонючий рот открывает в твою сторону? Наверняка эта свинота Пак? Ты только скажи: я ему быстро скрепкой губу к губе приделаю!

Причина, по которой Сынмин наиболее близок именно с Феликсом из всей их компании друзей, очень проста: он умеет чувствовать людей. Да, иногда этот факт становится поперёк горла, особенно, когда Сынмин наиболее уязвим, а Феликс пользуется случаем и сдирает струп с не до конца незатянутой раны, но подобные случаи так редки, что вряд ли перекрывают список из плюсов.

Он знает, что Сынмин — лишь пустая оболочка человека. Знает, что тот каждый раз лепит себя по частям, подбирая детальки, словно конструктор лего, дабы угодить определённому человеку. Возможно, он знает всё это с первого дня их знакомства. Но он не задаёт вопросов. Феликс мог ковырять его неглубокие болячки и царапины для того, чтобы правильно их обработать и залечить, но еще ни разу не позволил себе задать слишком неудобный вопрос или осудить Сынмина за то, какой путь он выбрал.

Вот и сейчас Феликс не спрашивает ни о том, в чем конкретно его пытались обвинить, ни о том, что является истинной причиной такого расшатанного состояния друга. Ведь так будет проще и правильнее.

Иногда, чтобы не расстраиваться от падения карточного дома, нужно просто проигнорировать его существование. Будто его не было с самого начала.

Будто он не имеет значения.

— Не утруждайся, ему всяко уже к земле пора привыкать. Пусть напоследок повоображает, что он не пустое место, — уже более расслабленно выдыхает Сынмин.

Он не может быть точно уверен в том, что Феликс всё-таки не замешан в мутном подкладе конвертов, но впредь не будет так бездумно набрасываться с обвинениями. Отныне Сынмин возьмёт на себя амплуа беспристрастного и терпеливого охотника, который будет ждать столько, сколько потребуется, дабы схватить жертву на горячем. Тогда от обвинений будет не отвертеться — будь это друг или кто-то другой.

— Сынмин?

— Что?

— Что-то произошло вчера вечером, да? — с усмешкой в голосе протягивает Феликс.

От одной только интонации Сынмин напрягается и принимается судорожно перебирать все варианты, которые тот мог бы иметь в виду. От подобного мозгового штурма приходится отказаться почти сразу, потому что Феликс без лишней фамильярности хватает его за плечи и разворачивает лицом к выходу — туда, где за стеклянными дверьми снуют люди. Туда, где среди толпы Сынмин узнаёт знакомое лицо.

Минхо стоит там — щурится, задрав голову кверху, видимо, в попытке разглядеть вывеску на фасаде их высотного здания, а после тянется к карману, чтобы достать из него мобильник. Уже спустя секунду Сынмин вынимает собственный смартфон, замечая на нём входящий вызов, и жмёт кнопку «принять».

— Эй, красавица, спустишь свою косу, чтобы я мог забраться по ней на «черт знает какой у тебя там» этаж и вызволить тебя из заточения? — весело спрашивает Минхо, всё также глядя вверх и наверняка полагая, что сейчас Сынмин подойдёт к окну и помашет ему рукой.

Сынмин, наблюдающий за этим из холла через прозрачные двери входа, только шумно выдыхает и спрашивает:

— Ты там на солнцепёке совсем припух?

Он не только слышит, но и видит, как Минхо задорно посмеивается, параллельно размахивая каким-то пакетом в свободной от телефона руке.

— Эй, ну сбеги из-под гнёта начальства на обеденный перерыв, а? Я жду тебя с перекусом внизу. Отказ не принимается! — и прежде, чем Сынмин успевает вставить хоть слово, тот уже сбрасывает звонок.

Негромкое присвистывание со стороны напоминает ему об ещё одной проблеме.

— Я, значит, вчера себе все ногти сгрыз, переживая о тебе, а ты в это время во всю романы крутил? — ехидничает Феликс, понимающе пихая его под бок и улыбаясь от уха до уха.

Потерев ушибленное место, Сынмин отводит взгляд в сторону и хмурится:

— Ничего я не крутил. Мы просто поболтали за чаем.

— Тогда почему покраснел?

— Что? — он быстро касается щёк, словно наощупь сможет определить их цвет, но тут же слышит смешок со стороны и хмурится сильнее. — Очень смешно.

— Потом предоставишь мне подробнейший рассказ, понятно тебе? — в одно мгновение Феликс оказывается за его спиной и усиленно подталкивает по направлению к выходу.

