Дьявол не выдал. Мне все удалось.

Вот и могущества явные знаки.

Вынь из груди мое сердце и брось

Самой голодной собаке.

Говорят, у каждого есть шанс на то, чтобы прожить эту жизнь достойно. Оставить после себя след в истории, избавиться от всех сожалений, создать что-то прекрасное или попросту уйти так же тихо, как и появиться.

Шанс? Смешно. Люди упустили свой шанс, даже толком к нему не прикоснувшись. Они были обречены уже с того момента, когда решили возвести в ипостась три фальшивые святыни собственного бытия: жадность, лживость и неоправданное тщеславие. Люди грабят. Не только физически: порой они отбирают само право на счастье. Люди врут. Они готовы наговорить что угодно, несмотря на то, какую цену придётся заплатить за эту ложь. Люди возносят себя на Олимп, подобно всесильным богам, которым простительна любая оплошность. Они злословят. Они предают. Они остаются равнодушными. Они завидуют. Они убивают.

Люди не заслуживают ни единого шанса, и всё-таки, они живут.

Потому ожидаемо, что в мире, где грязь стала синонимом нормы, обязана существовать и противодействующая сила. Баланс труден в поддержании, но необходим для самого мироздания. Отсюда растут ноги законов, которые были придуманы людьми для людей. Те, кто однажды вырвал власть в свои руки, знают, что для того, чтобы удержаться на этом невидимом троне, им надо держать толпу в узде. Так и появились две меры борьбы: несущие справедливость блюстители закона и страхи перед божьим решением в час судного дня.

Как правило, этого было достаточно, чтобы жизнь продолжала течь своим чередом, избегая эксцессов. Впрочем, на любую закономерность найдётся хотя бы одно исключение. А если речь идёт о миллиардах несущих жизнь, то таких выбивающихся из общей картины случаев найдётся, по меньшей мере, с одну треть населения.

И как воздать по заслугам тем, чью вину доказать невозможно? Как поверить в справедливость, если толстосум запросто может откупиться за совершённое им преступление? Или если все прекрасно знают, кто убийца, но закрывают дело из-за недостатка вещественных доказательств?

Это общество, эта система и этот мир — всё давным-давно прогнило насквозь, а люди, как и любой другой живущий организм, учатся приспосабливаться к новым условиям. Теперь-то их не так просто прижать к стенке и заставить отвечать за грехи.

Время не стоит на месте. Зато остаётся вера.

Те, кто становятся жертвами чужой грязи, до последнего вздоха верят в то, что если не они сами, то уж кто-то ещё сможет отомстить за их души. Поначалу это и правда было лишь простой, почти ребяческой мечтой. Но даже самая маленькая и несбыточная мысль может породить огромную мощь, стоит лишь найти тех, кто готов будет пронести её в люди.

Примерно так два брата однажды и начали своё подпольное дело.

Там, где беспомощны общепринятые меры, на арену выходит она — организация из двух человек, чей слоган лаконично цитирует Гюго: «Быть святым — исключение; быть справедливым — правило». О её существовании знают немногие: можно сказать, что проект практически экспериментальный. Как правило, они сами находят тех, кто нуждается в спасательном круге, и — о! — будьте уверены, со своей работой они всегда справляются чисто.

Кровопролитная вендетта — её ещё называют «местью» — уже давно исчерпала свою актуальность. Каков смысл вершить самосуд над обидчиком, предоставляя ему самую благую участь из возможных — подарок в лице смерти, — если вместо этого можно дать возможность ощутить всё на собственной шкуре?

Всё, что требуется от заказчика — это предоставить желаемый сценарий персональной расправы для своего недруга и соответствующую плату, а уже обо всём остальном позаботятся исполнители. Удивительно, как много люди готовы заплатить за «справедливость».

До того, как прийти к этому, Минхо с Феликсом были одними из тех, кому теперь помогают сами. Один — психотерапевт с несостоявшейся блестящей карьерой, а второй — именитый шулер, иллюзионист и картёжник, перебивающийся от игры до игры. Всё и осталось бы так, если бы один чеболь не сбил их маленькую сестру посреди дороги, списав всё на несчастный случай.

Жертва сама выбежала на дорогу. Водитель не успел вывернуть руль. Ужасная трагедия. Но кого винить? Водителя, что ранее никогда не привлекался к ответственности за правонарушения? Или жертву, которая появилась там из ниоткуда? А если учесть, что жертва из малообеспеченной семьи? Самоубийства среди подобного класса населения — частая практика.

Удобные отговорки. Ни капли сострадания. Правосудие всегда будет на стороне тех, чья чаша золота на весах кренится вниз.

Он стал их первой жертвой. Почти ничего криминального — лишь одна искусная попытка гипноза. Погружение в зацикленный кошмар до полного искупления. Чистилище, для которого не требуется смерть.

