Пикап тормознул у подъездной дорожки, когда Аластор сделал третью затяжку и выпустил в воздух колечко сизого дыма.
Вообще-то он не курил, но в этот вечер настроение было особенно приподнято. У него приятно ныли мышцы, а его только вымытые после успешного похода в лес волосы вились на концах. Аластор не стал до конца просушивать их: погода была особенно приятной после спавшего августовского зноя, так что он сох на воздухе, разбавляя сигареты запахом мыла.
Пикап был неместный. Все машины местных Аластор отлично знал: городок был маленький и никто обычно не удосуживался до блеска оттирать сталь ревущих транспортных монстров, всё равно они были бы облеплены грязью через несколько дней. Таков был их август. А номера на неизвестном пикапе были из Невады.
Аластор надеялся, что машина постоит и скроется за поворотом.
Его дом был первым на дороге, ближе всего к лесу. Настолько близко, что ночами Аластор мог вслушиваться в шорохи и лисьи крики. Он обожал вслушиваться и всматриваться в темноту, когда к нему в очередной раз наведывалась бессонница.
Его дом был первым, а значит глупые туристы, которые заезжали в эту дыру раз в год, путая с каким-то другим местом, потому что навигаторы в их жалких телефонах начинали барахлить, а в картах они ничего не понимали. Места глухие, все блага цивилизации тут превращались скорее в наказания, чтобы местные подростки спешили к хорошему интернету, бросая в городе своих сходящих с ума стариков. Аластор не одобрял этого, он просидел возле постели своей матери до её последнего вздоха и больше не собирался шевелиться.
Его всё устраивало.
Человек в машине должен был осмотреться, может быть, попытаться найти что-то в своём телефоне или по карте и двинуться дальше. Аластор ускорился в избавлении от сигареты, теперь приятный процесс стал мучительным, потому что он торопился закончить раньше, чем человек в машине решит проявить дружелюбие. Они всегда так делали: долго думали, а потом просили помощи. Аластор стремился не отказывать, в конце концов, он не мог опозорить своё воспитание.
Машина гудела на всю округу, в её тонированных окнах отражался высокий старый дом Аластора, который с каждым годом становился всё более ветхим, как бы за ним хозяин не стремился ухаживать.
Он демонстративно отвернулся в сторону леса, когда одно окно машины поехало вниз с тихим шипением. Аластор краем глаза заметил торчащий локоть, а потом его окликнул приятный баритон:
— Эй, приятель, можешь подсобить немного.
Аластор закатил глаза, готовя запас ироничной вежливости, потому что он был в подходящем настроении буквально несколько минут назад, но машина его раздражала.
Она была слишком чёрным пятном, слишком примечательной.
Она была настолько очевидно чужой, что он ненавидел всё, связанное с ней. И человека внутри.
Но он натянул приветливую улыбку и послушно подошел, радостно вещая:
— И вам доброго вечера! Так чем вам нужно “подсобить”? — у него дёргается губа от раздражения, потому что из машины тянет сладковатым дымом. Человек за рулём, облачённый в деловой костюм, кажется совсем расслабленным. Его галстук валяется на соседнем сидении, он тянет дым из вейпа и выпускает через нос, будто какой-то несчастный дракон. От него пахнет ананасом, кожаным салоном и каким-то одеколоном. Аластор брезгливо морщится и смотрит на ткань пиджака, которую видит перед собой. Выглядит хорошо даже при всей небрежности владельца.
Человек ему улыбается.
Человек поворачивает голову к Аластору.
Человек совершенно не стесняется того, что часть лба и щеки у него заклеены послеоперационным пластырем. Аластор видит тонкий уродливый шрам на его веке, когда человек моргает. Он улыбается всеми имеющимися зубами и улыбка готова посостязаться с любой голливудской. Но Аластор достаточно имел дела с хищниками, чтобы различить клыки в ней. В Голливуде клыков нет.
Человек усмехается, видимо, чему-то совершенно своему и трёт переносицу. Аластор позорно не может отвести взгляд от его лица, а этому странному человеку такое внимание будто только льстит, он улыбается шире и его грудь может разорваться от гордости. Он указывает на пластырь и говорит:
— Неудачный день на работе, у всех может случиться, верно?
Аластор кивает. Аластор хочет сказать, что ему нет никакого дела до чужого лица. Аластор не считает его завораживающим. Совершенно нет.
Он пожимает плечами вместо прошлого ответа и бросает:
— Ваша кожа ведь уже зажила, верно, почему вы носите пластырь? Скрывать неудачные дни намного проще, если нет напоминания о том, что они произошли.