— Эй, разве мы не собирались поесть вместе?

— Господь милостивый, к тебе наконец-то пришёл симпатичный парень, а ты до сих пор думаешь об обеде со мной? Ещё немного, и я начну думать, что ты мучаешься от неразделённой любви ко мне, — он толкает Сынмина в последний раз и весело машет ему рукой. — Иди уже, а.

Бросив на Феликса последний взгляд, в котором одновременно смешались осуждение и смирение, Сынмин выпускает весь воздух из лёгких, чтобы с новым вдохом зашагать в сторону Минхо.

Но липкое чувство некой неправильности всё никак не хочет от него отставать. Это чувство рождается из вереницы вопросов, на которые Сынмин, сколько бы ни крутил их сейчас в голове, ответы всё никак не находит. Почему Минхо здесь? Как узнал о месте его работы? Нет, почему он вообще решил увидеться посреди рабочего дня? Говоря откровенно, такая настойчивость даже немного пугает Сынмина. Разве в порядке вещей приходить к своему соседу на работу, чтобы просто увидеться, когда вы знакомы лишь пару дней?

Всего на секунду Сынмин допускает малодушную мысль о том, что карта, которой он воспользовался вчера, сработала. Но лишь на секунду. Подобное просто невозможно.

— Ого, прилетел за минуту. Ты, что, сорвался сюда со всех ног, как только узнал, что я здесь? Ким Сынмин, меня приятно удивляет твоя смелость и самоотверженность в проявлении своих чувств, — довольно протягивает Минхо, облизнув пересохшие губы.

Сынмин ловит себя на том, что внимательно следит за тем, как скользит кончик языка, и эта внимательность ему не нравится. Нырять с головой в человека, которого знаешь пару дней, неправильно и страшно.

— Мне даже интересно: что такого происходило в твоей жизни до этого дня, раз теперь у тебя настолько раздутое самомнение? — он выразительно выгибает бровь и складывает руки на груди, стараясь глядеть Минхо в глаза и ни сантиметром ниже.

— Радость моя, о какой раздутости речь? Я просто здраво оцениваю свои достоинства и имею смелость признать тот факт, что стою на порядок выше всех остальных.

Бог и камень. Если бы Минхо оказался на месте Бога, то точно смог бы разрешить этот вопрос. Придумал бы что-то неординарное, и в случае, если люди продолжат утверждать о парадоксальности, просто махнул бы рукой и сказал, что они слишком глупы для понимания таинства божьего. А ещё пнул бы нерадивый камень ногой и, вероятно, уволился с должности, потому что человеческий род всё равно обречён, а покутить напоследок явно не помешает.

— Как ты тут оказался? — спрашивает Сынмин. Больше всего он боится, что в конечном итоге Минхо окажется каким-то пресловутым сталкером и психом. А зная его удачу — такой исход вполне реален.

— Ножками притопал. Тебе весь маршрут составить? Мне понадобится ручка и бумага, — Минхо как обычно юлит и уходит от ответа, ни на секунду не спуская балагурную улыбку со своего лица.

— Ты знаешь, о чём я.

— А, так ты про мою великолепно проделанную работу детектива? Что же, это далось непросто, но я собой горжусь. Для начала мне пришлось взломать все твои учётные записи, затем поднять архивную документацию, напасть на след, провести кучу анализов и…

— Феликс?

— Ладно, я допуская малую вероятность того, что один очень услужливый информатор на междусобойчике вскользь упомянул, что вы вместе работаете в «B.Y. Corporation», — пожимает плечами он, немного разочаровавшись из-за того, что его красивую легенду так быстро развеяли по ветру.

— В последнее время этот твой информатор слишком много болтает со всеми подряд, — фыркает Сынмин. — Так… И зачем ты здесь? Может, это тебя надо хвалить за открытое проявление обожания? Не поленился ведь взять, да приехать сюда.

— Возможно, — загадочно протягивает Минхо, а затем демонстрирует шуршащий в руках пакет. — А возможно моя ветклиника находится в квартале отсюда и, так уж вышло, что с коллегами я пока не сошёлся, а обедать в одиночку — для неудачников.

— Ты ведь в курсе, что если продолжишь выставлять меня запасным вариантом, то я могу в любую секунду уйти. Мне-то, в отличии от некоторых, с кем перекусить найдётся, — в ответ дерзит Сынмин, смотря на него с самым настоящим вызовом.