Вскоре после того дня чеболь сам явился в полицию с повинной, а Минхо и Феликс обнаружили не только дело, способное привнести хотя бы каплю света в этот кромешный мир, но и то, что поможет им по-настоящему реализоваться.

С тех пор они помогли не одной сотне людей. Даже подумать страшно: как много тех, кто оказался беспомощен перед сложившимися устоями в одной только крохотной стране на незавидном клочке Азии. Два брата, гордо носящих звание менталистов, принесли больше пользы, чем могло бы сделать целое правительство.

Чувство, с которым сталкиваешься, когда видишь застывшие в глазах слёзы благодарности, сложно заменить любыми деньгами. Они видели, как радуется, словно ребёнок, едва живая старушка, когда мелкая банда нелегальных заёмщиков, отнявших у неё всё, оставили на её пороге награбленное с процентами. Видели, как мать, потерявшая ребёнка из-за жестокости её мужа, с победной улыбкой рассказывает о его заключении под стражу на могиле малышки. Видели, как обрюзгший учитель на коленях вымаливает прощение у ученицы старшей школы, которую подверг насилию.

За время своей работы Минхо и Феликс повидали многое и хорошо усвоили урок: если хочешь свободы и справедливости, то создай её сам.

Именно так всё и работало: они находили тех, кто в них нуждается, предлагали свои услуги и, если заказчиков всё устраивало, приступали к действию. Для начала — выяснить подробности преступления и биографии их «клиента», затем — составить примерный сценарий того, что он должен на себе ощутить, с учётом всех пожеланий заказчика, и, в конце концов, подгадать момент и провернуть своё нехитрое дельцо с гипнозом. Действие вводимого психотропа в безопасной дозировке хватает на пару часов — этого вполне хватает, чтобы обрушить на преступника всё то, что он когда-то совершил сам.

Итак, это работало до того дня, как на них не вышел новый заказчик, что уже само по себе было достаточно странно. Как и заказ, который мужчина, назвавшийся Ян Чонином, им предложил. Поведав историю о своём незавидном детстве и предоставив доказательства в виде сводки документации, он пожелал устроить целое шоу для убийцы своих родителей.

По началу Феликс твёрдо настаивал на отказе — прежде они никогда не растягивали «наказание» на несколько дней, и он не мог ручаться за то, как постоянное потребление психотропного препарата отразится на преступнике. Если хоть что-то пойдёт не так, то ответственность ляжет на их плечи, и это уже не говоря о том, каким подозрительным показался сам заказчик.

Минхо, услышав предлагаемую Чонином сумму, упёртость брата не разделил. К тому же, какая разница, кто делает заказ, если человек действительно нуждается в помощи? Ким Сынмин вырезал целую семью за одну ночь, а Чонин, по его словам, застрял в этом кровопролитном событии и по сей день находится там.

О какой справедливости может идти речь, если они начнут сами решать, кто её достоин, а кто нет? Правила для всех одни. Их работа всегда предполагала риски, и если сейчас его размер немного увеличится, то всё, что им остаётся — это приспособиться.

— Подумай сам, Феликс! В ту ночь биологическая мамаша этого урода обещала с концами его забрать. Разве это не идеальная возможность для того, чтобы напоследок отомстить? Он использовал для этого её же шпильку! — всплескивает руками Минхо, сидя на кухне их небольшой квартирки нескольким позднее.

В ответ на это Феликс лишь плотнее зарывается пальцами в волосы, пряча свой взгляд. Вся эта авантюра пахнет огромными проблемами.

— Да и, судя по всему, яблоко пошло от яблони. Мать застала его на месте преступления и вместо того, чтобы доложить, действительно подалась вместе с ним в бега. А когда припёрли к стенке — взяла всю вину на себя. Всё вышло складно: полиция легко поверила, что семилетний поганец был не в состоянии убить двух взрослых людей. Разве не против этого мы с тобой боремся? Разве не должен убийца понести ответственность за то, что сделал? Эти люди могли быть ещё большими уродами, но они были родителями для того маленького мальчика! И сейчас этот мальчик нуждается в нашей помощи, как когда-то нуждались мы.

Минхо искренне верил в правильность того, что они делают, и это то, за что Феликс всегда им восхищался. Как он мог отказать ему после всех этих доводов и убеждений?

В ту же ночь началась подготовка к «очищению» очередного убийцы.

***

— Честно говоря, я и сам не надеялся, что мы снова встретимся, пока случайно не столкнулся с тобой на улице год назад. С того дня я не мог перестать думать о тебе, — Чонин смыкает руки в замок и упирается локтями в колени, смотря прямо на него.

Сынмин на пробу дёргает связанными за спиной руками и хочет взвыть от отчаяния, когда крепкий узел не поддаётся. Быть практически наедине с тем, кто желает твоей смерти больше всего на свете — пытка куда страшнее, чем всё, через что ему пришлось пройти.