Человек смеется громче, откровенней, его это веселит. Он снова медленно, почти что демонстративно, моргает и откладывает свою ручную дым-машину в сторону, будто полностью уделяя внимание Аластору:
— Собирался снять в ближайшее время. Знаете ли, когда получаешь рану и тратишь время на её заживление, кажется, что даже рубец может повредиться от любого контакта с окружающей средой, — он почти светится в своей машине. Гордостью и умением раздражать. Он будто совершенно забыл, что хотел просить помощи: — к тому же, я думаю, вы скоро поймете, почему сейчас лучше его скрывать. Да и уверен, вы видели, как это произошло. Все видели.
Он подмигивает, будто только что посвятил Аластора в какой-то тайный заговор. Это неприятно, потому что Аластор его не понял.
— Вряд ли, я никак не слежу за новостями.
Человек выглядит на мгновение разочарованным. Оскорблённым. О таких пишут только в жёлтой прессе и говорят только по телевидению. У Аластора только радиоприёмник и только местные газеты.
Он не хотел бы никогда знать человека в притормозившей машине. Пикап всё ещё гудит, а его владелец держит одну руку на руле, будто успокаивает дикое животное.
— Значит обойдёмся без заочных встреч, — говорит ему человек-со-шрамом. И снова улыбается. Аластор улыбается ему в ответ и мстительно думает, что знакомый просто зеркалит его выражение лица. Он не ведёт.
— Так вам требовалась помощь?
Человек наконец активно кивает, а потом указывает ладонью куда-то вперёд в неопределённость.
— Шестой дом на Берч не знаете? Должен быть возле церкви, но, чёрт. ваша география должна быть ужасна.
Аластор пытается вспомнить тот дом, а потом тратит несколько минут на подробные объяснения, склонившись к человеку в машине и активно жестикулирую. Он кивает в ответ, будто самый прилежный ученик в классе.
Он должен понять. Аластора трудно не понять.
— Дом совсем возле церкви, надеюсь, надеюсь, вы не рассчитывали на приличную службу, здесь не очень хорошо с этим, — тянет миролюбиво Аластор. Кажется, из пастырь спился пару недель назад окончательно.
Аластор туда не ходил после смерти матери.
— О нет, теперь это моя церковь, — человек-со-шрамом улыбается ему ещё шире, чем раньше, потому что, оказывается, способен на это. Аластор хмурится в ответ, потому что не понимает, что именно происходит.
Ему кажется, что что-то происходит.
Пикап поднимает дорожную пыль, когда срывается с места. И дымит из выхлопной трубы. Аластор отгоняет от себя мерзкий запах бензина и стирает со лба влагу. Этот вечер совершенно перестаёт ему нравиться.
Аластор собирается закурить новую сигарету, потому что эта обжигает пальцы сгоревшим фильтром.
Закурить сигарету и ещё раз принять душ.
***
Он не солгал. Глупо было лгать о таком. И глупо было продолжать о таком думать, но Аластор никак не мог перестать. Он продолжал жить, как жил, потому что у него никогда не было других решений. Он не хотел принимать другие решения.
Его даже в умирающем древнем городе считали стареющим не по годам. Аластор, кажется, был достаточно молод, чтобы уехать, но он совсем не хотел.
Он поднимался каждое утро с постели в комнате, которая принадлежала ему с самого рождения. Он поднимался и заправлял постель, а потом включал радио, чтобы оно наполнило джазом дом.
Его мать любила смотреть телевизор, только Аластор презрительно кривился на месиво звука и картинок. Он считал, что это все для людей, которым не хватало воображения, чтобы визуализировать слова ведущего.
Его отец смотрел телевизор, когда не работал, не ел и не брал в руки ремень. Аластор ненавидел его и телепередачи, а ещё шумные голоса спортивных комментаторов и священников по телевидению.
Аластор избавился от раздражающего квадрата, когда похоронил мать. Она ведь продолжала смотреть, просто не брала в руки ремень. Наверное, она была святой. Она точно была святой, раз сумасшедшая картинка не свела её с ума.
Аластор никогда не сомневался в её святости. Он выносил каждый день на свой задний двор к раскидистому дереву тарелку с завтраком, который приготавливал. Ничего особенного, он просто добавлял дополнительный сэндвич с отрезанными корочками к своему и клал его возле корней. Он садился, прижимаясь спиной к дереву и говорил:
— Приятного аппетита, отец.
Потому что на могилу матери он ходил стабильно раз в неделю, чтобы привести камень в порядок и поговорить. Отец не был достоин могилы, но она всегда просила чтить его. Аластор чтил, как считал нужным, используя для его порции гнилые продукты и выбрасывая сэндвич каждый раз с глубоким презрением в мусор.