— Ладно-ладно. Это была лишь часть правды. На самом деле, я решил, что раз уж мы работаем неподалёку друг от друга, то это неплохой повод увидеться. Так что? Окажешь честь своему тайному воздыхателю? — Минхо крутит руку в реверансе и, как самый настоящий джентельмен, подаёт её Сынмину.

— Придурок, — буркает тот в ответ и проходит мимо, не схватившись за ладонь. Пусть Минхо не думает, что его так просто подкупить. — Пошли. Я знаю неплохое место.

Сынмин приводит его в парк неподалёку. Весьма оживленный на первый взгляд — повсюду снуёт молодняк, родители с детьми и пожилые пары, но тёплая рука влечет за собой дальше, в самую глубину, петляя какими-то скрытыми от всех тропинками. Совсем скоро не остаётся ни гомона от голословных людей, ни шума машин — они теряются где-то на периферии. Теперь их обволакивает лишь тихий шелест листвы, льющаяся трель птиц и дыхание леса. Хотя лесом, если задуматься, это и не назовёшь.

Перед глазами разливается небольшой зеленоватый пруд, окантованный высокой травой и рогозником, а у кромки воды виднеется старенькая лавка, на которой они и устраиваются.

— Об этом месте мало кто знает. Я прихожу сюда, когда мне нужно что-то обдумать, — подаёт голос Сынмин, утыкаясь ладонями в колени и разглядывая водную гладь, которая легко подрагивает из-за любопытных рыб, всплывших на шум.

— А тебе есть о чем подумать сейчас?

— Умному человеку всегда есть о чем подумать.

— Тогда думай вслух. Мне нравится тебя слушать.

Сынмин удивлённо косится на Минхо, ожидая вычитать на его лице лукавство или намёк на поддразнивание, но натыкается лишь на обезоруживающую серьёзность и тут же отворачивается. Как справляться с таким он не знает.

— Даже если я скажу, что хотел бы наслать на планету огромный метеорит, чтобы разом уничтожить всю существующую несправедливость? — пальцы соскальзывают с колен и вместо них уже крепко сжимают дощатую лавку по бокам от бёдер.

Сынмину хотелось бы загнать в них занозы. В детстве мама рассказывала ему, что если их не достать, то из пальца сможет вырасти целое дерево. Жаль, что это лишь байка для ребёнка, ведь иначе из Сынмина проросло бы хоть что-то стоящее. Но сейчас хотя бы секундная боль ему явно не помешает — она поможет заткнуться и не растрепать то, чего не следовало бы. Рядом с Минхо он совсем забывает про то, что должен прятать внутренних насекомых куда поглубже.

— А кто определяет границы справедливости? — вместо осуждения спрашивает Минхо. Он наклоняется, чтобы подхватить с земли плоский камень и, немного замахнувшись, пустить по воде блинчики.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть.

Вся рыба тут же скрывается на дне вместо с затонувшим камнем, оставив после себя лишь тревожные разводы кругов.

— Для каждого человека есть свои выверенные идеалы, разве нет? — продолжает он, подхватив ещё один камень.

— Но существуют базовые вещи, уже утверждённые большинством. Труд в конце концов вознаграждается. За преступления надо платить. Это справедливо, — лавка едва слышно потрескивает под крепкой хваткой, а пальцы наливаются белым.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть.

— Но ведь это происходит лишь потому, что кто-то однажды так решил. Правила переписываются веками такими же простыми людьми, как и ты. Сегодня общество может верить в одни устои, но уже завтра возведет монументы новой сводке морального кодекса, — голос Минхо звучит уверенно.

Кажется, именно это в нём и зацепило Сынмина больше всего. Он обо всём и всегда говорит так, будто разбирается в теме до неопровержимой точности. Возможно, потому что искренне верит в собственную правду, а возможно — потому что действительно знает.

— Значит, справедливости не может быть априори? А если пойти от противного? Представь ситуацию, при которой человек работал до предобморочного состояния, чтобы заработать хотя бы монету на хлеб и утолить многолетний голод. Наконец, наступает день «икс», он покупает свой хлеб, но его ворует другой человек. Если существует подобная несправедливость, то должна существовать и обратная сторона.

— А если вором является человек, у которого не осталось выбора? Он тоже прикладывал много усилий, но, как бы ни старался, их всё равно было недостаточно, чтобы прокормить не только себя, но и всю семью. Тоже весьма несправедливо. Этот шаг — вынужденная мера, — в этот раз в его руках оказывается весьма увесистый камень. Глядя на него, Сынмину не верится, что тот не утонет после первого же касания с водой. — Всё зависит только от того, под каким углом смотреть. Именно поэтому справедливость у каждого своя.