— Пришлось попотеть, чтобы разузнать о тебе всё. Я так много раз представлял нашу встречу. Хотел посмотреть на то, кем ты стал. И оглянись вокруг! Своя квартира, хорошая работа, стабильная зарплата… Чёрт, да ты даже обзавёлся друзьями. Наверное, о большем нельзя и мечтать, да? — Чонин не просто рассказывает о том, что ему пришлось пережить ради этого момента. Он открыто насмехается. — Ты ведь не думал, что после всего сможешь делать вид, будто ничего не произошло?

Сынмин чувствует, как холодеют кончики его пальцев при упоминании друзей и мыслей о том, что произошло с каждым из них. Заметив обострившуюся тревогу на его лице, Чонин надрывно смеётся и запрокидывает голову назад, прикрывая ладонью глаза.

— Они в порядке, — тихо вставляет свою лепту Феликс, до этого момента отмалчивающийся в стороне. Хотел ли он утешить этим, или ввести в заблуждение, но Сынмину становится легче.

— Живы и здоровее некуда, — подтверждает Чонин. — Мне даже выдалось поболтать с Джисоном, когда тот внезапно позвонил прямо посреди сеанса, чтобы справиться о твоей пропаже. Он так обрадовался, когда узнал, что твой братишка решил тебя навестить. Думал, что никого из родни у тебя не осталось. Стоит ли организовать общую встречу, чтобы со всеми познакомиться? Нас связывает так много, а ты никому обо мне не рассказывал. Знаешь, это даже немного обидно, — весело протягивает он, возвращаясь в исходное положение.

— Ты… Не приблизишься ни к кому… Из них… — только и может прохрипеть в ответ Сынмин, после чего кусает внутреннюю сторону щеки, чтобы ускорить процесс владения над собственным телом. Боль должна отрезвлять.

Пускай он всё ещё не понимает, как такое возможно, но если есть хоть малейший шанс того, что все, кто его окружал до этого момента, в порядке, то он ни за что не позволит страшным кошмарам воплотиться в жизнь снова. Уж лучше умереть самому.

— А что? Так печёшься об их шкурах? — Чонин неожиданно меняет ироничную интонацию на более нежную и почти что отеческую. Таким голосом учитель хвалит ребёнка за достижение успеха в учёбе. — Тогда мне жаль, что это был лишь гипноз. Хотелось бы ранить тебя по-настоящему.

— Гипноз?

Сынмин глупо моргает, переводя взгляд с Чонина на Феликса, который неудобно жмётся у стены. Значит всё, через что ему пришлось пройти — это лишь запудривание мозгов? Хорошо придуманная сказка для него одного?

— Расскажи ему, — внезапно предлагает Чонин.

— Но…

— Давай.

С тяжёлым вздохом Феликс отталкивается от стены и подходит немного ближе, переминаясь с ноги на ногу, как очень неуверенный в себе врач перед оглашением смертельного приговора пациенту.

— Ты действительно был под воздействием гипноза. Мы с Минхо были «проводниками» в это пограничное состояние и вели тебя по заранее подготовленному сценарию, поэтому всё, что ты видел раньше — лишь сон, который придуман Чонином и нами, — по Феликсу видно, как старательно он подбирает доступные и понятные слова, чтобы донести свою мысль.

— Точно. Карты таро — тоже их идея. Что-то вроде визитной карточки? — уточняет Чонин.

— Они подходят в качестве катализатора для ключевых моментов сюжета, — Феликс нервно зачесывает волосы назад и поглядывает в сторону двери в ожидании чего-то. — Так что, да. Обычно мы внедряем карты в сценарий, чтобы всё прошло гладко.

Впервые в жизни Сынмин не знает, рад ли он тому, что чувствует себя обманутым. Все события и ощущения были такими реалистичными, целый месяц жизни просто… Оказался одной большой ложью, которая на деле продлилась лишь несколько дней, пока в его голове копошились незнакомые люди. С другой стороны — это же означает, что он не совершил ничего из того, за что пожелал отнять собственную жизнь. Шанс всё исправить всё ещё есть.

Остаётся лишь один вопрос: для чего они устроили всё это?

— Я скоро вернусь, — Феликс внезапно срывается с места и исчезает за дверью, на сей раз оставляя их действительно один на один.

Чонин с благоговением наблюдает за тем, как тот ретируется, и вновь переключает всё своё внимание на названного брата. От взгляда его холодных глаз Сынмин чувствует себя так, словно кто-то снова пытается залезть под кожу и отложить там море из паразитов, которые выедят его изнутри. От этого человека можно ожидать всё, что угодно, и Сынмин не уверен, что справится с последствиями. Лучше бы всему этому тоже оказаться лишь сном.