Он брал обед и ужин с собой, когда шёл в диспетчерскую. Маленький городок, наполненный пожарами, им нужно было постоянное наблюдение, постоянные звонки и вызовы бригады. И постоянное включение сигнализации, предупреждающей о том, что город накроет пеплом. Аластору всё казалось, что пепел - тонкие кусочки человеческой кожи. Он падал с гор, покрытых лесом.
Аластор не хотел быть диспетчером, он хотел свою радиовышку, потому, когда день выдавался тихим, он рассказывал в диктофон новостные сводки, которые сам выбирал с услышанных утром по радио. Его мать хотела, чтобы он был полезен людям.
Аластор был, как умел.
Иногда его просили вызвать полицейских, если кто-то случайно обнаруживал свежее тело. Но обычно их не обнаруживали, потому что мать учила его быть старательным и хорошо выполнять его работу.
И быть полезным людям.
Аластор действительно считал, что он полезен.
Он считал, что каждый в городе должен быть тихим и полезным, иначе он не заслуживает находиться в таком приятном месте.
Человек-со-шрамом не был полезен или, хотя бы, немного тих. Он всколыхнул засыпающий осенним сном город, заставляя его нервно шелестеть травой. Он раздражал, потому что с первого же дня его пребывания возле шестого дома не Берч выстроилась дорога из доброжелательных местных, приветствующих нового человека.
Они ждали этого с тех пор, как табличка “продано” исчезла. Они ждали этого, как главного события в году. Аластор скривился на принесенные в дом и на порог церкви презенты. Местные не могли похвастаться ничем, кроме хорошей готовки. А человек-со-шрамом улыбался и принимал всё это, задаренный и невероятно довольный.
Аластор проходил там случайно, когда их новый священник стоял на пороге своего прибежища, поправляя пиджак. Разве ему не следовало носить рясу? Аластору не было до этого никакого дела, он не ходил в церковь, хотя это бы расстроило его мать. Это было его единственное условие в жизни.
Он не хотел сталкиваться с такими, как человек-со-шрамом.
Его свежий пластырь всё ещё невыносимо раздражал. Он тепло улыбнулся и поднял руку в знак приветствия. Аластор хотел проигнорировать, но почему-то он не смог.
После шести часов он сдавал смену и возвращался домой. Если на календаре был вторник или пятница, то он отправлялся на вылазку. Если день был удачный, то вылазка была с ножом. Если нет – с ружьём.
Это была пятница. Неудачная пятница, когда он выбрался из леса, таща за собой завёрнутую в полиэтилен тушу. Живность сбегалась к городу, когда где-то разгорался пожар, даже если был он где-то совершенно далеко. Отличное время для охоты.
Отец запирался в гараже и делал чучела, а потом продавал их. Аластору пришлось научиться охотиться, даже если иногда ему нравились некоторые животные. Он продолжал делать это, он хотел вспороть глотку человеку-со-шрамом. Но он не мог сделать это сейчас.
— Стыдно признаться, не запомнил вашего имени, — он улыбался, шествуя по улице прямо к совершенно занятому Аластору.
Настолько раздражающий и нетактичный, что не смог придержать язык за зубами, даже если видел, что его собеседник не особенно настроен на разговор.
— Потому что мы не представлялись, — напомнил ему Аластор.
— Верно. Пригласите в гости?
— Я занят, — он указал на добытую тушу. Магазинная еда устраивала больше его отца, Аластор мог добывать.
— Я посмотрю.
Аластор не знал, почему он согласился тогда. Человек-со-шрамом оказывал странное влияние на всех, кто подпускал его близко. А не подпустить его было чертовски сложно. Он ухитрялся пролезать туда, куда его не звали. Аластор физически чувствовал, что к нему под кожу пытаются залезть.
Человек-со-шрамом действительно смотрел. Он смотрел, как Аластор раскладывает тушу оленя на столе, как вспарывает ему брюхо и вынимает органы.
Те с уродливым звуком плюхнулись в подготовленный тазик, а стоящий у окна человек-со-шрамом поморщился и отвернулся. Он скривился и Аластор чётко узнал в этом отвращение. Но ему хватило духа подать перчатки, когда Аластор принялся за удаление мочевого пузыря.
А потом он говорил долго и бессмысленно, мельтеша на фоне, будто бы совершенно точно нуждался в звуковом сопровождении.
— Почему вы здесь? — Аластор н обращал внимания, он был слишком увлечён отрезанием остатков кишечника.
— Вы мне понравились, — он казался честным совершенно заинтересованным, даже если предпочёл начать хозяйничать на чужой кухне, разливая чай на две кружки.