Раз. Два. Три. Четыре. Пять и… Шесть.

Минхо отряхивает ладони и поворачивается полубоком, чтобы упереться локтём в спинку лавки и подпереть рукой голову.

— Так кто посмел отнять у самого Ким Сынмина хлеб, раз в его светлой голове возникли такие мысли?

Сынмин разжимает пальцы и шумно выдыхает. Либо Минхо хорошо читает между строк, либо он был слишком очевиден.

— Если брать во внимание то, что у меня вся жизнь идёт кувырком, то последние дни слишком дурные даже для привычного набора неудач, — он приоткрывает засов и позволяет тараканам показать свои лапки и усики, но пока запрещает вываливаться им целиком. — Я долгое время работал над реализацией одной идеи, но, в конечном итоге, мне мягко намекнули на то, что о правах на этот проект я могу забыть. Мне поручено выполнять всю работу, как и прежде, вот только лавры главенства отойдут сынку директора компании. Ещё и эти конверты, которые берутся непойми откуда. Порой мне кажется, что я схожу с ума.

Он широко распахивает глаза, как только понимает, что только что сказал. Признаться, поначалу Сынмин подозревал и Минхо, но после сегодняшнего инцидента, найдя этот несчастный кусок картона среди рабочих бумаг, он быстро отмёл его кандидатуру. И при таком раскладе выходит, что если сейчас тот зацепиться за слова о конверте, Сынмину придётся всё объяснять, а это… Спиритические, упаси господи, подклады, о которых можно рассказать лучшему другу, но уж точно не человеку, которому хочешь понравиться. И на котором, ко всему прочему, была использована одна из карт, пускай всё это и лишь баловство.

И, конечно, Минхо спрашивает именно об этом, словно пропустив всю часть до этого мимо ушей:

— Что за конверты?

Понимая, что легче будет просто показать, Сынмин тянется ко внутреннему карману пиджака и извлекает оттуда слегка помятое письмо, который протягивает Минхо. Может, это даже неплохо. Если сейчас Минхо не окрестит его сумасшедшим, то выслеживать подозрительных личностей на одном этаже будет легче вдвоем, нежели в одиночку.

— Кто-то подбрасывает мне их уже несколько дней. Внутри жуткие карты вроде таро, а ещё инструкция к «применению». Не то чтобы меня как-то пугала эта эзотерическая подноготная — у кого-то в заднице просто всё ещё играет детство — но меня несколько напрягает, что сначала я находил их под дверью, а теперь на рабочем месте.

Минхо внимательно слушает, параллельно аккуратно вскрывая конверт и извлекая содержимое. Как только он видит изображение на выпавшей карте, то звучно присвистывает.

— Ну и жуткая хреновина. И это на всех картах подобный психодел? — он приподнимает её так, чтобы Сынмин тоже разглядел иллюстрацию.

Дурак. На иллюстрации — иссохший мужчина в больших наушниках, что направляет в своё рот ружьё. Кажется, его не волнует совсем ничего вокруг — ни риск умереть, ни нагая девушка, склонившаяся перед носом. Даже будучи терпимым к мерзким вещам, Сынмин отводит глаза в сторону.

— Ага. Если верить вкладышу, то вот этот огрызок бумаги должен исполнять мои желания.

— Да ну? — Минхо достаёт инструкцию и бегло её читает. — Так это же чума!

— Только не говори, что ты в это веришь. Клянусь, я встану и уйду, если ты это скажешь.

— Эй, поубавь свой скептицизм, — усмехается Минхо. — Понятное дело, что это просто кто-то глумится. Но, эй, я ведь врач, и смотрю на это с научной стороны. Когда я учился в университете, то у нас были подкурсы психологии. Там рассказывали про похожий трюк. Считай, что эффект плацебо.

Несложно догадаться, о чем он говорит. Сынмин и сам воспользовался этим, чтобы выпустить пар вчера. Убедить себя, что способен на что-то повлиять. Взять ситуацию под контроль.

Побыть в роли бога всего мгновение.

— И?

— Используй это в свою пользу. Говоришь, что кому-то отдали твой проект? — Минхо дожидается согласного кивка, лишь после чего продолжает. — Карта дурака. Я, конечно, не особо во всей этой истории разбираюсь, но название говорит само за себя, разве нет? Представь в роли идиота того, кто отнял твою возможность. Тебе станет легче.