— Ну что? Понравилось маленькое шоу? Я так заморочился. Даже нашёл этих клоунов, верящих в то, что они несут справедливость, — стул слышно скрипит, когда Чонин встаёт и подходит к столу, разворачиваясь к нему спиной.

За высоким силуэтом Сынмин не может разглядеть то, что именно его так заинтересовало, но это отличный шанс, чтобы попытаться сделать хоть что-то. Пока Чонин не смотрит на него, он может попробовать передвинуться чуть ближе к тумбе, на которой лежит оставленный кем-то телефон. Самое главное — действовать тихо.

— Конечно, стоит отдать им должное: я не до конца верил, что вся их история с гипнозом сработает, но вышло очень хорошо. Однако даже будучи в пограничном состоянии ты умудрялся вставлять палки в колёса и перечить сценарию придуманной мною сказки, из-за чего не обошлось без некоторых, так сказать, «сюжетных дыр». Но это ведь не слишком повлияло на общие впечатления, а?

Пока он говорит, Сынмин прикусывает нижнюю губу и упирается носками в пол, приподнимая тело вместе со стулом и двигая их в сторону прежде, чем легкое головкружение заставит его свалиться. К счастью, под ногами ковёр, которые заглушает большинство махинаций вместе с монологом Чонина.

— Что это ты делаешь, глупый щенок?

Сынмин с ужасом поднимает голову и сталкивается с надменным выражением лица Чонина. Его всё-таки было слышно? Чонин понял, что он задумал? Нет-нет-нет. Нужно сбить его внимание. На что угодно.

— Зачем всё это, Чонин? — выпаливает Сынмин первое, что приходит в голову.

Чонин, словно ожидая именно этот вопрос, довольно мычит и отходит от стола к двери, сжимая в руках какой-то предмет. Что именно — понять не выходит, но Сынмин ощущает подсознательную угрозу. Внезапно за пределами комнаты разносится шум, привлекающий внимание обоих, и если Сынмин настораживается от этого, то Чонин с хитрой улыбкой подносит указательный палец к губам.

Уже спустя секунду в комнату, точно ураган, врывается Феликс, на лице которого застывает гримаса искреннего беспокойства и страха.

— Нам нужно ехать в больницу! Мой брат… — речь Феликса обрывается в тот же момент, как Чонин, оказавшийся аккурат за его спиной, вонзает в его шею тонкий шприц и впрыскивает содержимое.

Сначала Феликс просто шокированно замирает, касаясь пальцами того места, куда пришёлся укол, а после — Сынмин может поклясться — жизнь из его тела будто бы начинает стремительно утекать. Ноги заметно трясутся, пока вовсе не подгибаются, а глаза закатываются назад. Феликс падает на пол, как тряпичная и старая кукла, с которой давно наигрались хозяева, а Чонин отбрасывает шприц в сторону и со знанием дела отряхивает ладони.

Сердце Сынмина бьётся в кончиках пальцев на руках и ногах, в ушах и где-то внутри гортани, точно одна большая мышца разорвалась на сотню маленьких, а кровь разнесла их по всему телу. Страх, как электрический ток, пропитывает воздух и постепенно превращается во вполне себе ощутимое облако смрада. Чонин безынтересно перешагивает через Феликса и подходит ближе.

Надежда на спасение, которую Сынмин так нежно лелеял, оказывается хрупкой и ломкой, как крыло мёртвой бабочки. Чонину даже не пришлось касаться, чтобы её растоптать. Становится до коликов смешно и обидно. У него с самого начала не было шанса — всё могло закончится ещё тогда, в душной спальне его приёмных родителей больше двадцати лет назад. Он всего лишь немного отсрочил неизбежное, и теперь оно снова его настигло.

— В тот день мы с тобой разговаривали. Помнишь? — Чонин склоняется прямо перед ним, и, находясь в такой близости, Сынмин может разглядеть на щеке едва заметный шрам от пореза, который оставила его мать.

Сынмин помнит. От Чонина пахнет болотной гнильцой и прелыми листьями. Совсем как в том месте, где он когда-то нашёл труп их домашнего пса. Дурнота подступает к горлу едко-кислым ошмётком, но так и не вырывается наружу.

Чонин тянет руки, будто собираясь ни с того ни с сего обнять Сынмина, но на деле слышен лишь тихий шелест рваных нитей. Он режет верёвку, сковывающую запястья, и освобождает его. Сынмин задерживает дыхание и смотрит прямо в глаза, не зная, что ему предпринять.

— Тогда ты сказал, что хочешь понять меня, — Чонин улыбается и вкладывает что-то холодное в ладонь Сынмина, заставляя его крепко это сжать. — Но нельзя понять человека, не побывав в его шкуре. Теперь ты знаешь, каково это. Быть всегда на шаг позади. Быть преданным тем, кого считал близким. Быть опороченным. Быть грязным. Любить, но не быть любимым. Быть любимым, и не любить в ответ. Быть готовым пожертвовать всем. Познать ответ на вопрос: «что значит быть летучей мышью?». Вернее, почти. Остался последний шаг, Сынмин-и.