Аластор хотел сказать, что это было совершенно невзаимно, его вообще люди мало интересовали во многих смыслах.
— Пластырь всё ещё на месте, — сказал он вместо этого.
Человек на его кухне пожал плечами, а потом снова хищно заулыбался, будто акула, почуявшая в воде кровь. Он шумно выдохнул и сказал тогда:
— Я просто жду очень особенных людей, чтобы начать. Даже одного конкретного и важного, он мне нужен, чтобы я смог показать вам здесь всё.
И замолчал.
Аластор не стал расспрашивать дальше, потому что думал, что это совершенно не его дело. Человек-со-шрамом протянул ему руку в тот день и сказал:
— Вокс. Приходите в воскресенье в церковь.
И ушёл, закрыв дверь за собой. Аластор оставил кровавый отпечаток на его ладони. Так у человека появилось имя
***
Во вторник он не совсем рассчитал место, где выйдет, когда закопал наконец труп. Человек был таким ужасно громким, как гигантская истеричная свинья. Аластор заткнул ему рот и долго боялся, что его обнаружат. Он закрыл все шторы и ждал прихода шерифа с его двумя собаками, но никто не пришёл. Собаки плохо чувствовали кровь. Аластор ненавидел собак.
Этот боров кричал и боялся так, что адреналин безнадёжно испортил его мясо, сделал слишком мягким, заставил потерять текстуру.Оно теперь не было достаточно упругим, чтобы это стало вкусным. Пришлось избавляться целиком, а ведь Аластор давно не ел ничего вкусного.
Это был плохой день и плохая охота.
Он выбрался к дому, чтобы совершенно потерять дар речи.
Машины. Сотни машин выстроились в очередь в город, они гудели и шумели, они праздновали и переживали. Они были заполнены людьми.
Вокс ждал этого. Вокс привёз с собой своих людей, свою паству. Вокс был пастухом, чьи овцы опаздывали, но он всё равно готов был кормить их с рук и вычёсывать.
Аластор перестал дышать, он прошёл мимо своего дома, рассматривая уродливые силуэты в машинах. Они были подавлены, они плакали и их тела были искажены. От них сильно пахло травой, а их кожа была разодрана.
Вокс привёл с собой что-то неизвестное, оно заполнило город, как заполняют опарыши гнилое мясо. Как крысы заполняют канализацию. Как туберкулёз поражает лёгкие.
Источник этого купил себе шестой дом на Берч.
Аластор наблюдал следующие несколько дней, как эти люди рассаживаются по гостинице, как они снимают квартиры в домах, как ночуют в церкви. Аластор видел, как они разбили большой палаточно-трейлерный лагерь за пределами города, но так близко, что до них можно было дотянуться рукой. Они пели ночами в лесах и разводили костры в месте, где огонь считался опаснее всего на свете.
Они проникли заразой везде.
И всем вокруг понравились.
Вокс устроили огромное развлечение для города. Вокс устроил личный аттракцион для Аластора, когда тот обнаружил шерифа, который говорил с подозрительными людьми в гражданском. Они выглядели слишком обычно. Настолько обычно, что это становилось подозрительным.
Аластор долго косился на них, а потом шериф с раздражением закончил разговор и подошёл.
Светлые волосы начали сереть от пепла и небрежного ухода. Он едва доставал Аластору до груди, но был намного более уважаем и почитаем. В городе, где всем было плевать на мэра, шериф становился народным героем.
— Хороший день? — он прокашлялся, заставляя обратить на себя внимание. Собак не было поблизости, потому Аластор соизволил обратить, ответив вежливым кивком.
Шериф продолжил:
— Стало шумно, верно? Думаю, что городу это идёт на пользу.
— Разве?
Он просиял, будто именно этого вопроса и ждал. Аластор подозрительно нахмурился и почувствовал, что сникнет до конца этого разговора совсем.
Шериф засветился, как включенная в подвале лампа:
— Именно! Столько людей, оживи всю торговлю. К тому же, — он понизил голос до шепота, будто раскрывал страшную тайну. Аластор в его тайны не верил. Аластор видел его насквозь и ему не нравилось то, что он видел.
— Честно говоря, такой наплыв людей в одно место не мог не заинтересовать власти штата. Так что, вы не поверите, я думаю, что помимо слежки за нашим новым другом, они наконец смогут помочь нам поймать нашего убийцу, — шериф светился полностью поддельным светом. Аластор знал, почему он это говорит. Аластор не собирался реагировать, он только растянул губы в одобрительной улыбке и закивал:
— Это отличные новости для всего города.
Вокс устроил ему подставу, едва ли это осознав.