— Ты хоть представляешь, как это выглядит? Один взрослый мужчина предлагает другому взрослому мужчине устроить сеанс черной магии для эффекта самовнушения?

Минхо смотрит с вызовом. Ему не нужны никакие слова для ответа. А Сынмин начинает колебаться:

— В конце концов, у нас нет ни свечей, ни иглы.

— Мне кажется, что это чисто символическая составляющая. Ну, знаешь, чтобы сильнее погрузиться в атмосферу и заставить мозг думать, что всё происходит на самом деле. Если это важно, то мы можем обойтись подручными материалами в полевых условиях, — с этими словами Минхо лезет в карман джинс, чтобы достать из них зажигалку, а после тянется к сумке, чтобы отцепить от нее небольшой брелок с изображением черного ворона. — Прошу. Огонь и игла.

Тяжело вздохнув, Сынмин берет предоставленные предметы и прожигает взглядом карту, которую Минхо опускает ему на колени. Может, Минхо прав, и ему действительно станет легче. Вчера это сработало, так почему не сработает теперь?

Чиркнув зажигалкой, он вызывает маленький столп огня и подносит к нему край иглы от булавки с брелока, раскаляя мягкий металл. Ход дальнейших действий прост и предопределён. Сынмин думает о Бан Чане. Думает, как все вокруг узнают о том, что он ничего не стоит. Что он обычный шут, выряженный в короля. Что его истинная личина вскрывается. А ещё думает о менеджере Паке. О том, как этому свиноподобному уроду воздаётся за все унижения, которые он устраивал для других.

Пусть все, кто могут только отнимать, познают на себе, каково быть по другую сторону.

Игла касается пальца. Бусина крови падает прямо на карту таро, превращаясь в большую кляксу, поверх которой Сынмин оставляет черту. Его дыхание прерывистое и тяжелое. Руки слегка дрожат. Но как только всё заканчивается — с плечей словно сваливается огромная ноша.

— Ну как? Лучше? — с улыбкой интересуется Минхо. Он бережно берёт в руку ту ладонь Сынмина, которая была задействована в ритуале, и, промокнув ватой кровь, лепит поверх укола пластырь. На его краях тоже изображены пернатые. — Что? Не смотри на меня так. Я всегда ношу с собой небольшую аптечку. Издержки профессии.

Сынмин проводит по пластырю пальцем другой руки и впервые за день улыбается. Ему правда стало легче. Только не от проклятий, таро и прочих дьявольских штук, а от такой маленькой, но очевидной заботы.

— А теперь мы наконец поедим и ты расскажешь мне обо всём подробнее.

Иногда спасение можно найти в самых простых вещах. В одном слове. Взгляде. Или разделённом обеде. Минхо заставляет крошечный мир Сынмина дрожать и наполняться запахом сандала. Его запахом.

Даже когда они прощаются, Сынмин старается набрать в лёгкие как можно больше его аромата, чтобы закупорить его внутри себя, как бабочек в стеклянной банке.

Минхо обещает, что зайдёт за ним вечером, чтобы вместе добраться до дома. Сынмин кивает и говорит, что будет ждать его.

На светофоре загорается зелёный свет. Сынмин не сразу замечает по ту сторону дороги весьма знакомое лицо. Это лицо улыбается ему, как только они пересекаются взглядами, и делает шаг вперёд.

Визг стёртых об асфальт шин. Столкновение. Увертюра из звуков переломанных костей. Толпа кричит и рукоплещет. А может только кричит, и хлопки, которые слышит Сынмин — это стуки собственного сердца в висках.

Из машины вылетает вспотевший и шокированный менеджер Пак, но подойти к человеку на асфальте так и не решается. Багровая жидкость заливает белую разметку пешеходного перехода. Её так много, что похоже на небольшое море. Когда теряешь столько — больше не живёшь.

Сынмин смотрит на его лицо и бледнеет. Голова человека неестественно вывернута в его сторону, а на лице всё та же жуткая улыбка, какая бывает у умалишенных.

Бан Чан лежит распластанный по асфальту и улыбается. Среди толпы скалит зубы чёрное нечто.

Исчезли и Бог, и камень. Осталась только пустота. Красная, как размазанные внутренности по земле. Бескрайняя, как огненное зарево геенны.

И она смеётся. Ведь это милосердно — подарить быструю смерть тому, кто уже всё равно обречён.