Сынмин опускает голову вниз, и чувствует себя так, словно в его горло напихали горсть битого стекла. В руках зажата красивая, украшенная камнями под цветы шпилька для волос. Точно такая же когда-то была у его настоящей матери.

Точно такой же Ян Чонин заколол его приёмных родителей в ту злополучную ночь.

Дышать выходит лишь короткими и отрывистыми вдохами. Сынмин с силой прижимает ко рту ладонь, чтобы сдержать внутри всё, что рвётся наружу, в то время как Чонин укладывает ладони на его плечи и довольно мурлычет на ухо:

— Ты должен закончить начатое, Сынмин-и. Убей их. Убей их, и тогда всё закончится. Мы станем одним целым. Совсем, как раньше. Ты и я. Два брата, связанные чужой кровью, — он подталкивает его, заставляя подняться, и заботливо придерживает, когда ноги Сынмина отказываются твёрдо стоять на земле. — И не смей глупить, Сынмин-и. Будь хорошим тонсэном для своего хёна. В конце концов, именно ты пожелал обо всём этом. Слишком поздно сдавать назад.

Становясь перед выбором, какую сторону следует всё же принять? Поддаться провокации, чтобы завершить кошмар как можно скорее, или сдаться? Сынмин крепче сжимает шпильку и делает неуверенный шаг в сторону Феликса, который едва слышно стонет и что-то невнятно мямлит. Руки, придерживающие за талию, исчезают, но они больше и не нужны, чтобы держаться ровно. Сынмин принимает решение.

Убить куда проще, чем кажется. Если представить, что перед тобой не человек, а лишь безвольный и холодный кусок плоти, который нужно разделать перед приготовлением, все страхи сдают назад. Нужно лишь подгадать верный момент, чтобы нанести точный удар. А куда стоит бить, чтобы наверняка? Из шеи, наверное, хлынет целый фонтан крови, который запачкает стены. Живот? Вряд ли одной дыры хватит. Грудь? Сейчас ему не хватит сил, чтобы пробить грудную клетку. Может, глаз? Не самый худший вариант, если пробить сразу до мозга. Стоит попробовать.

Рука Феликса едва заметно шарит по полу, пока не натыкается на сынминову ступню. Он похож на распростёртого бедняка, просящего о милости у своего господина, даже если это минутное унижение его не спасёт.

— Прости меня, — одними губами шепчет Сынмин, смотря в его бессознательное лицо и занося руку вверх.

Один удар. Ему просто нужно попасть ровно в глаз. Рука взлетает крылом и обрушивается в тот момент, когда Сынмин резко разворачивается к Чонину лицом, целясь прямо в него.

— Я ведь просил: без глупостей, — разочарованно протягивает Чонин, с лёгкостью перехватывая его запястье и сжимая с такой бешеной силой, что Сынмин со стоном выпускает шпильку из рук. Украшение с тихим треском падает на пол, и пара красных камней отлетает от него в разные стороны.

Это был единственный шанс, который Сынмин так глупо упустил, наивно положившись на удачу, которая всегда обходила его стороной. Ему больше некого обвинять: нет ни карт, ни голосов в голове. Лишь он и его собственная глупость, из-за которой сейчас умрёт слишком много людей.

— П-пожалуйста, Чонин… — Сынмин захлёбывается в слезах и собственном страхе, отчаянно цепляясь за руку старшего. — Прекрати это. Ты ведь не такой.

— Я ошибся. Ты не способен меня понять. Ты точно такой же мусор, как и все остальные, — холодно чеканит в ответ Чонин и с размаха бьёт его по лицу.

Щёку Сынмина окатывает жгучим огнём от удара, и он, не ожидав такой силы, тут же заваливается на пол рядом с Феликсом. Всё тело содрогается от агонии и осознания неизбежного приговора.

— А от мусора следует избавляться.

Как же глупо умереть вот так, в своей квартире, будучи окружённым знакомыми незнакомцами. Наверное, ему всё же стоило покинуть мир двадцать лет назад, а не пытаться играть в нормальную жизнь.

Всю свою жизнь Сынмин был уверен, что ему нечего терять. Что если с ним внезапно что-то случится, то о его пропаже так никто и не узнает, что не останется ничего, что свидетельствовало бы о его, пускай и недолгом, но пребывании в мире. Сейчас… Он знает, что это не так.

Останутся те, кем он дорожит. Сынмин так и не послушает новую песню Джисона, которую он обещал дать оценить ему в первую очередь. Он не обсудит с Чанбином роман, который они начали читать параллельно, и не назовёт главных героев глупыми подростками. Он так и не расскажет Хёнджину, что на самом деле давным-давно простил его за всё, что случилось в школе, и готов двигаться дальше. Не сможет стать хорошим бизнес-партнёром для Бан Чана, хотя в душе был совсем не против такого расклада.

Останутся тысячи незавершённых дел. Подписи с его именем на рабочих бумагах. Незаконченный ежедневник. Неоплаченные счета в доме престарелых. Сотни так и не опробованных рецептов. Мириады несовершённых ошибок. Ещё больше несказанных слов. Ещё не встреченный любимый человек. Эта маленькая, но родная квартира. Шумная семья по соседству, которых рано или поздно привлечёт странный запах.

За двадцать лет Сынмин всё же смог сделать то, о чём мечтал больше всего. Он оставил свои следы в чужих историях, и поэтому уйти сейчас будет не слишком горько.

Единственное и последнее желание, которое он так и не озвучит — это пусть всё закончится быстро.

В руках Чонина сверкает подобранный с кухни нож. Он надвигается медленно, явно смакуя долгожданный момент расправы. Кровавая вендетта, может, и пережиток прошлого, но наверняка ощущается всё так же хорошо, как и раньше.

Сынмин закрывает глаза и представляет цветочный луг со всеми, кто ему дорог. Может, он уйдёт немного раньше, чем все остальные, но зато к их приходу сможет подготовить самую лучшую встречу на свете. Они вместе счастливо посмеются и расскажут ему о том, как провели оставшиеся годы и встретили старость. Как продолжили жить, даже когда его не стало. И тогда Сынмин снова сможет улыбаться.

Грохот и треск древесины вырывает его из фантазии, заставляя широко распахнуть глаза. Не понимая, что происходит, Сынмин оглядывается по сторонам и замечает, как в метре от него заваливается на пол Чонин, а вокруг разлетаются щепки от некогда целого стула, к которому он был привязан. Минхо набрасывается на Чонина, седлая его сверху, и крепко смыкает ладони на его гортани.

— Ублюдок, — со злостью шипит Минхо, перекладывая весь свой вес на давление. В отблеске ламп Сынмин видит, как на по его виску струится кровь, уже успев запечься в некоторых местах.

Чонин под ним хрипло и раскатисто хохочет. Люди так не смеются. Сынмин никогда не был уверен в том, человек ли его названный брат вообще. Ведь разве может человек, которого со всей силы огрели стулом, нащупать отвалившуюся от него ножку и что есть мочи ударить противника, снова оборачивая ситуацию в свою пользу? Сынмин даже не успевает отследить то, как быстро мужчины меняются местами, и вот, уже Чонин возвышается сверху, награждая Минхо россыпью тяжелых ударов.

— Наивная пешка решила, что может стать королём? А это даже забавно! — Чонин оскаливает зубы в безумной улыбке, превращая лицо Минхо в одно сплошное красное зарево. — Я не убью тебя сразу. Сначала буду долго пытать твоего любимого братца на твоих глазах. Сдеру с него шкуру, а потом проделаю всё то же с тобой. Ты будешь оставаться в сознании до самого конца, пока я не…

Речь Чонина обрывается на полуслове, а кулаки безвольно разжимаются и опускаются по бокам. Он пытается что-то сказать, но выходит лишь неразборчивое бульканье, которое вскоре вырывается потоком крови, смешанной со слюной изо рта. Сынмин еле стоит на ногах, пытаясь унять дрожь в пальцах, залитых красным. Из шеи Чонина торчит шпилька с красными камнями на кончике, что так красиво сочетаются с общей картиной. Тишина лопается в ушах вместе со звуком завалившегося набок тела.

— Теперь я наконец-то понял тебя, хён.

Шатающейся походкой Сынмин подходит к дивану и грузно на него усаживается, запрокидывая голову к потолку. Ему очень хочется отдохнуть.

***

Волнение — какое же это, в конце концов, чувство? Люди так часто сталкиваются с ним в жизни, что сложно дать ему однозначную оценку. Они волнуются и плачут от страха, когда кому-то из близких проводят тяжелую операцию. Они волнуются, когда ждут своего первенца, и при этом делают всё, чтобы стать самыми лучшими родителями. Они волнуются, когда хотят сказать самые важные слова, которые изменят их жизнь.

Волнение идёт бок о бок со страхом, но, как и он, это не всегда что-то плохое. Ощущать, как замирает сердце и замедляется дыхание порой может быть даже приятно. Какой тип волнения испытывает Сынмин, когда по короткому указанию встаёт со своего места? Это только предстоит узнать.

— Суд готов огласить приговор, — седовласый мужчина, облачённый в тёмную мантию, поправляет очки на носу и едва слышно прокашливается. — Рассмотрев в открытом судебном заседании уголовное дело по обвинению Ким Сынмина, двадцать второго сентября тысяча девятьсот девяносто седьмого года рождения, гражданина Республики Корея, ранее не судимого, в совершении преступлений, в соответствии со статьями двести пятьдесят и двести пятьдесят восемь пункт два уголовного кодекса РК, приговаривается: ввиду смягчающих обстоятельств, а также в соответствии со статьями двенадцать, двадцать один и двадцать два, признать Ким Сынмина невиновным. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Заседание объявляю закрытым.

Раньше Сынмин никогда об этом не задумывался, но теперь уяснил, что стук деревянного молотка — один из самых приятных звуков на свете. Вместе с ним с плеч обрушиваются горы всех невысказанных переживаний и непрошенной ответственности. Волнение, которое оканчивается чем-то подобным, точно нельзя назвать чем-то плохим.

Сынмин облизывает пересохшие губы, переводит неверящий взгляд в сторону зала и видит, как с ликующими лицами крепко обнимаются его друзья. Каждый из них так радостно ликует, что люди вокруг недовольно морщатся от их возгласов, а кто-то и вовсе недовольно шикает в их сторону, призывая к порядку. И всё же, никто не берётся осуждать их в открытую: кто рискнёт цапаться с теми, с чьего друга только что сняли все обвинения? Такой радостный миг стоит дать им запомнить.

Когда Сынмина уводят из зала, чтобы дать ему возможность сменить униформу подсудимого на свою собственную, он не может унять дрожь в руках. Пальцы упрямо не слушаются, отказываясь застёгивать пуговицы с первого раза, но не от чего-то плохого, а совсем напротив. Теперь всё действительно закончилось.

Не успев перешагнуть порог здания, чтобы вкусить запах свободы, Сынмин едва не валится с ног, когда на него налетают с объятиями.

— Сынмин! Поганец, я знал, что выкарабкаешься из этого дерьма! — канючит Джисон, жмясь к его шее, на которой Сынмин начинает отчётливо чувствовать что-то мокрое.

— Конечно он бы выкарабкался! Кто нашёл ему самого лучшего адвоката в этом сраном городе? — наперебой с ним заявляет Хёнджин, прижимаясь с другого бока. — Ты обязан мне за каждый мой седой волос, понятно, Ким Сынмин? Я потребую с тебя всё в двойном объёме!

— Я… — лишь может просипеть в ответ Сынмин, не находя в себе силы, чтобы вздохнуть от столь крепкой хватки друзей.

К счастью, чьи-то сильные руки с лёгкостью оттаскивают их в сторону, и ему удаётся облегченно вздохнуть.

— Вы решили задушить его и преждевременно сменить на скамье подсудимых? Скажу сразу: вряд ли вам повезёт так же, как нашему герою сегодня, — строго, но с отчётливой теплотой спрашивает Чанбин.

В ответ на это Хёнджин и Джисон лишь недовольно бурчат, но признают своё поражение. Глядя на них, Сынмин не может сдержать тихого смешка, но вскоре вновь обращает внимание на Чанбина.

— Я рад, что всё закончилось хорошо, — говорит он с мягкой улыбкой.

— Я тоже, — Сынмин зеркалит его улыбку и, не удержавшись, дарит ещё одни объятия. — Спасибо, что вы были рядом со мной всё это время.

Чанбин с присущей ему осторожностью обнимает в ответ, слабо похлопывая его по спине под недовольные возгласы остальных о том, что тот противоречит собственным словам. Непринуждённо смеяться в компании самых дорогих людей ещё никогда не было так приятно.

— Эй. Кое-кто ещё хочет поздравить тебя, — отстранившись, Чанбин кивает куда-то себе за спину.

Непонятливо нахмурившись, Сынмин выглядывает в ту сторону, куда тот указал, и ошеломлённо выдыхает. Там, на расстоянии ото всех, стоят радостная ассистентка Чон с небольшим букетом цветов в руках, а рядом с ней, чуть более неловко, сам Бан Чан.

Кажется, людей, пришедших поболеть за его невиновность, оказалось гораздо больше, чем он мог себе представить. И этот факт вызывает в груди Сынмина крайне странный, но такой драгоценный трепет.

В конечном итоге их разговоры так сильно затягиваются, что в какой-то момент принимается единогласное решение как следует отпраздновать столь знаменательное событие вместе со всеми, кто сейчас находится здесь. Удивительно, но коллеги по работе весьма быстро находят общий язык с друзьями Сынмина, а Хёнджин и Джисон даже успевает в привычной для себя манере придумать поводы для подтрунивая над Чаном, уже называемого «хёном».

Всё бы так и закончилось. Если бы не последний кусочек пазла.

— Ким Сынмин, если не поторопишься, то будешь оплачивать счёт, ясно тебе? — кричит Хёнджин, когда тот отчего-то застывает на месте. Сынмин знает его слишком хорошо, чтобы распознать очевидный блеф, но всё равно картинно хватается за сердце, чтобы выразить негодование.

— Идите вперёд. Я кое-что оставил внутри, скоро вас догоню!

Этого оправдания становится достаточно, чтобы выиграть несколько минут. Ему должно хватить, чтобы уделить внимание двум притаившимся на скамейке фигурам. Заметив, что тот остался один, они встают с места и подходят ближе.

Каждый из братьев Ли одет в строгий костюм, и встреть их Сынмин сейчас впервые, то точно принял бы за госслужащих. Впрочем, сложно судить, учитывая то, что он одновременно знает их до самых мелких деталей и в то же время не знает вовсе.

— Поздравляю со снятием всех обвинений, — первым заговаривает Феликс, улыбаясь так лучезарно, как под силам лишь ему одному. И даже так в его улыбке Сынмин считывает отчётливую тень вины.

— Ты хорошо держался, — поддерживает Минхо, пожимая его ладонь. На его виске и лице, как гложущее напоминание, все ещё красуются несколько пластырей, скрывающих раны от побоев.

— Лишь благодаря вам. Если бы не ваши показания в качестве свидетелей, то мне наверняка пришлось бы полюбить постную похлёбку и серую униформу, — коряво шутит Сынмин, чтобы сгладить лёгкое напряжение.

— К слову об этом…

Братья переглядываются между собой и синхронно склоняются в извиняющемся поклоне. При виде этого Сынмин заметно теряется и воровато оглядывается по сторонам, надеясь, что их действия не привлекают слишком много нежеланного внимания. Оно ему сейчас совсем ни к чему.

— Извинений никогда не будет достаточно, и всё же, нам очень жаль, что всё так обернулось, — произносит Минхо, возвращаясь в исходное положение. — Чонин выдал свою историю за твою, а мы слепо повелись на его хорошо сложенный рассказ и сделали с тобой то, чего ты не заслуживал. Я был тем, кто проявил инициативу, и осознал, что просчитался лишь тогда, когда этот урод вырубил меня на кухне. Если сможешь, то направь свой гнев именно на меня.

— Я тоже участвовал в этом, — протестует Феликс, понуро опустив плечи. —

То, что мы не до конца разобрались в ситуации, не оправдывает все те кошмары, которые тебе пришлось пережить по нашей вине. Особенно учитывая то, что даже после всего, в ходе разбирательства ты назвал нас не пособниками Чонина, а вовремя заглянувшими к тебе приятелями.

Сынмин долго смотрит на них, не зная, что должен сказать при таких откровениях. То, что совершили Минхо и Феликс не прощают так просто. Пусть всё это и было лишь гипнозом, но оно не забудется и не пройдёт бесследно. Сынмин помнит каждую минуту, проведённую в этом кошмаре, и вряд ли хоть когда-то сможет забыть.

— Я сделал это не потому, что простил вас, — довольно холодно и резко отзывается Сынмин, отводя взгляд в сторону. — Наверное, никогда не смогу простить. Но я слишком устал цепляться за прошлое, и очень хочу попытаться отпустить его и жить дальше.

Учитывая то, как волнительно слушают его братья, внезапные слова Сынмин сильно их удивляют.

— Странно признаваться в этом, но оказавшись на волоске от смерти несколько раз, я думаю, что наконец-то понял Чонина. Он был один. Всё время. У него никогда не было того, кто встал бы на его сторону. Двадцать лет назад я был слишком мал, чтобы разделить его боль. Как и вас, это его не оправдывает, — Сынмин уверенно вскидывает голову и сдержанно приподнимает уголки губ. — И раньше я бы сказал, что мы с ним похожи, но сейчас понимаю, что это не так. Вокруг меня есть люди, которых я люблю, и которые помогут мне пройти через любую боль. Я смогу двигаться вперёд, даже если больно. Не мне говорить вам, что делать теперь, но… Постоянные поиски виноватых, в конечном итоге, могут свести с ума. Творить своё будущее… Может быть гораздо приятнее. А теперь, если позволите, мне пора идти, чтобы не оставить свою месячную зарплату в ресторане, чтобы прокормить несколько голодных желудков.

Сынмин разворачивается на пятках, и, коротко кивнув на прощание, устремляется вслед за друзьями.

— Эй, Сынмин! Если мы снова встретимся, позволь угостить тебя обедом! — бросает напоследок Минхо, с лёгкостью на душе пряча руки в карманы брюк. В ответ на это Сынмин, не оборачиваясь, согласно машет рукой.

Последний пазл сложен, и лишних деталей совсем не осталось. Это правда, что быть баловнем судьбы постоянно попросту невозможно. Фортуна — та ещё оторва с переменчивым характером, но Сынмину она всё же преподнесла очень ценный подарок.

Оказывается, для того, чтобы быть счастливым, не нужны никакие карты с волшебными свойствами. И это очень даже неплохо.